– Кларк, что именно будет находиться в центре внимания вашей книги? – спросила Пегги.
– Патрисия Энн Коломбо, – сказал я. – Со дня от ее рождения до настоящего времени.
– Значит, вы собираетесь рассказать и о получении ею здесь, в тюрьме, образования, и о работе с девочками, которых она воспитывает, о ее статусе образцовой заключенной, обо всем этом?
– Совершенно верно. В моей книге будет все, что узнаю о ней, – и хорошее, и плохое.
– Как вы думаете, в книге она предстанет в благоприятном свете?
Я пожал плечами.
– Ровно настолько, насколько благожелательны будут к ней факты. Я думаю, что книга не сделает кого-нибудь похожим на нее, она может заставить некоторых людей ее понять.
Я посмотрел на Патрисию.
– Это может помочь вам немного лучше понять себя. Такое уже случалось с книгами, написанными о людях в тюрьмах, даже о людях, приговоренных к смертной казни.
В нашей маленькой комнате воцарилась тишина. Я чувствовал, что самое время дать Патрисии и Пегги несколько минут побыть наедине.
– Не принести ли мне кофе для нас всех? – предложил я.
– Хорошая идея, – сказала Пегги.
Я вышел из комнаты и встал в короткую очередь у окошка буфета, откуда мог видеть всю комнату для посетителей. В Дуайт отбывали наказание женщины всех возрастов – от подростков до дам за пятьдесят, у некоторых были свидания с внуками. Казалось, наличествовали все цвета кожи: черный, темно-коричневый и светло-коричневый, желтый, белый. Большинство женщин передвигались свободно и играли с пришедшими к ним детьми, некоторые были скованы наручниками и вынуждены были оставаться в кресле.
Пока я стоял в очереди, очень хорошенькая миниатюрная латиноамериканка, с виду еще подросток, встала со своего места, где сидела с молодым человеком, и подошла ко мне.
– Простите, – сказала она с лучезарной улыбкой, – вы из Совета по условно-досрочному освобождению?
– Нет, – сказал я ей. – Просто посетитель.
– О, извините, – сказала она и вернулась к своему молодому человеку.
Я не мог не спросить себя, куда свернул бы разговор, будь я членом Совета по условно-досрочному освобождению.
Никакой не священнослужитель и не член Совета по условно-досрочному освобождению, а просто посетитель в костюме и галстуке, я взял кофе и вернулся в маленькую отдельную комнату.
– Вы хотите от меня услышать, соглашусь я вам помочь с вашей книгой? – спросила Патрисия, как только я сел.
– Все, что вы захотите мне рассказать, – ответил я.
– И все, что я вам скажу, вы напишете в книге?
– Да.
– Даже если вы не поверите в то, что я вам говорю?
– Я все равно это напишу, – сказал я. – Тот факт, что я сам во что-то не верю, не означает, что это неправда. Я напишу все, что узнаю, и дам возможность читателям решать, во что они захотят верить.
– Вы собираетесь поговорить с Фрэнком Делукой? – спросила Пегги, видимо, избавляя Патрисию от необходимости задавать этот вопрос.
– Я попытаюсь поговорить со всеми, кто может мне хоть что-нибудь рассказать о Патрисии, – ответил я.
– И все, что они вам расскажут, тоже войдет в книгу?
– Да. Иначе невозможно представить противоположные точки зрения. И повествование будет необъективным.
– Обо мне расскажут много неприятного, – предупредила Патрисия.
– Вот почему для вас важно, наконец, изложить свою точку зрения, – сказал я. – Вы никогда не рассказывали эту историю.
– Я никогда не рассказывала ее публично, – поправила она, – свою историю я рассказывала другу, монахине. Но она недавно умерла.
– Соболезную. Тяжело потерять друга.
Вдруг она встала.
– Мне нужно пойти выкурить сигарету. Надеюсь, у меня есть немного времени подумать?
– Конечно. У Пегги есть номер моего телефона, вы можете звонить мне в любое время. Через месяц или около того я снова приеду в Чикаго, чтобы опросить людей, которых я нашел и с которыми договорился о встрече. Я рассчитываю проработать над книгой как минимум год.
– Так долго? – с удивлением спросила она.
– Не сказать чтобы вы были легкой особой, – сказал я.
Ответом мне была слабая улыбка.
Уезжая в тот холодный январский день из исправительного центра Дуайт, я понятия не имел, получу ли я когда-нибудь весточку от Патрисии Коломбо. Ее я не смог раскусить. Я знал, что смогу написать книгу без нее, но боялся, что читатели узнают только то, что Патрисия делала, но не саму Патрисию.
И она была права, полагая, что услышу я о ней преимущественно негатив. Обнаружил я это, еще беседуя с адвокатами и другими людьми в здании уголовного суда, пока читал стенограмму. Патрисия Коломбо не была «любимой дочерью» Чикаго. Без ее участия, без знания того, как она себя чувствовала и как реагировала в определенные моменты своей жизни, книга вряд ли поможет понять ее.
Я надеялся, не только ради нее, но и ради нас, что она позвонит.
В десять часов вечера субботы, три недели спустя, зазвонил мой личный телефон, и телефонистка сказала:
– У меня звонок за счет вызываемого абонента из исправительного учреждения. Вы будете платить?
Это была Патрисия.
Мы проговорили пять часов.
25Июнь – октябрь 1972 года
В то лето Патрисия трудилась в «Коркиз» полный рабочий день, а когда возобновилась учеба и она перешла в старшую школу, снова работала после уроков и в субботу. К тому моменту Фрэнк Коломбо к этому уже привык, и хотя периодически высказывал неодобрение, однако серьезных шагов для изменения ситуации не предпринимал. По мнению некоторых друзей, пассивность его объяснялась тем, что Мэри была более чем удовлетворена отсутствием Патрисии в четырех стенах на протяжении дополнительных двадцати трех часов в неделю, а также тем, что когда Патрисия пошла на работу, ее поведение дома заметно улучшилось. Майкл, конечно, считал работу сестры в «Коркиз» просто подарком. Ел он как молодой бегемот и без стеснения ходил в бургерную за картошкой фри и попкорном, которые Патрисия, с разрешения Юнис, давала ему бесплатно. И не только Патрисия, но и сама Юнис, когда Патрисии не было.
– Этот Майкл! – говаривала Юнис. – Будь у меня ребенок, я бы хотела, чтобы он был таким, как Майкл. Клянусь Богом, я никогда в жизни не видела ребенка симпатичнее. А как он ест!
Если, когда приходил Майкл, рядом был их начальник, Патрисия все равно кормила брата и просто оплачивала чек сама. Отец продолжал каждую неделю давать ей на карманные расходы, и с тех пор, как она начала работать, денег у нее было больше, чем она могла потратить. Она часто давала деньги Майклу, он даже ее не просил.
«Это тебе на кино», – говорила она, протягивая ему несколько долларов, или: «Вот на бейсбольные карточки, которые ты хотел». То есть Майкл получал гораздо больше денег, чем ему считали нужным давать родители, но никто из них дочь за это не критиковал, и никто не просил ее прекратить давать деньги Майклу. Когда-то Патрисию баловала вся семья, теперь она помогала баловать Майкла.
В школе консультант по профессиональному обучению, как и обещал, предложил Патрисии найти более привлекательную, чем буфетчица в «Коркиз», работу, но Патрисия отказалась.
– Мне там очень нравится, – сказала она учителю. – Мне нравится женщина, с которой я работаю, и меня уже дважды повысили. С посетителями очень весело. Думаю, за стойкой регистрации или на офисной работе мне будет скучно.
Патрисия готовила салат из тунца, когда в «Коркиз» в первый раз вошел импозантный красавец с аккуратно причесанными густыми черными волосами. Темные живые глаза, прямой идеальный нос и чуть полноватые, но прекрасно очерченные губы. Он устроился за столиком в дальнем углу возле дверей в «Уолгрин», обслужила его Юнис. Заказал он только кофе.
– Кто это? – при первой возможности спросила Патрисия у Юнис.
– Он новый менеджер «Уолгрин», – сказала Юнис.
– Работает в аптеке и заведует магазином, – сказала одна из кассирш.
– Боже мой, как он красив, – сказала Патрисия.
– Да, недурен, – согласилась Юнис, – если тебе по вкусу красавчики. Мне-то больше нравятся мужчины посуровее, не такие прилизанные. Возьми моего мужа Эда…
Патрисия делала вид, что слушает Юнис, но все ее внимание было приковано к новому менеджеру аптеки. Более привлекательного мужчины она не видела никогда. Как только она на него посмотрела, в груди у нее поднялась теплая волна, а соски, она явно это ощутила, затвердели. Мужчина взглянул на нее без улыбки, и она поняла, что, должно быть, покраснела, потому что после этого он все же улыбнулся, но лишь слегка, словно смущение Патрисии его позабавило. Потом он взял оставленную на соседнем столике газету и погрузился в чтение, больше не обращая внимания на Патрисию. Но она была поражена.
В тот же день, когда к ним зашла сотрудница «Уолгрин», Патрисия спросила ее о новом начальнике.
– Да, мистер Делука, – сказала девушка. – Он только что перешел из магазина в Шаумбурге. Правда, милый?
– Милый – не то слово, – откровенно ответила Патрисия. – Этот мужчина просто потрясающе красив. Он женат, ты в курсе?
– Не думаю. Кольца нет. Не то чтобы сегодня это что-то значило…
Патрисия слушала вполуха, только отметила тот факт, что девушка считала своего нового начальника неженатым. Патрисию на удивление порадовало, что, судя по фамилии Делука, он явно был итальянцем, как и она. Или, может, даже больше, чем она, поскольку она итальянка наполовину. Это знание почему-то было ей приятно, и от него снова потеплело в груди.
На следующий день Делука зашел в перерыв на кофе с одним из своих заместителей, и Патрисия их ждала. Делая заказ, Делука мило ей улыбнулся, и Патрисия улыбнулась ему в ответ заведомо застенчивой улыбкой. Их взгляды встретились лишь на мгновение. Она поспешила за кофе.
Пока Патрисия их обслуживала, Делука говорил с другим мужчиной о колледже.
– Я играл в футбол за Университет Пердью, – говорил он, – в тот год, когда «Огайо Стейт» перешла на «Роуз Боул».