Мартинссон замолчала. Язык приклеился к небу. Однако голова больше не раскалывалась. Интересно, какое лекарство ей вкачали? Анна-Мария поднялась и принесла ей воды в белом пластиковом стаканчике.
– Майя не могла быть наследницей Суль-Бритт, они были двоюродные сестры. Двоюродные не наследники. Но если нет детей или внуков, братьев-сестер или племянников, тогда тетка может стать наследницей. Мать Майи была теткой Суль-Бритт со стороны матери.
– И она начала с сына Суль-Бритт.
– Да. И тогда ей некуда было торопиться. Но потом у ее матери нашли рак печени. И тут ей пришлось спешить. Франса она застрелила в лесу. Украла ружье у охотника, а потом поставила на место. Это мне рассказал Эрьян. А он?..
Анна-Мария покачала головой.
– С ним все в порядке, Ребекка. Он все рассказывает. С ним беседует Свен-Эрик. Что ты думаешь? – продолжала Анна-Мария. – Пособничество в убийстве? Укрывание преступника?
– Во всяком случае, соучастие в покушении – в отношении Маркуса. И нанесение тяжких телесных повреждений. Ему не уйти от ответственности.
– Не понимаю я эту Майю, – проговорила Анна-Мария. – Она казалась такой… даже не знаю, таким хорошим человеком. А как она тогда осадила фон Поста!
Ребекка ничего не ответила, вспоминая свои беседы с Майей.
«Для нее я даже не была человеком, – думала она. – Все мы были для нее лишь препятствием или инструментом. Нас нужно было либо убрать, либо использовать».
– Я могу предполагать, что она пришла в полный восторг, когда узнала, что у Суль-Бритт был роман с Йокке Хэггрутом, – рассуждала Анна-Мария. – Взять телефон кузины и послать эсэмэску на свой собственный, что она намеревается с ним порвать, – это было проще простого. А затем стереть его в телефоне Суль-Бритт. Она знала, что мы откопаем все сообщения, в том числе и удаленные.
Обе замолчали и некоторое время думали о Майе. Представляли себе, как она колет Суль-Бритт вилами снова и снова, чтобы все выглядело как убийство в припадке ярости. Как потом пишет «ШЛЮХА» на стене. Как ищет пропавшего Маркуса, открывая шкафы. Подкидывает вилы под сарай Йокке Хэггрута.
– Она небось и не подозревала, что он сможет спрыгнуть со второго этажа, – проговорила Анна-Мария, отпивая еще кофе, с грустью подумав, что здесь он куда лучше, чем в автомате на работе.
– Сейчас мы переворачиваем все вверх дном в доме ее матери. Они работают там уже три часа. В компосте мы нашли убитую собаку в полиэтиленовом пакете.
– Это пес Суль-Бритт и Маркуса.
– А потом Майя поставила уличную свечу в будку, когда там спал Маркус, – продолжала Мелла. – Идеальный несчастный случай!
– Да, – проговорила Ребекка. – Она и не подозревала.
– О чем?
– Что проиграла. Когда Маркус пережил Суль-Бритт, игра была проиграна. Мать Майи никогда не унаследовала бы состояние Суль-Бритт. При наследовании учитывается состояние на момент смерти, а не на момент решения вопроса о наследстве. Тетка – наследница третьей степени. Вступает в права наследования только в том случае, если на момент смерти нет в живых ни одного наследника первой или второй степени. Маркус стал наследником Суль-Бритт в ту секунду, когда она умерла. Если бы Майя убила его, наследницей стала бы его мать, живущая в Стокгольме. Маркус должен был умереть одновременно с Суль-Бритт или раньше ее, чтобы мать Майи стала наследницей. Этот момент она упустила.
«А теперь она уже мертва, эта хладнокровная маньячка, – подумала Ребекка. – Так что я даже не могу сказать ей об этом».
– Зачем она убила Веру? – спросила Анна-Мария.
Ребекка не ответила. Повернувшись на бок, она с трудом поднялась и села на край кровати.
– Где моя одежда?
– Они хотели оставить тебя на ночь, на всякий случай, чтобы за тобой понаблюдать, – пробормотала Анна-Мария.
Мартинссон отклеила пластырь, которым была закреплена иголка от капельницы, и вытащила ее. Затем поднялась на неустойчивых ногах и подошла к двери шкафа.
– Пусть катятся ко всем чертям, – заявила она.
– Щен у Кристера, – сообщила Анна-Мария. – Кристер хотел остаться рядом с Маркусом, но медсестра отправила его домой. Обещала позвонить, как только мальчик проснется.
Ребекка оделась. Смотреть на себя в зеркало она избегала. Смотреть на Анну-Марию – тоже.
– Позволь мне, по крайней мере, отвезти тебя домой! – предложила Мелла.
Но Ребекка только отмахнулась и исчезла за дверью.
Тогда Анна-Мария достала телефон и позвонила Карлу фон Посту.
Ей понадобилось пять минут, чтобы доложить ему о событиях последних часов. Все это время фон Пост хранил гробовое молчание. Дважды пришлось Анне-Марии прервать свой рассказ, чтобы убедиться, что он ее слушает. Она спросила, хочет ли он участвовать в пресс-конференции на следующее утро, но он отказался.
Когда она закончила, он сказал только, что они созвонятся завтра, и отключился.
Некоторое время Анна-Мария сидела неподвижно с телефоном в руке.
Она ожидала, что прокурор по меньшей мере разозлится на нее за то, что она не позвонила ему раньше. В тот момент, когда она, получив сообщение от Ребекки, понеслась в Курраваару вместе с Кристером Эриксоном и Свеном-Эриком Стольнакке.
Пожалуй, ей было бы даже легче, если бы он вышел из себя.
«Чем он занят теперь? – подумала она. – Мучает кота? Жжет самого себя сигаретами?»
Она позвонила Роберту и попросила забрать ее. Пусть ее «Форд» останется на парковке у больницы. Снова начал падать снег, но не страшно, если его заметет. Об этом она подумает завтра.
Муж Анны-Марии ждал ее в машине у приемного покоя. У главного входа уже подстерегали журналисты.
– Дорогая моя, – проговорил он, когда она уселась на пассажирское сиденье.
Она прижалась к нему, и он обнял ее.
– Знаешь, чего я хочу? – спросила Анна-Мария, пока он почесывал ее кожу под волосами, как умел только он.
– Поехать домой и сделать еще одного ребенка?
– На этот раз, как ни странно, нет. Мне так не хватает друга. Я собираюсь завести себе подругу. Если получится.
Карл фон Пост не мучил кота. И он был не из тех, кто прижигает самого себя сигаретами. Если бы у него был личный наставник, тот наверняка бы посоветовал ему сделать выводы из всего произошедшего.
Но фон Пост стоял с телефоном в руке и не собирался делать никаких выводов.
«Этого просто не может быть», – думал он.
Свет уличных фонарей проникал в комнату, и он дернул за веревку жалюзи, так что они с грохотом опустились до самого низа. Он принял две таблетки «Золпидема»[43], запил их тремя стаканами виски и заснул на диване, так и не раздевшись.
Кристер Эриксон сидел за кухонным столом. Часы показывали двенадцать ночи. Врач в больнице дал ему с собой несколько таблеток снотворного, но он не хотел их принимать. Ему обещали позвонить, когда Маркус проснется, и тогда он хотел сразу же поехать к мальчику.
Он вспоминал старую мудрость: то, что не можешь изменить, надо принимать со спокойствием.
Но он не мог заставить себя не думать о Маркусе. Он сидел рядом с ним на краю больничной койки и держал его за руку, пока мальчик не заснул. Затем врач заставила его уйти домой. «Тебе тоже надо отдохнуть», – твердила она ему.
«Все хорошее мы получаем ненадолго», – сказал он самому себе.
Но это не помогло.
Он посмотрел в окно на темный двор, где только вчера сидел в собачьей будке, читая Маркусу вслух перед сном.
«Когда его мать узнает, что он богат, она сядет в первый же самолет, прилетит сюда и заберет его. Я должен радоваться. Радоваться каждой минуте».
Мысли Кристера были прерваны тем, что собаки залаяли и побежали к двери.
За дверью стояла Ребекка Мартинссон.
Что у нее был за вид! В свете фонаря на крыльце глаза ее казались темными впадинами, нос и верхняя губа раздулись и посинели, между бровями виднелся врачебный шов.
– Я приехала забрать Щена, – произнесла она чужим голосом. По ее лицу было видно, что она едва сдерживает слезы.
– О, Ребекка! – проговорил он. – Зайди в дом.
Она покачала головой.
– Нет, – ответила она. – Я хочу поскорее домой.
– Что случилось с Верой? – спросил он.
Она лишь покачала головой. Что-то вдруг кольнуло его изнутри, и он заплакал.
– Она оставляла следы, – выдавила из себя Ребекка. Голос ее звучал надтреснуто. – Майя нашла бы нас.
Хотя плакал он сам, Кристеру хотелось заключить ее в объятия – обнять и держать целую минуту, чтобы хоть как-то помочь Ребекке и забрать хоть часть ее боли.
Она стояла на крыльце под слабым светом фонаря, ее грудь вздымалась, словно она запыхалась.
– Маркус жив, – проговорил Кристер. – Пожалуйста, зайди хоть ненадолго.
– Это не поможет, – проговорила она. – Мне не легче от того, что он жив.
Она наклонилась вперед, прижав кулак к диафрагме, словно пытаясь помешать плачу вырваться наружу, уперлась рукой о перила. Из ее рта вырвался долгий скорбный звук. Надрывный плач, способный сломить человека, поставить его на колени.
– Это не поможет! – зарыдала она.
Затем поняла на Кристера глаза.
– Обними меня! Я должна… кто-то должен обнять меня.
Он шагнул вперед и обнял ее, прижал к себе, чуть покачивая, как ребенка. Прошептал, уткнувшись губами в ее волосы:
– Вот так. Поплачь. Поплачь.
И теперь они оба стояли и плакали.
Собаки вышли на крыльцо и встали вокруг них. Щен просунул нос между колен Ребекки.
Она подняла лицо, ища губами губы Кристера – осторожно, ибо все ее лицо было разбито и болело.
– Займись со мной сексом, – проговорила она. – Трахни меня, чтобы я обо всем забыла.
Он не имел права. Он должен был сказать «нет». Но она обнимала его, да и как он мог устоять? Его руки уже скользнули под ее пальто, под ее свитер. Он втянул ее за собой в холл.
– В дом, – скомандовал он собакам и запер за ними дверь.
Затем взял Ребекку за руки и пошел спиной вверх по лестнице. Ее слезы капали ему на руки. Собаки следовали за ними, как свадебная процессия.