Оказалось, что до пресловутой сопки хода по тягуну, то есть беспрерывно в гору, версты три, если не более, а одна таковая ещё длиннее километра. Пораспрашивав старожилов, усвоил, что на ту сторону Колдуна ни один дурак летом не ходит: обойти гору сквозь чащу по отрогам тоже невозможно. Заросли кустистой ольхи будут почище непролазной тайги – урмана, где тропы есть, но… как бы именные, то бишь медвежьи. И являли собой скорее тоннели, где габариты протаранены камчатским буром в виде крупнейшего в мире полутонного медведя «со товарищи». В холке «бур», хоть ненамного, но ниже роста человека. Так что чёрта лысого возможно делать по его «инженерным» лазам проминаж человеку, кроме как на корячках. Местами лапотворное жерло напоминало валенок караульного солдата изнутри: всё в шерсти и жутко воняло. При вдохе в рот лезли комары, а мошка вообще сводила с ума и жалила тучами повсеместно. Утешало лишь то, что «лепёшки» испражнений устроителя тропы-лаза были иссохшие, а сие значило, что хозяев здесь не было давно. Ну а если… А уж «если» – то здесь вариант исключался напрочь. Разминуться с мишкой удастся только в случае его «настойчивого» желания ретироваться, то есть бежать. Что осуществимо лишь в нашей фантазии. Да и то при заднем ходе «потапыча» до ближайшей прогалины в кустарнике. Но он нами именно там скорее всего… и пообедает. Лоси здесь не наблюдались, а посему троп более подходящих для человеческого роста не оставили.
И вот настал «День Ч». Фанатки халявной жимолости идти на попятную наотрез отказались. Даже после моего красочного описания хруста их рёбер на клыках кровавой пасти хищника. «Заливай кому другому, мой ещё лейтенантом был, когда здесь обосновались! С тех пор ни единого человечка мишка не задрал! Скажи лучше, что сдрейфил!», – Этой фразой жена капдва (капитана 2 ранга) напрочь отрезала мне отступление. К тому же ногти обстригла она первой, хотя жила в отдельной двушке. Всему виной подлое ОБС (одна баба сказала), что по известным причинам было куда авторитетнее тогдашнего ТАСС.
Настало раннее летнее утро выходного дня. Я, окружённый плотным кольцом дородных женщин, понуро шёл в гору. Явного желания петь не было. Женщины же, весело помахивая вёдрами, щебетали без умолку: «И чего мы, на самом деле! Ягода почти под носом, а мы как клуши дома сидим. На природе живём, а природы не видим! Скажи, Нинк!»
– Да и то правда. А денёк как по заказу! Я даже шильца на лимоне прихватила, выпьем с устатку! И отдохнём от кухни в кои веки…
Мне даже не улыбалась перспектива «выпить с устатку». Да и прихваченное с кухни ведёрко из пластмассы габаритами не внушало. Весь предстоящий «отдых» мне более представлялся как «Квадрат Малевича» без ретуши. Я рискованно полагал, что роль руководителя не оставит времени вообще на сам сбор сладкой ягоды (пусть ею тешатся мохнатые косолапые аборигены). Мои моложавые товарки вскорости сомлели и почти скисли ещё на подходе к именитой горе. Здесь Колдун заслонил всю панораму, оставив краешек Вилючинскому вулкану.
Бойкие разговоры о ягоде и эксклюзивном вине поутихли. Пели птички, стрекотали кузнечики, зловеще каркали вороны. Кое-где попискивали комарики, оповещая самок(они сосут кровь) о нашем визите. Шеломайник подобно крапиве обжигал неприкрытые одеждой конечности. Вскорости отыскался вход «на Голгофу». Я сделал краткую речь-предостережение. Из неё следовало, что нас ожидает на подъёме всё, кроме вбивания гвоздей в запястья. Но дамы плотной массой угрюмо протиснули меня в безвестный лаз. Со стороны могло показаться, что они ведут меня к насту с гильотиной. Через четверть часа лаз сузился и все заняли позу «зю». Это даже не из индийской йоги. Поза куда сложнее. Если по-русски, то как бы нараскоряку, но с подбородком, почти вжатым в живот. Далее, когда своды сомкнулись, остались лишь редкие лучики света. Мои ведомые визави, всё чаще соскальзывали по редкой, но сочной траве. При этом они потешно бодали затылками обширные зады передних. Прогалы в зарослях почти не радовали: подъёму конца не виделось. Участились охи с визгамии. Камни нещадно драли джинсы на коленях и далее. Хныкали вперемежку с краткой руганью: «Ну ты достала меня своей жо. й!». А затем, выплёвывая тучи летучих вампиров, и вовсе матерились. С крутизной и остротой камней тропы мат удлинялся. Я стойко молчал, держа дужку ведра в зубах и ритмично полз.
Скажу честно: лаз мной был опробован разве что до чуть более половины подъёма. При этом направления менял чисто интуитивно: где поудобней. Теперь же уверенности не было. Что будет далее, даже предполагать боялся. Изрядно облохматив одеяния, женщины выползли на залитую солнцем куртину. Сразу захотелось жить, попить и справить нужду. Пот и мошка обезобразили лица. Почти у всех заманчиво зияли свежие прорехи на штанах. Ссадин и ушибов было не счесть. Губам стало роскошней и они вспухли совсем без селикона втрое. У многих сузились веки до грани соития. Небо виднелось изредка, как той свинье в пословице. Птицы тревожно умолкли. Зато ныли комары, бессовестно влезая в образовавшиеся женские «декольте» на коленях и упомянутой «пятой точке» сзади. Тучи мошки жалили нещадно и повсеместно. Зинка плакала: «Я сползу вниз сама-а… Отпустите меня пожа-алуйста! Не нужна мне такая ягода!» Но все смотрели даже не на меня, а на жену капдва, предводительницу ОБС и женсовета. И та изрекла: «Если после следующего перехода не откроется вершина, пропади она пропадом эта жимолость! Пусть ею коряки давятся!» Но перспектива ползти с ободранными коленями назад тоже не улыбалась. Уж лучше умереть здесь, на этой залитой солнцем микрополяне. Ломило спину, горели колени и подошвы, шея безвольно роняла голову на грудь. Пот застил глаза и ручьём стекал между ягодицами. Голова гудела. Почти не стесняясь меня, визави справили нестерпимую нужду, едва вонзив зады в заросли. Комары и мошка впились в благодатно представленные телеса. Запах пополз по сопке. Переждав, просительно изрёк:
– Девчата, вроде чутка осталось. Пошли, родные!»
«Родные» со стоном и слезами кое-как, шатаясь, внедрились вослед за мной в ненавистное лоно чащобы. Я полз подобно зомби в обетованную могилу. Пот застил глаза. Вампиров его запах только привлекал. Всё было против нас. Но роковым оказался именно тот самый запах с полянки, привлёкший…
Как ЭТО случилось, я даже не успел осознать. Просто в полутьме лаза что-то дохнуло на меня горячим, утробным, похожим на варево. Будто из чугунка с картошкой. Я ведром, что держал в зубах, уткнулся в огромную морду с глазами. «Нечто» хрюкнуло и было подняло в защите лапу. Я оцепенело молчал, зато дева сзади заорала, да так, что резанный поросёнок спасует с первых децибел. Чуть не в унисон выдали нечто невообразимое ползущие следом. Они орали вдвойне, втройне: от испуга неведомого и ужаса безысходности. От визга я ко всему ещё и оглох: едва не лопнули перепонки в ушах. Даже в барокамере такого не случалось. Последнее, что дошло до сознания – это рёв, куда резче паровоза и треск ольшаника. Кисло ударило в нос фекалиями медведя. Они сыграли роль нашатыря и я как бы очнулся. Треск и рёв удалялись.
Первой подала голос Глафира Деменьтьевна (ОБС): «На сегодня жимолостью пресытились! Эй, провожатый, стаскивай нас взад! До заимки без нашего испражнения, да выпьем. У меня бутылка чистого!»
Заимка оказалась почти рядом. Предо мной высветились в лучах уже пополуденного солнца обезображенные, некогда человеческие лица. Пили все и ели, будто после голодовки. Благо, припасы оказались у всех, даже у Зойки холостячки. После трапезы воспряли и даже смеялись над дырами в штанах от колен до ягодиц. Ещё более над распухшими лицами, аки у чукчей в зимней тундре.
Начало смеркаться. Все впопыхах сгребли остатки еды и пропихнули поводыря, то есть меня, в тоннель. Шли, уповая на влекущие силы тяжести. Никто не хныкал: все хотели домой и вниз. Падали, матерились, плакали, смеялись… Сползали, кувыркаясь, снова матерились площадно и громко. Но все уже радостно заорали, когда сквозь кустарника увидели свет городских фонарей. К своим домам почти бежали. Казалось, что мы вырвались из ада и наше жилище нечто спасительное.
Я спал весь следующий день. Женщины не могли пить даже компот из жимолости с месяц. Мужья грозились намылить мне шею, но на деле смеялись взахлёб, смакуя нашу историю.
Чудильник
В Приморский, что на Камчатке, прибыли хмурым вечерним автобусом на остановку улицы Мира. Я с чемоданами, жена с ещё малолетним сыном: «Ой, да господи, куда ж ты нас завёз?!» Хотя «малолетнему» было в общем-то по барабану и он лишь шмыгал носом. Туман становился гуще. 7 марта заканчивался в миноре: НИ ЕДИНОЙ ЗНАКОМОЙ ДУШИ. Мой, в общем-то дом, корабль-гидрограф «Чумикан», был в океане, в точке, прописанной ТАСС в центральных газетах. И всё-таки знал я один-одинёшенек адрес: жены моего замполита к. л-та Морковчина. Именно ей передал её супруг «последнее прости» перед очередным выходом в океан в виде получки, врученную моей милости в сутолоке аврала прямо на трапе: «Вот, передай! Да адрес не забудь!»
А за час до этого писарь в канцелярии вписал-таки втихаря в отпускной лист жену с сыном. «А не привезёшь семью, вообще на корабле будешь жить безвылазно» – так подсказали многоопытные семейные корабельные. Замполитовской жене (дай бог ей и мужу здоровья) я денежки тогда вручил. Да и адресок запомнил. С тем и покатил к себе в Сибирь в отпуск. А возвратились в Приморский уже втроём. «Лет на пять, а там домой, науку двигать.» Знать бы тогда, что поглотит нас Камчатка со всеми потрохами на долгих 24 года.
А тогда мы шлёпали по мартовской снежной слякоти и глубоким лужам по сути в никуда. И тут я решился: «А знаете что, пошли-ка мы к Морковчиным! Это наш корабельный замполит. Хоть переночуем, а там видно будет!». Всё равно больше не к кому. Не ведал я тогда, что зайди мы практически В ЛЮБОЙ ДОМ и нас запросто приютили. Ведь приехали на Камчатку не на экскурсию, а ЖИТЬ. Мы тогда многого чего не знали. Ни о Камчатке, ни о её жителях, а тем более об истинном братстве живущих здесь. Не ведали, что начинают жить здесь практически все семейные в «чудильниках», особенно молодые мичмана и офи