Так что в ее риторическом ответе – «Кто бы в это поверил?» – на мой вопрос о том, почему она никогда не рассказывала свою версию произошедшего в ночь убийств, ничего удивительного не было. При этом все, с кем говорил об этом деле я, сочли ее историю возможной.
– Сестре Берк я бы рассказала, – призналась Патрисия позже. – Она бы мне поверила. И если я вытеснила что-то из своего сознания, она бы мне со всем этим помогла. Но я ее потеряла.
Независимо от чьей-то веры в историю Патрисии, факт остается фактом: она имеет право наконец ее рассказать, равно как она имеет право рассказывать о своих долгих сеансах с сестрой Берк и о забытом насилии над ней в детстве, эпизоды которого, по ее словам, в результате сеансов с психологом всплыли в сознании. Если, как считают многие, история детских изнасилований – выдумка, если на самом деле сестра Берк просто «запала на историю Патти», рассказ Патрисии все равно необходимо включить в рассмотрение вместе со всеми остальными, разрабатываемыми в ходе исследования версиями.
В конце концов, разве это повредит?
Разве никто в это не поверит?
Однажды вечером зазвонил телефон, я принял звонок Патрисии за счет вызываемого абонента, и она сказала:
– Чем занимаетесь, бездельник?
– Жду вашего нового звонка, – сказал ей я. – У меня для вас несколько интересных новостей. Фрэнк Делука признался в убийствах.
В трубке повисла долгая тишина, а затем Патрисия спросила:
– Что вы сказали?
– Делука признался в убийстве вашей семьи, – повторил я.
Ее это явно ошеломило так же, как вначале и меня. Патрисия и я все время чувствовали, что очень маловероятно, что Делука когда-либо в чем-либо признается. Вначале я сказал Патрисии, что «он, скорее всего, до самой смерти будет настаивать на своей невиновности».
И я был уверен, что он умрет в тюрьме штата Иллинойс.
– Ни один совет по условно-досрочному освобождению никогда его не выпустит, – сказал я ей, – до тех пор, пока он настаивает на своей невиновности. Советы по условно-досрочному освобождению проявляют снисхождение только после раскаяния. Ни один убийца никогда не выйдет из тюрьмы без признания, по крайней мере, для протокола, своей вины.
Пятнадцать лет Делука упорно настаивал на своей невиновности. На самом первом слушании по делу о его условно-досрочном освобождении ему, в частности, был задан прямой вопрос:
– В отношении убийств, вы признаете, что принимали в них непосредственное участие?
Он ответил:
– Нет. Нет.
– Нет? – спросила Энн Тейлор, давний член Совета по условно-досрочному освобождению. – Вы говорите, что вас там не было, что вы не принимали в них непосредственного участия?
– Я не принимал непосредственного участия.
– Вы не признали своей вины пятого мая?
– Нет. Нет. Я этого не говорил.
– Вы не говорили [о Майкле]: «Я просто поднял его и застрелил»?
– Нет!
– Где были вы? – спросила Энн Тейлор. – А где была Патти?
– Мы были дома. Мы были дома в постели.
Этой лжи Делука придерживался пятнадцать лет.
– Откуда вы знаете, что он наконец признался? – спросила Патрисия. – Об этом не было ни в газетах, ни в чикагских новостях.
– У меня есть аудиозапись слушания по условно-досрочному освобождению, где он признался, – сказал я.
Вместо стенограммы Иллинойс вел аудиозапись слушания по его условно-досрочному освобождению. Что касается того, почему о его признании не сообщила чикагская пресса, я понятия не имел.
– Если вы хотите, – предложил я, – я могу поднести телефонную трубку к магнитофону и дам вам прослушать запись.
– Боже, нет! – выпалила она. – Последнее, что мне нужно, – это снова услышать голос этого человека. Просто расскажите мне об этом.
– По сути, – сказал я, – во время обычного допроса на слушании по делу об условно-досрочном освобождении Делука, чей голос, казалось, прерывался, произнес: «Мне стыдно, хорошо? Мне стыдно за то, что я сделал». В ходе дальнейшего диалога он сказал: «Я застрелил этих людей там…»
Остальные слова его предложения, – сказал я Патрисии, – совершенно неразборчивы, и я пытался выяснить, что он сказал, но Энн Тейлор, член Совета по условно-досрочному освобождению, которая его допрашивала, на мои звонки не отвечает. А когда я поговорил с Кентом Стейнкампом, юрисконсультом совета, он сказал, что она не обязана со мной разговаривать, если не хочет.
– Но Делука сказал, что стрелял в них?
– Определенно. А коронер показал в суде, что причиной смерти явились огнестрельные ранения. Таким образом, он признался в убийстве.
– Он еще в чем-нибудь признался? – спросила Патрисия.
– Нет.
Я сделал паузу, а затем добавил:
– Есть хороший шанс, что он ни в чем не признается.
– Что вы имеете в виду?
– Посмотрите, большую часть срока Делука сидел в тюрьме строгого режима, – сказал ей я. – Он должен был поумнеть. Он мошенник, который, скорее всего, теперь знает все ходы и выходы. Он даже называет вас своей «подельницей».
На жаргоне заключенных это означает соучастница преступления или сообвиняемая.
– Оправдание, данное им Совету по условно-досрочному освобождению за то, что он все эти годы не признал себя виновным и лгал о своей невиновности, состоит в том, что он защищал свою подельницу. Он намекает, что именно вы все время вели его за собой, с тех пор как вам исполнилось шестнадцать. Он говорит, что все отношения с ним вы начали с того, что пошли к его заместительнице и попросили перевести вас работать в отдел косметики, чтобы вы могли быть рядом с ним, что это никогда не было его идеей, что он не очаровывал, не соблазнял и не окучивал вас. Он рисует Совету картину, в которой до вашего появления он был счастливым семьянином. На вопрос одного из членов Совета, были ли у него в прошлом проблемы дома или отношения с другими женщинами, он ответил отрицательно.
– Ради всего святого, – недоверчиво произнесла Патрисия, – разве им неизвестны свидетельские показания Джой Хейсек? Разве они не знают о том, что он творил до встречи со мной?
– По-видимому, нет. Делуку спросили, какое время спустя после знакомства с вами он начал с вами отношения, и он ответил, что через два или три года. Думаю, Совет не знает, что он занимался с вами сексом, когда вам едва исполнилось шестнадцать. Они явно не знают о его сексуальных крайностях до этого. Энн Тейлор весьма умело задает наводящие вопросы, и она спросила, не потому ли он с вами подружился, что чувствовал, насколько у вас скверные отношения дома, и он ответил утвердительно. Еще один член совета был очень удивлен, узнав, что вы в течение года жили в доме Делуки с Мэрилин и пятью детьми.
– Я не могу в это поверить, – сказала Патрисия. – И эти люди будут решать, выпускать ли Фрэнка Делуку снова на улицу? Они ни черта не знают об этом деле!
– В какой-то момент, – сказал я ей, – после того, как Делука признался в том, что стрелял, Энн Тейлор спросила его, были ли жертвы мертвы, когда он уходил. Его ответ снова был частично невнятным. Он сказал: «Ну… они… они все еще дышали, когда Патти… э-э…» – далее его слова снова неразборчивы, пока он не произносит: «Э… коронер сказал, что ранения могли бы быть смертельными». Обратите внимание, – сказал я, – насколько все тщательно сформулировано. Коронер не говорил, что огнестрельные ранения могли бы быть смертельными, он говорил, что они были смертельными. Делука намекает, что, возможно, его выстрелы их не убили. Как я сказал, в тюрьме Фрэнк поумнел. Он наконец понял, что единственный способ выйти – это в чем-то признаться. Итак, он пытается посеять семена сомнения в том, что выстрелы были смертельны, а потом он признается в том, что стрелял – и только в том, что стрелял.
– Думаю, это делает жестокой убийцей меня, – спокойно сказала Патрисия.
– Возможно, если вы этого не отрицаете.
– Я не могу этого отрицать, – сказала она очень тихим голосом. – Я не знаю, сделала я это или нет.
Патрисия тяжело вздохнула, по телефону вздох был едва слышен.
– Я всегда знала, что первые два выстрела произвела не я, потому что слышала их снизу. И когда Фрэнк показал мне моих родителей, думаю, я подсознательно приписала каждому из них по одной пуле. Только позже я узнала, что были произведены еще четыре выстрела. Для меня огромное облегчение знать, что я в них не стреляла. Я не думаю, что я стреляла, но я никогда не знала наверняка. Что до остального – я надеюсь, что я никогда не узнаю.
– Вы боитесь узнать?
– Я в ужасе, – призналась она.
Я еще немного рассказал ей о том, что было на магнитофонных лентах: Делука хвалит бывшую жену, Мэрилин, как «хорошую женщину», тот факт, что две его дочери уже вышли замуж, что Фрэнк-младший – так же, как он сам, – учится на фармацевта, что Делука скоро станет дедушкой, и если его освободят условно-досрочно, он будет жить с отцом или братом Биллом и искать работу управляющего розничной аптекой. Напоследок Энн Тейлор сказала: «С этим у вас не должно быть слишком много проблем». Заявление, учитывая все, что было прежде, невероятное.
– Как вы думаете, он выйдет? – спросила наконец Патрисия.
– Он движется в правильном направлении, – сказал я. – Ему стыдно, он кается, он подпал под обаяние и руководство подельницы. Кроме того, за ним многочисленная семья, а советы по условно-досрочному освобождению это любят. В то время как вы – сирота.
– О, чертовски смешно, – ледяным тоном сказала она.
– Я не хотел смешить, я просто имел в виду, что в вашей семье вас все бросили. Ваши немногочисленные подруги, кроме бывших заключенных Дуайт, на десять или больше лет старше вас. Сестра Берк умерла. Сестра Трэкслер и ваша крестная старше вас лет на двадцать пять. Годы идут, и к моменту вашего возможного освобождения единственной из оставшихся в живых знакомых, которая сможет вам помочь в свободном мире, скорее всего, будет Пегги, но поскольку она ваш адвокат, а также ваша подруга, в глазах совета по условно-досрочному освобождению она большого веса не имеет.