Солнышко перешло с пушисто белого туловища ленивца к его розовому ушку. И он тут же, не открывая глаз, водрузил лапу поверх уха. Не помогло. Соскочил с дивана, дёрнул нервно хвостом и тут же вскарабкался на привинченный к стене книжный шкаф. Там было его место зрелищ на ристалище ворон с собаками. Для тех и других он был недосягаем и это Барсика умиротворяло: враги бьют врагов!
Прямо напротив наших окон, чуть поодаль чернел зев мусорного ящика. Ранние хозяева уже высыпали поверх белизны снега недоеденные снеди, коих давно поджидали псы и вороны. Нет, это не те тщедушные вороны с материка, грязно-серого окраса. Камчатский ворон весь иссиня-чёрный, огромных размеров и с вороненым клювом-торпедой. Собравшись в стаю до пяти-шести особей, они приводили в ужас любую дворнягу, не говоря уж о кошках. Бедолаги отсиживались в подъезде до тех пор, пока зловещее «Кар-р!» не стихнет напрочь. И лишь тогда опрометью бежали по вопросам любви или свободной охоты через дорогу, либо в соседний подъезд. Ворон не собака – от него и на дереве спасения нету.
Мы лежали в предвкушении воскресного отдыха на природе.
– Светик, рассвет уже полощет! Вставай, дочка, смотри, какой денёк выдался! Так что позавтракаем и на лыжи! – обозначился я и достал мазь по погоде.
– Галя, смотри, какой куржак на берёзах! Сказка, да и только! Тебе лыжи готовить? – спросил я жену, загодя зная ответ: не пойдёт. Как-то не тянула её камчатская природа. Зато сын с дочкой с удовольствием выходили за компанию со мной на лыжню в хорошую погоду. Но сын довольно быстро вышел из разряда «чайников» и смотреть на нашу «тягомотину» не желал. Так что ещё затемно ушёл с приятелями по секции торить лыжню. После такого снегопада в лесу не пробиться-утонешь! И без лыжни-никак. Через час и мы были во власти зимней феерии: солнце, искрящийся снег, белоснежные в куржаке каменные берёзы и… восхитительный по чистоте камчатский воздух.
Хотя толком разобраться, то куржака, как такового на побережье Камчатки не бывает. Ведь это иней, изморозь на ветвях деревьев при резком понижении температуры. Но тут… Лес стоял увешанный целыми сугробами снега. Пушистого, мягкого, искрящегося каждой снежинкой в отдельности. Без тёмных очков об эту пору здесь просто невозможно. Одели их и мы.
Вороны расселись на берёзе неподалёку от мусорки в ожидании очередных «подношений». Собаки опасливо кружили поодаль. А мы вышли на лыжню, которая была тут же за дорогой. Катили с наслаждением. Дочка лидировала метрах в пятидесяти. Но вдруг встала и молча позвала, махая рукой. «Может нашла чего?» – подумал я, ускорив шаг.
И точно: за сугробом впереди нас шла непонятная возня. Мой морской бинокль ничего не прояснил. Отчётливо был виден лишь периодически высовывающийся вороний зад. Ко всему недовольное карканье выдавало непростую ситуацию, но какую?
– Светик, может подкатим?
– Не надо, папа, – спугнём! Она чего-то тащит подальше от лыжни. Но чего? Дай бинокль, я гляну туда! Ой, это же банка из-под селёдки! На, посмотри!
Действительно: птица с величайшим упорством тянула за отогнутую крышку огромную банку из-под пенжинской селёдки. Вскоре банка почти наполовину высунулась из-за сугроба. И что только не делала с ней ворона, лишь бы оттащить «бесценную» добычу подальше от супостатов, за которых явно признала нас. Но на днище банки не предусмотрели полозья и проклятущая зарывалась в рыхлый снег. Ко всему бугор мешал обзору за нами и добытчица, слегка подлетев, села на закраину груза. Лучше бы она наступила на грабли! Её мало того, что треснуло по макушке перевёрнутым «сокровищем», но и лишило света божьего. Импровизированная ловушка захлопнула ворону по её же инициативе.
– Кр-ра, кр-рух! Кр-рых, ка-а-а! – орала невольная узница, пытаясь освободиться из плена. Её птичий сленг был очень даже сродни причитаниям корабельного боцмана, уронившего полную флягу на ногу. Может только не так забористо, но доходчиво. Уверен, что мы, лыжня, мусорка (откуда была принесена банка) и собаки – все вместе взятые были упомянуты всуе.
– Да ну её к чёрту, эту любительницу побрякушек! Поехали дальше. – позвала было дочка.
Только в одночасье созрела в решении и владелица банки. Взяв намертво клювом-тисками отогнутую крышку, пернатая потужилась взлететь. И взлетела… И полетела: куда «глаза глядят». А глядели они у вороны в противоположную полёту сторону. Создавалось впечатление, что аэронавтка постоянно сверяла курс по несуществующей карте. Но таковая отсутствовала. А шею упорно выворачивала изрядно парусящая рыбная тара.
Панически ретируясь, владелица горящей на солнце безусловно раритетной вещицы издавала через сомкнутый клюв нечто похожее на «кы-ы и ку-у». Что конечно же означало: «С дороги, сукины дети!» При этом сам полёт выполнялся вслепую и, конечно же, без приборов.
– Света, тебе не кажется, что эта дура летит прямиком в вон ту берёзу?
– Ой, папа, она же врежется в самый центр!
– Похоже. Ей бы чуть повыше, может и пролетит…
Но смоляная неудачница отречённо махала и махала крыльями, неотвратимо сближаясь со взвешенными пухлыми сугробами на ветвях разлапистой берёзы. И было похоже, что во взгляде её, неотрывно, хотя и принуждённо следящем за нами говорилось: «Нате, выкусите! Теперь всё ЭТО моё! Все в стае лопнут от зависти при виде сокровища!» И тут…
По сути ворона едва не перелетела макушку дерева. Хотя метрах в десяти далее стояла такая же. Она была обречена. Едва банка зацепила снежную лавину чуть державшегося снега, как летунья по инерции кувыркнулась. Она чёрной тенью замелькала среди сучьев, смешиваясь со снежной лавиной. Изредка вспыхивала на солнце злополучная банка. И птица вопила благим матом: «Кра-ррых! Кру-ра-рых!! Кры-рра-ар!» И так до самого основания берёзы. Я полагаю, что переведи кто мне тогда вотум негодования пострадавшей, икалось бы с неделю.
Обрушение завершилось в три-пять секунд. Банкой владелице помойного дара пришлось пожертвовать. Зато саму её попросту вышвырнуло напрочь как из хлопушки спрессованным воздухом. И она кубырялась с минуту подле опавшего с берёзы сугроба. Жизнь для неё потеряла смысл: лишиться ТАКОГО сокровища, которым она по сути овладела. В муках, но овладела. И вдруг… «Конечно же – это происки тех двоих на лыжне! Мать их!» – горестно рассуждала неудачница, безусловно, совершенно безосновательно.
Так её показалось этого мало и она долго поливала нас оскорблениями, то залетая вперёд, то кружась над нашими головами. А мы смеялись до слёз, вспоминая кульбиты и полёт скряги-неудачницы. А уже дома кот Барсик томно прикрыв глаза слушал, как мы рассказывали историю домашним. И сладострастно урчал: «Поделом ей, разбойнице длинноносой!»
Тропа
Ягод и грибов буквально рядом с посёлком когда-то было полным-полно. Но с годами и с цивилизованным заселением дары природы отодвигались куда-то в неведомое и дорожали. Если по деньгам, – то на базаре просили за ведро и лишь «по рубчик» едва не четверть зарплаты. А уж коли желаешь витамины и снедь как бы задарма, то доставай «натовские» обутки без срока износа по горам или Запорожец после капремонта и с новой резиной. Плюс снасти и билет – это если на лосося. Сам испробовал все варианты: разница если и есть, то далеко не в пользу «натовок». А всё-таки умять дороги-тропы к вулканам и посмотреть с их высот окрест иногда очень даже хочется. Это если по ягоду. Об одном из таких походов, упрощённо, но правдиво поведаю вам.
По посёлку давно ходили преданья, что где-то за сопкой Колдуном разрослась нетронутая годами жимолость. Это была высоченная гора, как бы потухший вулкан неподалёку от нашего цивильного жилья. Зимой как-то туда восходила по хребту команда из секции лыжников. С ней даже бывал и мой сынишка. Почти до трети вершины взлезал и сам. Теперь же бают, что на спуске по ту сторону ягода разрослась, но летом надо одолевать хребет. Горы, сплошь занесённые снегом, теперь густо покрывались ольшаником. Сквозь него у основания проторёны медведями лазы-тропы. Ягодник слыл непочатым гомом с сапиенсом и даже медведем. А уж ягода на нём была едва не крупнее крыжовника, а то и винограда. Такая вот была молва. Да и сам Колдун казался маняще близким на глазомер обывателя, и как бы нависал над городком. А население почти поголовно составляли моряки, коим иногда «море по колено». А прочее и вообще по ….(как бы по барабану).
И надо же было тому случиться, что уговорили-таки меня соседские молодящиеся жёны офицеров из нашего мультисемейного чудильника «сбегать» с ними за пресловутую сопку за сладкой ягодой. На кон было поставлено крепчайшее и духмяное вино из (будущей) жимолости. Таковое они закупали у коряков на том же базаре. Вернее чаще меняли на спирт. Спирт втихаря отливали у захмелевших мужей и прятали в их же парадных мундирах. Впрочем, и сам уговор позже едва кем вспоминался сразу после застолья по случаю нашего прихода из океана. И уж было как бы всё призабылось. Ан нет!
Но на беду вскорости на базаре появилась первая жимолость. Женщины как по команде: «к бою, походу товсь!» скопом остригли наманекюренные ногти и укоротили причёски. Не иначе, как сговорились скакануть через «чёртов мост»-сопку. И дали мне понять, что поведу-таки их я, аки Суворов через Альпы. Проклиная застольный трёп, я отважился сделать пробные восхождения на «чёртов» Колдун. Конечно же, негласно и в одиночку, встав пораньше. Но, ко всему прослышал от знающих ягодников на том же базаре, что не я один такой «догадливый». Медведи испокон веков ходили этим путём по ягоду, насытившись нерестовой рыбкой из речушки Вилюй, что у подножия одноимённого вулкана. «А можа и ноне ходють. Кижуч-то (крупный лосось) однако пошёл.»
После двух, не то трёх вылазок я уже с дрожью в телесах ожидал востребования обещанного рандеву с тётеньками-молодушками. А мысли о попятной крепли в голове всё более. Синхронно с ягодником из буйной камчатской травы шеломайника, что растёт выше «конника в шеломе» густо пошли в лёт комары, а вослед – мошка. Мысли одна дурней другой теснились в голове: от госпитализации по случаю несварения, до… подагры. Но где взять симптомы здоровому моряку? Дошло до того, что мне явился сон, будто выпросил кредит у корабельного финансиста и накупил проклятущей ягоды всем страждущим офицершам по целому пищевому ведру (по рубчик), дабы выпутаться из незавидной истории. Дело ещё в том, что я узнал ряд неведомых мне ранее нюансов.