Там они и остаются лежать.
Ребекка стоит на коленях среди леса и плачет. Одной рукой она держит Веру за ошейник, в другой – зажата толстая палка.
Луна стоит на черном небе, как холодное сияющее божество. Неподалеку движется кругами свет карманного фонарика, обшаривающего кустики брусники и вереска, пятна снега и следы Веры. Майя методично продвигается в ее сторону.
«Маркус или Вера, – думает Ребекка. – И времени ноль».
Мальчика она положила рядом с собой и отвернула его лицом в сторону – этого ему не надо видеть.
– Моя дорогая девочка, – тихо говорит она Вере глухим от слез голосом.
Она прикладывает свое разбитое лицо к голове Веры, трется лбом о ее шерсть, о ее мягкие уши. Она целует собаку в морду, хотя поцелуя особенно не получается – рот разбит и превратился в кровоточащую рану.
Вера не противится. Она не может убежать, поскольку Ребекка держит ее за ошейник. Впрочем, она и не пытается, садится на задние лапы.
– Прости, – шепчет Ребекка, ощущая ком в горле. – Ты самая прекрасная собака, какую я когда-либо встречала.
Она сглатывает.
«На счет «три», – думает она.
Раз…
Может быть, он ждет свою собаку – этот странный одинокий чудак, ее прежний хозяин.
Два…
Теперь они смогут снова брести вдвоем среди дикой природы. Она буквально видит Веру, прыгающую вокруг него с лаем собачьего счастья.
Три. Ребекка изо всех сил ударяет в основание морды.
«Ты никогда не была по-настоящему моей, – думает Ребекка. – Но я все равно люблю тебя».
Вера тяжело обвисает на ее руке, опускается у ее ног, лапы подергиваются. Мартинссон отпускает ошейник. Надо бы ударить еще раз, но она не может. Просто не может – и все.
Палка выпадает из ее рук, она запускает пальцы в шерсть Веры.
Отпустить. Бежать. Прочь, скорее.
Плакать потом. Не здесь. Не сейчас. Встать. Встать на ноги.
Вцепившись в Маркуса, она благословляет боль в голове и лице, волоча ребенка по мху и веткам, перенося через камни и корни.
В конце концов ноги и руки трясутся, отказываясь повиноваться. Она больше не может, не в состоянии пройти ни метра. Она запихивает Маркуса под елку. Обрывает ветки и закрывает его почти целиком.
– Ты должен молчать, – говорит она ему в ухо. – Что бы Майя ни сказала – ни звука. Скоро придет полиция и спасет нас. Кристер. О’кей? Мы будем ждать Кристера.
Ей кажется, что ребенок кивает в темноте.
Должна ли она уйти от него? Но вдруг он тогда испугается и выдаст себя? Она не может ничего решить. Сил нет. Ребекка Мартинссон падает на землю.
Под ее опущенными веками Вера все еще бежит по пыльной дороге, слегка приседая на задние лапы. Потом пропадает в канаве, снова появляется. Светит солнце, и Вера несется по лугу – цветному полю клевера, лютиков и лесной герани. Ее почти не видно – только одно торчащее вверх ухо.
«Как можно так любить собаку? – думает Ребекка. – Надеюсь, что со мной ты чувствовала себя свободной».
Затем все ее мысли и слезы утекают в холодный мох.
Маркус Дикий пес чувствует, что Ребекка перестала дрожать. Она плакала, а теперь перестала. Он шевелит руками, и ему удается оторвать их от ног. Но запястья по-прежнему схвачены скотчем. У Дикого пса острые зубы. Он находит конец скотча, и скоро ему удается сорвать его с рук.
Теперь он слышит голос, хотя рядом бушует порог. Она, Майя, совсем близко. Он зажимает себе рот лапой. Свет фонарика описывает круги по земле. Он прикрывает черным шарфом Ребекки ее белую руку и лицо. Теперь их почти совсем не видно.
– Ребекка! – кричит Майя, и фонарик поворачивается из стороны в сторону. – Я от тебя такого не ожидала. Какое хладнокровие!
Фонарь удаляется. Дикий пес не решается следить за ним. Но и сидеть все время с закрытыми глазами ему страшно.
Голос снова проступает из темноты. Мальчик видит только фонарик, который порой направлен прямо на них с Ребеккой. В такие мгновения он боится даже дышать, хотя Майя далеко. Иногда он отчетливо видит ее в лунном свете – она похожа на привидение.
– Ребекка! – кричит она. – Мы можем поделить все на двоих. Ведь ты дочь Вирпи. Я бы никогда… ты ведь понимаешь?
Фонарик продолжает светить. Какое-то время он совсем далеко, потом возвращается. Через некоторое время она снова начинает звать, на этот раз обращаясь к нему:
– Маркус! Дикий пес! Я волнуюсь за Ребекку! Она с тобой?
Фонарик вернулся на то место, где они оставили Веру. Теперь она ходит кругами. Круги постепенно расширяются. Она светит за камни и под елки.
– Ребекка в обмороке? – кричит она. – У нее течет кровь? Она может умереть, если ее не отвезти в больницу.
Теперь Дикому псу становится по-настоящему страшно.
– И тогда ты будешь виноват! – кричит она.
Голос у Майи такой злой. Дикий пес смотрит на Ребекку. Она уже давно в обмороке. И может умереть.
Крикнуть в ответ? Ребекка велела ему молчать, но это было до того, как она потеряла сознание.
Он открывает рот, чтобы крикнуть, но ничего не получается. Ведь он обещал.
И в этот момент, когда ему так страшно, что он с трудом сдерживает слезы, в лесу загорается большой фонарь. Два фонаря. Три.
И он слышит голос Кристера.
– Маркус! – зовет Кристер. – Ребекка!
Фонарик охотника-Майи гаснет, она исчезает за деревьями.
Маркус похлопывает Ребекку по руке. Теперь все будет хорошо. Он будет молчать. Дикий пес играл в прятки с Кристером и раньше. И Тинтин наверняка тоже здесь. Скоро они найдут его. И все будет хорошо.
Яльмар Лундбум умирает в пасхальное утро 1926 года. Накануне вечером его навестил доктор. Он послушал сердце и быстрое, неровное дыхание. Сказал, что осталось недолго. Во время его краткого визита Яльмар так и не пришел в себя.
Когда доктор оставил их, брат Сикстен вернулся в кресло, поставленное рядом с кроватью. Некоторое время он держал Яльмара за руку. Потом почитал немного и заснул, сидя в кресле. Книга выпала из его рук и плюхнулась на пол.
В половине пятого утра Яльмар Лундбум в последний раз открывает глаза. Брат спит в кресле. Голова свисает, как головка засохшего цветка. Очки лежат на коленях.
На краю кровати сидит Элина. Она наклоняется к нему и целует его в щеки.
Затем она встает. Он тянется к ней руками, как утопающий. Только бы она не оставила его.
– Пойдем, – говорит она с удивленной улыбкой, словно не понимая, зачем он лежит в кровати.
И тогда он с такой легкостью покидает свое тело.
Едва сделав первый шаг, он оказывается уже не в доме Сикстена.
Ранняя весна. Солнце освещает укрытую снегом Кируну.
Элина идет впереди. Ее светлые локоны выбиваются из узла на затылке. Он спешит догнать ее. Она улыбается ему. В ней нет ни скорби, ни ненависти, ни разочарования. Однако что-то колет его в грудь.
– Прости, – произносит он. – Прости меня, Элина.
Она останавливается и смотрит на него с искренним удивлением.
– За что? – спрашивает она.
И тут он понимает, что ничего не помнит. Он оборачивается, словно память – это предмет, выскользнувший из кармана, который лежит теперь позади посреди улицы. Но там ничего нет.
Вокруг него снег, солнце и смеющаяся учительница, которую он берет под руку, чтобы никогда уже не отпускать. И трепещущая весна, скрытая под этим белым покрывалом, готовая вот-вот явиться во всей своей непостижимой красе.
Анна-Мария Мелла вышла в больничный коридор за очередной чашкой кофе. Когда она вернулась в палату, Ребекка уже очнулась. Она лежала на кровати с капельницей в вене и смотрела на лампы под потолком.
– Привет, – осторожно сказала Анна-Мария.
Ребекка медленно повернулась к ней. Ее глаза были черны, как зимняя вода, когда она устремила взгляд на Анну-Марию.
– Как Маркус? – спросила она.
– С ним все в порядке. Этот самый Эрьян поначалу дал ему по голове, так что он потерял сознание. Поэтому его оставили в больнице до утра. Но только для того, чтобы понаблюдать за его состоянием. Он спит.
Анна-Мария села на край кровати Ребекки и погладила ее по волосам, как гладила своих детей, когда они болели.
– Ты можешь говорить?
– Что с Майей? – прошептала Ребекка.
Анна-Мария вздохнула.
– Тинтин выследила ее, – сказала она. – Майя убежала в лес. Но мы взяли квадроцикл, он стоял возле одного из домов, и довольно быстро ее догнали.
Ребекка кивнула. Ей доводилось видеть, как Тинтин стоит на капоте квадроцикла на коврике для ванной, чтобы не поскользнуться, и показывает носом нужное направление.
– Когда мы догнали Майю, она кинулась в реку, – продолжала Анна-Мария. – И поплыла.
Посмотрев в чашку кофе, Мелла скорчила гримасу.
– Сама понимаешь. Сильное течение, ноль градусов. Организм не выдержал. Ее вынесло на берег в двадцати метрах ниже по течению. Тинтин тут же нашла тело.
Анна-Мария глотнула кофе. Живо вспомнила, как стояла у реки, положив руку на кобуру, пока Кристер пытался привести Майю в чувство, долго не желая сдаваться. Лунный свет. Блестящие от воды камни. Черная река. Свен-Эрик, доложивший по телефону, что прибыла «Скорая» с носилками, что Ребекка жива.
– Ты в состоянии рассказывать?
– Существует наследство, – проговорила Мартинссон и откашлялась, – оставшееся от Франса Ууситало. Старые акции, которые перевел когда-то на его имя Яльмар Лундбум. На них написано имя Франса, поэтому они имеют ценность только для него или его законных наследников. Точно не знаю, как все было. Но могу предположить: Франс Ууситало или Суль-Бритт попросили Майю Ларссон узнать, стоят ли чего-то эти акции. Может быть, она сама предложила.
– И что выяснилось?
– Они стоят миллионы.
Анна-Мария присвистнула, хотя получилось лишь дуновение без звука.
– Думаю, дальше было так, – продолжала Ребекка. – Майя сказала, что акции ничего не стоят. Потом она призвала на помощь все свое терпение. Решила, что все наследники должны погибнуть от несчастного случая – с большими интервалами. Когда она узнала, что у Суль-Бритт есть единокровный брат, возможно, первая ее мысль была убить его. Но потом она решила оставить его на закуску: он очень подошел бы на роль козла отпущения, если бы что-то пошло не так, если бы полиция заподозрила, что это не несчастные случаи.