Патти плакала, слушала и снова плакала. В тот момент было так легко вернуться в те времена, когда все, что говорил Фрэнк, было благой вестью, все, что делал Фрэнк, было безупречным и все, чего хотел Фрэнк, не подвергалось сомнению. Патти знала, что через пару часов ей предъявят обвинения в убийстве отца, матери и брата и посадят в тюрьму. Она не ожидала, что когда-нибудь снова выйдет на свободу – да тогда она этого и не хотела. Так зачем за это бороться?
– Хорошо, Фрэнк, – сказала она ему со слезами на глазах. – Как скажешь, Фрэнк.
Это было так просто.
21Октябрь 1971 года и апрель 1989 года
Измена Джека Формаски и пощечина отца ввергли Патрисию в неумолимо пожиравшую ее летаргию. Она стала вялой, ничем не интересовалась, почти постоянно ощущала физическую усталость и слабость, не хотела и не могла есть. Она избегала любой деятельности, кроме самой необходимой, – школы, например, но в классе сидела, точно в ступоре, не делая ничего, а просто убивая время до возвращения домой в уединение своей спальни. И чем апатичнее она становилась, тем меньше чувствовала угрозы – любые. Как будто пребывала в коконе.
Ее новое состояние отвергли все, кроме Майкла. Он был первым, кто после отцовской пощечины ей посочувствовал. Мать инстинктивно подбежала к ней, лежащей на полу, попыталась помочь ей встать, но Патрисия сжалась и, тряся головой, умоляла:
– Оставь меня в покое, пожалуйста, просто оставь меня в покое…
Отец уже вышел из комнаты, мать тоже ушла, Майкла она выгнала. Но Майкл вернулся через пару минут, закрыл двери и сел рядом с сестрой на кровать.
– Он не должен был тебя бить, – сказал он сурово.
– Все в порядке, Майкл, – всхлипнула Патрисия.
– У тебя на лице отпечаток ладони, – внимательно глядя на нее, заметил он. Патрисия увидела, как у него на глазах наворачиваются слезы.
– Это пройдет, Майкл.
Она обняла его и прижала к себе.
– В любом случае это не больно, – солгала она.
– Бьюсь об заклад, больно, – возразил он и сам принялся всхлипывать. – Ты просто так говоришь.
Майкл сжал кулак.
– Хотел бы я его ударить и посмотреть, как это понравится ему.
– Не говори так, – резко оборвала его Патрисия.
Так они сидели вместе несколько минут, пока Патрисия наконец не погладила Майкла по голове и не сказала:
– Тебе лучше сейчас пойти к себе.
Мальчик встал и угрюмо поплелся к дверям. Перед тем как выйти из комнаты, он оглянулся и сказал:
– Я больше никогда не буду брать с тебя плату за сохранение секретов. С этого момента я буду хранить их бесплатно.
Для Майкла это было окончательным выражением привязанности.
Если бы у Патрисии так сильно не болело лицо, она бы улыбнулась.
Фрэнк Коломбо сделал неловкую попытку извиниться, но почти так же, как сама Патрисия намеревалась извиняться перед Джеком: Патрисия сожалела об ужасных словах, что наговорила, но в том, что ей пришлось их произнести, повинен Джек.
Так же точно ощущал себя и Фрэнк Коломбо.
– Послушай, Патти Энн, – сказал он на следующий день, – я знаю, что мне не следовало тебя бить, но ты должна признать, что на самом деле ты меня до этого довела, понимаешь? Я имею в виду, я все время говорил тебе: «Перестань нести эту чушь о желании умереть». Ты расстраивала мать и брата. Ты расстраивала меня. И ты не хотела меня слушать, понимаешь?
– Да, я понимаю, – спокойно ответила Патрисия.
– Если бы ты просто послушалась меня и сделала то, что я тебе говорил, я бы тебя не ударил. Ты понимаешь, о чем я?
– Да, я понимаю, – уважительно ответила она.
Пока отец говорил, она не сводила с него глаз, но он на нее не смотрел, только изредка бросал мимолетный взгляд. В основном его зрачки метались то туда, то сюда, куда угодно, только не на уродливый пурпурного цвета синяк над ее скулой.
– И ты должна признать, – продолжал отец, – что это произошло впервые, верно? Я имею в виду, что, по правде говоря, раньше я никогда не бил тебя, верно? Знаешь, кроме шлепков по попе, когда ты была маленькой. Верно?
– Верно, – согласилась она, максимально равнодушным, но не дерзким тоном.
– Ладно, хорошо, – сказал ее отец, – давай забудем все это и не позволим этому повториться. Поверь, очень скоро у тебя появится новый парень, и ты никогда не вспомнишь о существовании этого польского отребья. Хорошо?
– Хорошо.
Он похлопал ее по руке и вышел из комнаты. Патрисия услышала, как в гостиной он сказал матери:
– Пусть, пока не пройдет синяк, посидит дома. Я не хочу, чтобы она ходила в школу в таком виде. Ты же знаешь, что школьный охранник потребует объяснений.
Неделю Патрисия не ходила в школу под предлогом, что заболела гриппом.
Очевидно, Фрэнк и Мэри Коломбо днем и ночью обсуждали проблему Патрисии.
– Она как зомби, – жаловалась Мэри друзьям и подругам.
Фрэнк не раз пытался с ней заговорить. Она очень вежливо его выслушивала, очень вежливо ему отвечала, а затем снова замыкалась, как будто не слышала ни слова. Фрэнк решил, что дочь ненавидит его за пощечину.
Мэри Коломбо эту мысль отвергла. Фрэнк дал ей пощечину в первый – и, она не сомневалась, что, как бы он себя ни винил, – в последний раз. К тому же у Мэри имелось собственное мнение: Патрисия ненавидела ее.
«Я никогда не могла с ней поговорить», – повторяла она подругам.
В конце концов оба родителя пошли по легкому пути, прибегнув к старому объяснению, которое полностью снимало с них ответственность или необходимость действовать: они решили, что у Патрисии переходный возраст. Они были уверены, что со временем она это перерастет. Все, что им на самом деле необходимо, это игнорировать ее депрессию и ждать.
Это оказалось худшим решением в их жизни.
– Итак, – сказала сестра Берк обо всем этом инциденте, – ты потеряла Джека, сблизилась с Майклом, а как после этого ты относилась к отцу?
– Я его не ненавидела, если вы об этом, – сказала Патрисия. – Я даже на него не злилась. На него за то, что он меня ударил, злился Майкл.
Она покачала головой.
– Честно говоря, я не могу вспомнить, чтобы у меня к кому-нибудь были какие-то чувства. Все, что я помню, это то, что моя жизнь внезапно превратилась в замедленную съемку. С первой болью я уже справилась, и у меня больше не было мыслей о самоубийстве, отчаяние прошло. Но, закрывая глаза ночью, я думала, что мне незачем их больше открывать.
Патрисия умехнулась:
– Мне просто было все равно. В пятнадцать лет я считала, что моя жизнь кончена.
– Это не такая уж редкость, как ты думаешь, – прокомментировала сестра Берк. – Подростковый возраст – тяжелое время.
Монахиня какое-то время молча барабанила пальцами по столу.
– Триш, я думаю, мы почти подошли к тому моменту, когда в твою жизнь вошел второй обвиняемый, Фрэнк Делука. Тебе ведь не было шестнадцати, когда ты его встретила?
– Не совсем, – ответила Патрисия. Она запрокинула голову и посмотрела в потолок. – Мы встретились 26 мая 1972 года. Люди, которые очень сильно влюбляются, такие вещи помнят. Это было чуть меньше, чем месяц, до моего шестнадцатилетия, и чуть больше, чем за месяц до тридцать четвертого дня рождения Фрэнка. Она снова посмотрела на сестру Берк и криво улыбнулась.
– Конечно, он думал, что я старше, а я думала, что он моложе.
– Я могу себе представить. Однако я совсем не о твоем возрасте. За тринадцать с лишним лет, которые ты провела в тюрьме, ты отказалась от любых прямых комментариев о своей виновности или невиновности, хотя через адвоката взяла на себя ответственность за гибель своей семьи. С другой стороны, Делука вообще неизменно отрицал участие в преступлении. Я должна знать, повлияет ли его постоянное утверждение о своей невиновности на твою способность открыть мне эту важную часть твоей жизни. Что ты думаешь?
– Я… не знаю, – нерешительно ответила Патрисия. – Я не совсем уверена, что понимаю вопрос.
– Мне интересно, чувствуешь ли ты себя обязанной поддерживать позицию Делуки, как-то его защищать?
– Я вообще ничего не чувствую к Фрэнку, – сказала Патрисия, – давно уже ничего не чувствую.
Она слегка наклонила голову.
– Сестра Берк, мы с вами разговариваем полтора года, и вы никогда не упоминали мою виновнось или невиновность. Почему?
– В этом не было необходимости, Триш. В первый раз, когда я приехала сюда, чтобы с тобой встретиться, помнишь, ты сказала мне, что хочешь понять, как ты попала в ситуацию, когда тебе стала необходима реабилитация. Необходима реабилитация. Ты добровольно начала процесс самоанализа, ты хотела узнать, какие внутренние недостатки и слабости привели тебя в тюрьму, так? Если я не права, пожалуйста, поправь меня.
Патрисия ее не поправила.
Сестра Берк объяснила Патрисии, что будет, когда они начнут обсуждать Делуку и убийства.
– Это должен быть очень осторожный процесс, – подчеркнула она. – В течение многих лет я сравнивала этот тип анализа с очисткой виноградины. Нам нужно очень медленно срезать тончайшие полоски виноградной кожуры и снимать только одну тонкую полоску зараз. И прежде чем снимать другую полоску, предыдущую нам необходимо вернуть на место. Если очистить всю виноградину сразу, ягода развалится. Триш, эта виноградина – твое сознание и подсознание, мы должны быть осторожны, чтобы сохранить и защитить его, пока мы его исследуем.
Сестра Берк сделала паузу, а потом еще раз подчеркнула:
– Вот почему, если у тебя есть какие-либо сомнения относительно обсуждения Делуки, тогда лучше вообще не пытаться.
– Сестра, у меня в голове нет никаких запретов относительно того, что я знаю, – немного странно ответила ей Патрисия.
Того, что я знаю. Неужели это сработал подсознательный защитный механизм? Может, да, а может, и нет. На данном этапе сестра Берк точно сказать не могла. Узнать это можно, только продолжая работу и наблюдая. Скорее всего, она почувствовала: рискованно, но в данном случае необходимо.