— Не важно, чего я хочу. Скажем прямо: я должен уехать?
— Возможно… Я не сомневаюсь в вашей привязанности, но вы не обязаны всюду следовать за мной. Вы никогда не скрывали от меня своих взглядов, и я знаю, что вы настоящий, истинный сторонник Республики в самом лучшем и благородном смысле этого слова. Человек, который будет жить здесь некоторое время, — ваша полная противоположность. Он, как и его предки, всей душой предан королю. Он отказался от попыток спасти королеву лишь потому, что теперь это абсолютно невозможно. Но он хочет освободить маленького короля, который живет сейчас в Тампле, а я хочу, чтобы стала свободной его сестра, принцесса Мария-Терезия. Я полюбила ее, потому что она немного напоминает мне мою Селину.
— Мне все это известно, и вам незачем уговаривать меня. Когда мы уехали из Канкаля, я поехал с вами не только потому, что хотел защитить вас от Понталека и попытаться спасти вашу мать — да хранит господь ее душу. Я решил, что должен быть рядом с вами, чтобы прийти вам на помощь при малейшей опасности, уберечь вас от горя…
— Так вы останетесь? — спросила взволнованная Лаура.
— Неужели вы в этом сомневались? Я не могу вас покинуть в тот час, когда опасность стоит на пороге. Я всюду буду сопровождать вас, и вы всегда можете на меня рассчитывать. При необходимости я готов убить вас, чтобы спасти от эшафота… Но не забывайте об одном: я служу вам, а не тому человеку, что спит наверху, — добавил Жуан, бросив суровый взгляд на второй этаж, где еще были закрыты ставни.
— Он вам не нравится?
— Нет. Несмотря на то, что он спас вас. Этот человек не нравится мне, потому что он приносит несчастье женщинам, хотя я не могу не испытывать восхищения перед его храбростью.
— Он приносит несчастье женщинам?
— Конечно! Для барона де Баца главное — риск, приключения, а женщинам нет места в его жизни. Он берет все и не дает взамен ничего. Если он причинит вам зло, то будет иметь дело со мной!
Жуан поклонился и ушел. Несмотря на угрозу, прозвучавшую в его последних словах, Лаура почувствовала облегчение Ей было бы больно расстаться с таким другом — а она считала его именно другом, а не слугой. Жуан был молчаливым, но верным и надежным человеком.
Через некоторое время на крыльцо вышли два солдата Национальной гвардии, их провожал явно повеселевший Жуан.
— Я вернусь вечером, — сказал де Бац. — Возможно, я буду выглядеть иначе, так что не удивляйтесь. Пожалуй, будет лучше, если вы дадите мне ключ.
— Разве вам не опасно выходить? — возразила Лаура. Барон рассмеялся:
— Неужели вы думали, что я спрячусь у вас, закрою все окна и двери и не высуну больше носа на улицу? Вы не должны ничего менять в ваших привычках ради меня. Просто предоставьте мне возможность уходить и возвращаться в любое время. Если мне понадобится собрать в вашем доме друзей, я заранее попрошу у вас на это разрешения.
Он уже собрался уйти, но молодая женщина снова задержала его:
— А что будет с Мари?
— Именно ее судьбой я и собираюсь сейчас заняться.
— Может быть, вы позволите на этот раз действовать мне? У меня есть одна идея…
— Что за идея? Тон барона был настолько холоден, что Лаура немедленно пожалела о своем порыве. В конце концов, ей не требуется разрешение Жана, чтобы попытаться вызволить Мари из тюрьмы.
— Мы поговорим об этом вечером.
Де Бац долго смотрел на Лауру, но она явно не собиралась ничего ему говорить. Пожав плечами, он вышел за калитку, а Лаура тут же поднялась наверх и позвала Бину, чтобы та помогла ей одеться. Она слишком хорошо помнила, что такое тюрьма, чтобы не попытаться спасти Мари, которая год назад приняла как сестру незнакомую отчаявшуюся женщину, желавшую только одного — умереть…
Час спустя Лаура почти бежала по аллее, ведущей к дому Тальма. Приблизившись к широкому крыльцу, она замедлила шаг — даже сквозь закрытые окна и двери до нее донесся шум ссоры. Этого только не хватало! Ей было необходимо поговорить с Тальма в тишине и покое.
Из кухни выглянула Кунегонда и, кивнув Лауре, тяжело вздохнула.
— И вот такой гвалт с полуночи! На вашем месте… гражданка, я бы дважды подумала, прежде чем туда войти. — Кухарка была не в ладах с новыми правилами этикета, но все же иногда она употребляла принятые в это время обращения.
— Но мне хотелось бы сообщить им нечто важное…
— А это не может подождать?
Но тут на крыльце появилась Жюли — она увидела Лауру в окно и поспешила спуститься.
— Дорогая Лаура, вы как нельзя кстати! — приговаривала госпожа Тальма, ведя ее в дом. — Подите, подите скажите этому сумасшедшему, что вы думаете о вчерашнем спектакле!
В то утро полем супружеской битвы стала столовая. Тальма, задрапированный в некое подобие фиолетовой тоги, опирался на стол голыми локтями. Его кулаки были крепко сжаты, волосы всклокочены в беспорядке, и он напоминал рассерженного бульдога. Появление Лауры не вызвало у него даже тени улыбки. Он вскочил со стула и бросился к гостье.
— Дорогая моя, будьте нашим арбитром! Вот уже несколько часов эта мегера кричит на меня! Можно подумать, я что-то решаю, когда речь идет о репертуаре! И она никак не желает понять — если я не буду играть то, что нравится народу, я рискую потерять работу!
— Но надо же и меру знать! — воскликнула Жюли и обернулась к Лауре, явно рассчитывая на ее поддержку. — Видели вы когда-либо нечто подобное? Низкое, гротескное, недостойное зрелище этот ваш «Страшный суд»! Актеры «Театра Нации» никогда не опустились бы до того, чтобы играть такую отвратительную глупость!
— Ах вот как?! А кто изменил пьесу «Британник» так, чтоАльбина говорила Агриппине: «Гражданка, вернитесь в свою квартиру!» Это что, не смешно? Несколько месяцев у них ушло на то, чтобы выбросить из всех пьес слова «король, королева император, ваше величество» и тому подобные! Это, по-вашему, не глупость? И все-таки это их не спасло от тюрьмы, где они сидят теперь и ожидают решения своей участи. Одному богу известно, что с ними станет. Ты этого для нас хочешь? Лаура, дорогая моя, не хотите ли кофе? Только что сварил свежий…
Прекрасный голос актера-трагика снова стал мягким бархатным. Он подвинул Лауре стул, взял чашку и налил ей крепкого горячего кофе. Жюли, изумленная таким неожиданным превращением, на мгновение потеряла дар речи и тоже успокоилась. Она машинально села рядом с Лаурой и протянула мужу свою пустую чашку.
— Вам отчаянно не везет, моя дорогая! — сказала Жюли. — Вы второй раз присутствуете на омерзительном спектакле — вчерашний был глуп, да и сегодняшний не лучше. Нас извиняет только то, что мы женаты. К счастью, вы еще не знакомы с прелестями супружества.
— Но я могу себе это представить, — улыбнулась та, кто еще совсем недавно была Анной-Лаурой де Понталек и переживала и не такие скандалы. — На самом деле это я должна просить у вас прощения. Я явилась без приглашения, и это было бы непростительно с моей стороны, если бы не серьезные обстоятельства…
В столовой воцарилась тишина, две пары глаз посмотрели на нее с сочувствием. Ничто так не помогает при семейных ссорах, как чужие неприятности.
— Неужели все настолько плохо? — прошептал Тальма.
— Да. Сегодня утром ко мне приехал полковник Сван. Он только что узнал об аресте нашей общей хорошей знакомой. Для меня это не просто знакомая, а лучшая подруга!
— Почти все наши друзья сейчас в тюрьме, — с горечью заметила Жюли. — Такие новости, к несчастью, стали слишком частыми в последнее время.
— Да, но ваши друзья — мужчины, они занимались политикой. А Мари всего лишь актриса!
— Мари? — переспросил Тальма. — Это какая же?
— Мари Гранмезон. Вы ведь с ней знакомы и бывали в ее доме в Шаронне. Оттуда ее и забрали позавчера ночью вместе со слугами. И без всяких причин…
Лицо трагика стало суровым и отрешенным, но ответила Лауре Жюли:
— К сожалению, они не щадят и женщин. Жены всех наших друзей — Бриссо, Петиона, Ролана — тоже арестованы. Их единственное преступление в том, что они были замужем за этими людьми. Весь Париж знает, что Мари — возлюбленная де Баца, а его имя произносят все чаще…
— Но это же просто смешно! Де Бац также не имеет никакого отношения к политике. Он финансист!
— Неужели вы настолько наивны? — вздохнул Тальма. — Это Бац не политик? Разве вы не знаете, что он пытался спасти короля? И не забывайте о том, что в наше время нельзя заниматься финансами, не вмешиваясь в политику.
— Я не стану спорить с вами. Но ведь вы знакомы с Мари. И вы знаете, что она оставила сцену, скрылась в провинции, чтобы спасти свою любовь от тревог и волнений. Тюрьма сломает ее!
— Не думаю. Мари намного сильнее, чем кажется. Но если вы полагаете, что я могу помочь вытащить ее оттуда, то вы ошибаетесь. У меня нет никакого влияния, иначе я бы им давно воспользовался.
— Вы — нет, согласна. Но как насчет вашего друга Давида? Он художник, он не может не сострадать несчастью другого артиста…
— Почему бы вам самой не спросить его об этом? — вмешалась Жюли. — Мне кажется, вчера он был даже излишне внимателен к вам.
— Вы правы. Но не стану скрывать от вас: этот человек внушает мне страх. Мне неловко просить его о чем-либо. А вы его близкие друзья, он бывает у вас почти ежедневно… — Последнее время Давид нечасто навещает нас, — ответила Жюли, вставая и подходя к зеркалу, чтобы поправить растрепавшиеся волосы. — Он никогда не любил жирондистов — эти люди казались ему излишне вялыми. У нас же он бывает скорее по привычке, чем из дружеского расположения. По-моему, Давид вообще не знает, что такое дружба. Послушайте меня и поверьте мне. Если вы хотите, чтобы Давид согласился вам помочь — а он может это сделать, потому что он один из немногочисленных друзей Робеспьера, — вы должны сами попросить его об этом. Вы знаете, где он живет?
— В Лувре, если я не ошибаюсь?
— Да. Там у него огромная мастерская. Поезжайте к нему, Лаура! В конце концов, вы ничем не рискуете.
Именно эти слова повторяла про себя молодая женщина, когда после полудня садилась в экипаж, чтобы отправиться к знаменитому художнику и члену Комитета общественной безопасности.