– Когда вы думаете о том, что Патти Коломбо была в доме той ночью, – сказала прокурор, – подумайте о девяносто семи ранениях Майкла Коломбо. (Число снова увеличилось, вскрытие по-прежнему показывало 84.) Восемь ран были глубокими, но остальные «нанесены без применения силы». (Подразумевалось, что их нанес не бывший футболист, а кто-то куда менее сильный.)
Патти Коломбо и Фрэнк Делука хотели убить эту семью. У них был «идеальный план». Но они не «подумали о вещественных доказательствах – стекле, крови, отпечатках пальцев, волосах». (Обвинение явно не признавало тот факт, что никаких вещественных доказательств относительно волос, кроме надуманных, не существовало. Однако присяжные, возможно, считали иначе.)
– Фрэнк Делука, – язвительно сказала Бобб, – должен был этим гордиться. Это был такой идеальный план. И Патти Коломбо той ночью там была. Доказательства это подтверждают. (Не совсем, мисс Бобб. Хорошо, далее будет показано, что в доме она была, но этот факт отнюдь не был подтвержден доказательствами.)
Но, продолжила Патти Бобб, «независимо от того, помогла ли она нанести эти раны, или она просто стояла в стороне, или независимо от того, что делала в доме той ночью, она виновна в этих убийствах!»
В этом месте своей речи Патти Бобб, вероятно, ближе всего подошла к чистой правде.
Патти, по словам миссис Бобб, «хотела быть там, чтобы увидеть, как они получат то, что заслужили». Она об этом сказала сама. (Исключительно со слов Лэнни Митчелла. И нельзя забывать, с каким «уважением» Лэнни относился к правде, а также о вознаграждении, полученном им от штата за свои показания.)
– Фрэнк Делука виновен в убийствах, – заявил Бобб. – Он признался в них Хьюберту Грину, Джой Хейсек и Клиффорду Чайлдсу.
Бобб мало-помалу начала закругляться.
– Три невинных человека, три члена семьи, мертвы! Почему? Потому что они стояли на пути Патти Коломбо и Фрэнка Делуки! Нет никакой другой причины. Они стояли у них на пути.
Она подошла и встала перед присяжными, решительная, преданная своему делу, твердо убежденная в своей правоте, в том, что она за справедливость, что она на стороне добра.
– Оцените доказательства, – почти приказала она присяжным. – Признайте подсудимых винновыми.
Первым от защиты заключительную речь произносил Майкл Тоомин, адвокат Делуки.
После довольно сухого и академичного обзора истории системы присяжных Тоомин напомнил жюри, что «мы» – защита – «рассказали про почтальона, видевшего на своем пути двух подозрительных людей, про соседку, которая в десять тридцать четвертого мая, в ночь убийства, услышала рев автомобиля и увидела, как он набирал скорость и уносился прочь, про женщину, показавшую, что «Тандерберд» оставили в городском гетто в первой половине дня седьмого мая, про мужчину, засвидетельствовавшего обнаружение «Олдсмобиля» девятого мая, про тот факт, что первоначально убийства считали произошедшими в десять тридцать, а потом, поскольку полиции не удавалось поместить Делуку на место преступления, время изменили.
– Штат, – обвинял Тоомин, – ловко игнорировал улики (которые могли бы показать невиновность его клиента).
Присяжные также слышали показания соседки, видевшей машину на подъездной аллее дома Коломбо в девять часов утра после убийств, и криминалиста, который признал, что только один из двадцати пяти осколков стекла, найденных в арендованном «Бьюике», мог происходить из дома.
А Майкл Данкл? Он поклялся под присягой, что разговаривал со своей тетей с автовокзала на следующее утро после того, как, по версии обвинения, преступление имело место, – и обвинение даже не потрудилось подвергнуть его перекрестному допросу!
Лэнни Митчелл? Не тот ли он самый «человек, который, по его же признанию, солжет ради секса, получения работы – и не солжет только, чтобы не попасть в тюрьму?»
Роман Собчински? «Роман – вор, Роман – мошенник, Роман – сводник, Роман – прикидывающийся киллером, Роман, который даже не подвергался по этому делу аресту!»
В суматохе и беспорядке дела Тоомин попытался стать спокойным и понимающим голосом разума.
– Рассмотрим дилемму, которая стоит перед прокуратурой и полицией, – тихо предложил он. – Патти Коломбо заключена под стражу по обвинению не в подстрекательстве, не в сговоре, а в фактических убийствах ее семьи. Но у нее есть алиби. Фрэнк Делука. Он находится дома в своей квартире в Ломбарде через двадцать пять минут после того, как убийства, по мнению [полиции], имели место. Что делать? Два месяца спустя они арестовывают Делуку! Почему? Не из-за Хьюберта Грина! Они не нашли его даже спустя одиннадцать дней после ареста Делуки! (Тоомин прав в том, что Берт Грин сделал официальное заявление через одиннадцать дней после ареста Делуки, но полиция определенно столь долго его не «находила». Впервые Рэй Роуз заподозрил причастность Грина, когда заместитель менеджера отказался сотрудничать со следователями, подозрения подтвердились заявлением Грейс Мейсон о том, что Грин рассказал ей и ее мужу о сделанном ему Делукой на следующее утро после убийства признании. Тем не менее Роуз знал, что в тот момент он имел дело с юридически недопустимыми слухами, поэтому на Берта Грина не давили, чтобы тот сделал заявление, пока Роуз не понял, что у него есть возможность его взять.)
Тоомин обрушился на тот факт, что Грин даже не работал в то утро, когда Делука якобы сказал в третий раз, что «убийства не состоялись». Это доказала ведомость учета рабочего времени. Так Грин очень кстати изменил свое заявление и сказал, что он «просто пришел в магазин сделать покупки». (По-видимому, никто не рассматривал возможность, что Грин был вовлечен в план, втянут в интриги и волновался о том, как все идет, у него был стимул прятать орудие убийства для друга, его притягивал доступный в «Уолгрин» внебрачный секс, только потому он и пришел в свой выходной день, что ему не терпелось выяснить, что случилось ночью.)
– Грин, – сказал Тоомин, – заявил, что Делука сказал ему, что он выстрелил во Фрэнка Коломбо дважды. Фрэнк Коломбо получил четыре пули. Разве Делука об этом не знал? (Конечно, знал. Но это не означает, что все четыре выстрела произвел он.)
Тоомин перешел к показаниям доктора Штайна. Патологоанатом сказал, что одна пуля, предположительно первая из выпущенных, попала в левую заднюю часть головы Фрэнка Коломбо. Чтобы Фрэнк Делука произвел выстрел, ему пришлось бы держать пистолет в левой руке, потому что лестница была настолько узкой, что Делука не мог шагнуть влево и выстрелить правой рукой. И Делука, конечно, не мог стрелять из пистолета левой рукой, потому что на этой руке у него нет указательного пальца, чтобы нажать на спусковой крючок, и нет части другого пальца. (Аргумент легковесный, в духе романов о Перри Мэйсоне. Все, что требовалось Делуке – и движение это вполне естественное, – отклониться немного влево, чтобы появилось пространство для поднятия револьвера. Убийца стоял наискосок к жертве, когда произвел этот первый выстрел, и, скорее всего, поэтому пуля попала в височную долю Фрэнка Коломбо и не убила его. Эта пуля, первая из выпущенных, но последняя из извлеченных во время вскрытия, произвела эффект очень сильного удара по голове.)
Но исходя из всего этого, Майкл Тоомин заключил:
– Невероятная история Хьюберта Грина была ложью.
Теперь о Джой Хейсек. С ней Тоомин покончил быстро. Она была «женщиной, готовой на все, чтобы отомстить» Фрэнку Делуке.
– Доказательства обвинения, – сказал Майкл Тоомин, – весьма сомнительны.
В любом случае эти доказательства, сказал он им, «гарантируют, что вы вернетесь в зал суда и заявите, что считаете Фрэнка Делуку невиновным».
Любой присяжный или каким-либо иным образом причастный к этому делу – судья, адвокаты, сотрудники суда, полицейские, пресса или просто зрители – ожидавшие, что Майкл Тоомин скажет о планах, нарисованных якобы для него Фрэнком Делукой, и описаниях внешности Джой Хейсек и Берта Грина, написанных как будто для него Фрэнком Делукой, так ничего и не дождались. Этой истории Тоомин явно касаться не собирался.
Теперь с заключительным словом в пользу Делуки выступал Стэнтон Блум. Он заверил присяжных, что «займет у них только половину того времени, что заняли остальные». Потом он начал подведение итогов – пятьдесят девять страниц протокола судебного заседания, больше, чем у любого из предшествующих адвокатов. Никого это не удивило, поговорить Стэнтон Блум любил. И, произведя впечатление на многих, он произнес, вероятно, лучшую, или как минимум занявшую почетное второе место, заключительную речь в суде и дал, должно быть, самое сильное изложение всех юридических вопросов – при условии, что присяжные их поняли.
Во-первых, Блум говорил о Лэнни Митчелле и Романе Собчински: они либо собирались, либо не собирались совершать убийства для Патрисии Коломбо. Обвинение не может сидеть на двух стульях. Они утверждают, что не собирались. Если не собирались, никакого сговора не было. Есть два основных правовых элемента, которые составляют преступление: деяние и намерение. Если Лэнни и Роман в действительности никогда не намеревались исполнить свою часть соглашения об убийстве, достигнутого с Патрисией (лично) и с Делукой (по телефону), то никакого сговора не было. Аргумент мощный, но, с учетом отсутствия словесной иллюстрации того, что означает сговор согласно закону, сколько присяжных это поняли? (Судья Пинчем, разумеется, принялся бы утверждать, что этот и другие термины разъяснены в его заключительных инструкциях присяжным, но там им дано определение на том юридическом жаргоне, который с трудом вписывается в словарный запас обывателя. Если бы такому судье, как Р. Юджин Пинчем, разрешили сесть в неформальной обстановке с его жюри и объяснить такие вещи, как сговор, своими словами, присяжным было бы намного проще принимать решение. Но, к счастью или несчастью, закон этого не допускает, и скорее всего потому, что немногие судьи столь компетентны, как Пинчем. Инструкции присяжным написаны заранее, пронумерованы, согласованы и унифицированы. Все, что может сделать судья, это прочитать их своим присяжным и уповать на Бога, что они их поймут.)