сцену со стороны, то, конечно, высмеял бы себя и обозвал желторотым гимназистиком, которого впервые в жизни поцеловала девушка.
Ефим Евсеевич Сквирский когда-то жил в Одессе. Во время службы в армии был послан в Афганистан, вернулся с войны инвалидом и устроился сторожем на мясокомбинате. Там он периодически напивался до состояния негодования и делал сотрясение мозга каждому, кто попадался в радиусе действия его левой руки – правой у него не было.
В трезвом же состоянии Ефим был тих и заботлив. Во дворе его считали хорошим семьянином: жене Зосе он приносил цветы, с детьми был ласков, дочку называл Сюсенька, а сына – Идиётиком.
– Идиётик, мама дома? – открывая входную дверь, вопрошал он.
– Она лежит на тахте, голая.
– Хорошо, пусть остынет.
Работая на мясокомбинате. Ефим по ночам, при помощи специально сооружённой катапульты, перебрасывал через забор по несколько килограммов мяса, колбасы и ветчины. Днём он этим торговал, приходил в научно-исследовательские институты, где у него были постоянные покупатели, расстёгивал брюки и вытаскивал из штанин несколько палок дефицитной копчёной колбасы. Так продолжалось много лет, пока однажды катапультированный свиной окорок не сбил с ног проходящего мимо забора милиционера.Выйдя из тюрьмы, где он просидел полгода, пока Зося его не выкупила. Ефим устроился обмывать покойников – это был хороший заработок, но не регулярный. Поэтому, когда он шёл по улице. то на каждого встречного старичка смотрел с нескрываемым упрёком, мол, почему тот задерживает его зарплату.
И тут пришло неожиданное известие: умерла Зосина тётя-москвичка, у неё не было других родичей, и она завещала им свою двухкомнатную кооперативную квартиру в районе Лионозово.
Такой случай нельзя было упустить, и семья стала поспешно готовиться к переезду.
– Мои дети заслужили право быть столичными! – объяснял Ефим свою измену Одессе.
В Москве бушевала перестройка, жить становилось всё трудней и трудней, его инвалидная пенсия сейчас совсем обесценилась, хотя и до этого, как комментировал Ефим Евсеевич, её хватало только «на кушать через день».
– Они думают, если у меня меньше тела, мне надо меньше пищи!
В Москве его заманивали в разные многообещающие авантюры, но он решил больше не рисковать. И напиваться перестал: сказался возраст и уже не очень здоровое сердце. Он нашёл себе спокойный и безопасный заработок: ранним утром приезжал на один из Московских вокзалов и занимал двадцать ячеек камеры хранения. Ждал когда набегут транзитные пассажиры, и «уступал» каждому по ячейке, говорил цифровой код и получал за это денежную благодарность. Вообще, в столице ему сразу повезло: директор ближайшего универмага оказался тоже бывшим одесситом. Ефим подружился с ним, и у него появился ещё один способ подработать: он «продавал слово» – этот заработок мог родиться только в Советском Союзе в условиях вечного дефицита: Ефиму платили за то, что он сообщал, когда завезут импортные сапоги, или ковры, или колготки. Своих клиентов предупреждал по телефону:
– Я буду в сером пиджаке и без правой руки.
Прослышав, что в Израиле у инвалидов есть много льгот и хорошее пособие, он вдруг вспомнил про своё еврейство и решил ехать на историческую родину. Зося в последние годы подбивала его на это: у неё под Беэр-Шевой нашлась ещё какая-то одинокая родственница.
Собрав все документы. Ефим Евсеевич пробился к Израильскому консулу.
– Проверьте, там всё правильно?.. Я ведь писал своей левой.
– Где вы потеряли руку? – спросил консул, открывая папку.
– В Афгане. Мне её отрезало бомбой. Я успел отскочить, а рука – нет.
Просмотрев документы, консул сказал «Всё в порядке!» и вернул ему папку.
Ефим направился к выходу, потом вдруг вернулся и спросил очень серьёзно, как о самом важном:
– Мне сказали, что в иврите нет буквы «Ч»?.. Это правда?
– Правда, – ответил консул, – такой буквы нет.
– Как это нет? – поразился Ефим. – А если я захочу спросить «Что?».
– Увы!.. – консул виновато развёл руками.
Его ответ ошеломил Сквирского, он вышел потрясённый. И после этого ехать в Израиль категорически отказался. И не прогадал: буквально через неделю после посещения ОВИРа, его новый друг-директор универмага познакомил его с агентом какой-то «импортной» компании, который предложил Ефиму быть их представителем в Москве. Компания занималась продажей автомобилей, условия были просто потрясающие, поэтому Сквирский сначала отнёсся к этому предложению с подозрением, но, получив аванс, несколько тысяч долларов на обустройство, с радостью согласился.
Его офис находился на первом этаже жилого дома, в двухкомнатной квартире – зарешеченные окна и двойная металлическая дверь делали фирму «Оптимус» неприступной. В одной комнате был кабинет Ефима, в другой – сидели два сотрудника, один из которых, худенький очкарик, как выяснилось, был его сыном Люсиком, второй – маленький, кряжистый, с солидной лысиной, явно уже перевалил через пенсионную планку.
– Наш водитель автокара, – представил его Сквирский, – Николай Егорович Котов.
– Я хотел бы с ними тоже поговорить, – предупредил Борис.
– Они подождут, – пообещал Ефим и увёл Бориса к себе.
В кабинете у него стоял письменный стол с полукреслом, несколько стульев, кожаный диван, журнальный столик и среднего размера сейф, привинченный к полу и наполовину утопленный в стене. Рядом со столиком – маленький холодильник.
– Люблю холодный «Боржоми», – пояснил Сквирский, – у меня вечная изжога!.. Там есть и холодная водка для гостей, сам уже не употребляю, я её столько выпил!.. Если бы всё спиртное, что я проглотил за жизнь, выпустить обратно, появилось бы ещё одно Чёрное море, в крайнем случае. Азовское!..
Борис вежливо отказался от угощения и сразу приступил к делу:
– Как покупатели узнают о машинах?
– Помещаем объявления в газете «Коммерсант» и в интернете, вкратце сообщаем о её достоинствах, подробности уже при встрече. С нами связываются, дают свои координаты. Мы сообщаем их нашим хозяевам. Те по разным каналам выясняют возможности клиента, то есть, в состоянии ли он приобрести такую машину. Если да, мы получаем команду пригласить клиента к себе. Здесь прокручиваем диск, на котором видны все её потрясающие возможности – естественно, клиент в восторге. После этого мы называем сумму, восторг сменяется лёгким шоком. Но миллионеры, как правило… – он достал блокнот и стал его перелистывать. – Сын записал мне это слово… О! Вот оно… – прочитал по слогам, – … ам-би-ци-оз-ны!.. Стоит сообщить им, что такой машины больше ни у кого нет. что она будет единственная в городе, они сразу соглашаются.
– И не торгуются?
– Пытались. Но я им объяснял, что мы лишь посредники и сумма окончательная, так что торг не уместен, мол, вы не на привозе!..
– Интересно, какая же это сумма?
– Простите, как ваше имя-отчество?..
– Борис Романович.
– Дорогой Борис Романович! – Ефим прижал руку к груди и произнёс с пафосом и большим чувством. – Вы, конечно, знаете, как все одесситы любят нашу родную милицию, нашу доблестную прокуратуру и наше неподкупное ОБХСС!.. Но при всей самой искренней любви к милиции и к вам лично, я не могу ответить: давал подписку, что будет ша. Если я нарушу это условие, то, наверняка, вы меня сможете больше никогда не увидеть!.. Поверьте, лично я не боюсь, я уже рисковал своей жизнью, но у меня Зосенька и дети – я не могу потерять такое золотое место…. Особенно, после того, что случилось в Одессе.
– А что там произошло?
– Для вас это будет водевиль, для меня – трагедия!.. Однажды моя дурочка Зося, чтоб она была здорова, развесила сушить на балконе мои разноцветные кальсоны – слава Богу, в отличие от рук. у меня есть обе ноги и они мне от холода ноют… Мы жили на втором этаже, кальсоны трепыхались, как флаги, прохожие стали останавливаться, отпускать шуточки и смеяться – это же одесситы!.. Поверьте, если когда-нибудь вы приедете в Одессу и повесите сушить свои кальсоны, будет такая же реакция… Поэтому участковый зашёл к нам потребовать, чтоб она их сняла. Несмотря на то. что. как я уже вам сообщил, у нас очень любят милицию, эта дурочка испугалась: он ещё не успел открыть рот, она тут же отдала ему все припрятанные мной камешки, цепочки, серёжки – решила, что он пришёл за ними… Как вы понимаете, они были не из алюминия.
– Надеюсь, кое-что от прошлых накоплений у вас осталось?
Ефим горестно махнул рукой:
– А!.. Маленькая отрыжка… Борис Романович, думаю, вы уже всё про меня разузнали, поэтому не буду строить из себя куклу Барби…
– К чему это вы?
– К тому, что я немножко посидел в тюрьме.
– Да, это мне известно.
– Так вот, там был молодой одессит, по прозвищу Пенальти – его много били… Ему было двадцать пять и срок ему дали тоже двадцать пять, чтоб он вышел прямо к своему юбилею… Так вот, он уже никого не боялся и говорил громко и откровенно: «Как же надо не любить свою страну, чтобы строить в ней социализм!».
– Первым что-то вроде этого сказал Бисмарк.
– Бисмарк?.. Он одессит?
– Немец.
– Смотрите, среди них тоже встречаются умные люди!..
– Ефим Евсеевич, вам не кажется, что мы отклонились от темы?.. Мне надо задать вам ещё пару вопросов?
– Пожалуйста!.. Борис Романович, если б вы знали, какое я получаю удовольствие от беседы с вами!
– Это взаимно. Итак: кому вы давали подписку о неразглашении информации?
– Моим хозяевам.
– А кто они?
– Не знаю. Никогда не видел.
– А как вы с ними связываетесь?
– Не я с ними – они со мной: все их приказы – по телефону, звонят из автоматов, договора – по интернету!
– Вы владеете интернетом?
– Я и интернет, как говорят в Одессе, это две большие разницы!.. Сын мне помогает. Он такой умный!.. Так и сыплет: файлы, сайты, мегабайты… Но когда он подводит баланс, я не очень доверяю компьютеру, я проверяю на счётах. – Он вытащил из ящика старые потёртые счёты. – Это ещё от деда!