— Уж не опрокинули ли вы шоколад на свое прекрасное белое платье? — пошутил я.
Соланж вознаградила меня прелестной недовольной гримаской, очень неестественной.
— Вы не принимаете меня всерьез, мсье Азар. И, конечно, повод у вас есть. Я и сама, не стань моя мать сумасшедшей…
Я подскочил:
— Ваша мама сошла с ума?
— Сошла с ума… ну то есть… после исчезновения отца мама совершенно замкнулась в себе. Потом у нее пошатнулось здоровье. За последние годы она сильно постарела и принялась рассказывать что-то… довольно странное. Она не доверяет абсолютно никому. Я устроила ее в пансионат. Она говорит персоналу, что я хотела отправить ее в психиатрическую больницу, что я опасна и мой отец был безумен!
— Ваш отец… вы говорите, он «исчез». Он умер?
— Не знаю. Мама утверждает, что он ушел из дома, когда мне было четыре года, и больше не подавал никаких признаков жизни. Но мне кажется, что в том чайном салоне был один мужчина… Да, был мужчина.
Она на секунду умолкла, словно произносимые ею слова открывали что-то для нее самой.
— Этот человек не был моим отцом, — добавила она. — Он и сейчас у меня перед глазами. Я была очень маленькой. И он мне не нравился. Он часто брал маму за руку. Отец тогда еще жил с нами, в те времена мои родители часто ссорились.
— Из чего можно было бы заключить, что вы очень точно помните сцены, когда вам было два или три годика.
— Да, — ответила Соланж, словно это само собой разумелось. — Кстати, сейчас я понимаю: этот мужчина, должно быть, был маминым любовником, поэтому отец и исчез.
— Это может объяснить твою тоску-печаль, — вмешалась Катрин. — Аромат шоколада напоминает тебе тот чайный салон, где твоя мама встречалась с мужчиной втайне от твоего отца.
— Проще некуда, — пробормотал я.
Вот только, подумалось мне, мы теряем память о детских годах — и от первых лет нашей жизни остаются лишь образы, еще более смутные, чем сны, а вовсе не воспоминания, которые так же легко нанизываются одно на другое, как жемчужинки на ниточку. Мне хотелось проверить, как далеко в такой достоверности зайдет Соланж:
— Если я коротко перескажу вашу мысль, то ваша мать имела любовника. Ваш отец узнал об этом и ушел.
— Ушел ли? — прошептала Соланж. — Отец любил меня. С чего ему просто так в один прекрасный день взять и бросить меня?
— Если он не ушел и исчез, — сказал я, — значит, он мертв.
— Да.
Голос Соланж стал решительным. Но мне действительно нужно было узнать, до какой степени…
— И если он мертв, ваша мать и ее любовник — они что, были причастны к его смерти?
Она всплеснула руками, словно отвергая мое предположение. Но глаза смотрели не мигая.
— Так да или нет? — настаивал я.
— Знаю, как ужасно, если дочь может подумать о своей матери такое, — пролепетала Соланж.
Она покачала головой, будто с головы до ног опутанная подозрениями; теперь ее всю трясло.
— Но вы думаете именно так, — прошептал я.
Никакого отклика. Соланж не пошла до конца. Она поднялась:
— И правда, ведь я мешаю вам работать. Побегу домой.
Уже у дверей Соланж лихорадочно порылась в своей сумочке и протянула мне конверт.
— Это адрес моей матери… тот самый пансионат… Если б вы могли избавить меня от…
Она не закончила фразы и стремительно исчезла.
Я вернулся к Катрин, та казалась очень взволнованной.
— Вот это я понимаю, загадка! — восклицала она. — Подумать только, что простая чашка шоколада…
Я перебил ее:
— Шоколад был только предлогом. Соланж Лакруа приходила рассказать о своих подозрениях.
Я помахал конвертом:
— И уполномочить меня на ведение расследования…
И я швырнул конверт на кучу бумаг.
— Как будто у меня нет других дел!
На следующий день, решив немножко разобрать бумаги, я не нашел конверта.
— Однако мне кажется, что…
Я застыл, пораженный внезапной очевидностью: адрес пансионата унесла Катрин. Ей захотелось поиграть в охотницу за тайнами. Я проворчал:
— В конце концов, если ей это нравится…
К исходу этого утра я нервничал все больше и больше, пока наконец не встревожился всерьез. Эта история мне не нравилась.
— Алло, Фредерик? А вашей сестры нет? Ах, взяла машину и уехала. И вы не знаете…
Фредерик Рок сообщил мне, что его сестра теперь сотрудничает с агентством по уходу за пожилыми людьми, и продиктовал адрес пансионата, где она после обеда должна появиться.
— Агентство по уходу за пожилыми людьми, — повторил я. — Вот так штука, да. А вы не собираетесь туда же, а, Фредерик?
И, рассмеявшись, я повесил трубку.
Решиться на такое Катрин, несомненно, убедила Соланж Лакруа, чтобы та смогла пройти в пансионат. Мне оставалось последовать ее примеру и назваться социальным работником. Я вызвал такси.
Директриса заведения была слегка ошарашена моим появлением:
— Опять! О, то есть я хочу сказать, что это прекрасно. Но обычно социальные работники приходят по четвергам.
— Теперь по вторникам и четвергам.
Когда я выразил желание повидаться с мадам Лакруа, директриса снова подняла брови от удивления:
— Но у нее уже есть посетитель.
Я объяснил ей, что теперь мы будем приходить вдвоем. Когда я вошел в комнату старой мадам Лакруа, Катрин даже бровью не повела.
— Мы говорили о прошлом, — только и сказала она.
Мадам Лакруа не успела собрать в шиньон свои длинные седые кудри, ниспадавшие сейчас на плечи и придававшие ей полубезумный вид. Она бросила на меня взгляд, пронзающий насквозь, после чего заговорила неизменно хныкающим голоском о том, что персонал вскрывает почту, пища полна микробов и покупается по дешевке, а лекарства впихивают насильно.
— Говорят, от давления. Да правда ли так? На меня действует как снотворное. А это ненормально, малышка моя, ненормально. И как тут не остерегаться всего на свете!
Речь ее становилась все отрывистее, а взгляд — все подозрительнее.
— Вы ведь явились по просьбе моей дочери, э? — вдруг спросила она.
Хоть мы бросились ее разубеждать, она заявила, что настало время прогулки, и потребовала, чтобы я подал ей трость. Затем удалилась не попрощавшись, как будто мы были достойны интереса не более, чем мебель. Я смотрел, как она идет по коридору, с силой стуча тростью об пол. Тук, тук.
— А Соланж-то права, — прошептала Катрин, — эта женщина с придурью.
Тук, тук. Стук палки отдавался во всем моем теле.
— Ну, и что вы об этом думаете? Нильс, я же с вами разговариваю!
Кем был мой дедушка? Безумцем, несчастной жертвой или соучастником двойного убийства? Мне никогда этого не узнать.
— Я не знаю, Катрин. Может быть…
Я уже не так слепо доверял своей медицинской энциклопедии с тех пор, как нарвался с диагнозом «шизофрения». Но все-таки мне показалось, что в разделе о паранойе я когда-то читал то, что могло относиться к мадам Лакруа. «Параноик характеризуется упрямой убежденностью в том, что с ним поступают несправедливо. Он то и дело бранит самого себя, но при этом очень обидчив. Он недоверчив, весьма логично интерпретирует факты, при этом их извращая. Он становится невыносим для окружающих и в конце концов начинает всех мучить. Случается, что он даже мечтает разрушить весь мир!»
— Почему бы вам не бросить эту историю, Катрин? — спросил я, когда мы вышли. — Если вы и вправду хотите стать охотницей за тайнами, сосредоточьтесь на ваших изысканиях. Железная Маска, дитя в крепости Тампль, язык этрусков — вот они, настоящие загадки.
— О вкусах не спорят, Нильс. Лично я всегда предпочитала Александру Дюма Жоржа Сименона.
— Да что ж такое вы надеетесь обнаружить касательно мадам Лакруа?
— Соланж убеждена, что ее мать убила ее отца. Между прочим, она думает, что если снизу доверху перерыть весь домик, в котором ее мать жила в Сюрени, можно найти доказательства.
— Почему бы Соланж не сделать этого самой?
— Дом вместе с обстановкой сдан одной старой паре. Это друзья мадам Лакруа.
Я насторожился еще больше. Не нравилась мне эта история.
— Бросьте вы это, Катрин.
— Откройте мой рюкзак, — скомандовала она. — Достаньте портмоне. Взгляните. Там фотография… внутри…
— На которой Жан-Мари? — спросил я тоном, в котором невольно прозвучала придирчивая неприязнь.
Катрин разобрал смех:
— Да нет, глупый вы человек! Другую посмотрите, черно-белую. Это фото отца Соланж.
И Катрин объяснила: она собралась отнести это фото тому колдуну, о котором она мне рассказывала.
— Только не говорите, что он разыскивает пропавших! — взмолился я.
— Во всяком случае у него прекрасная репутация. Вообще-то я все равно собираюсь к нему за материалом для магистерской диссертации. Его зовут Фромон. Его отец, дед и прадед были колдунами.
— Есть в мире темные зоны, Катрин, исчезновения, колдуны, лучше туда не соваться…
— Если вы дрейфите, это ваша проблема. Я не просила вас идти со мной.
Уловки Катрин были такими топорными, что не заслуживали даже разоблачения. Вот почему в конце концов я поехал с ней.
— Вы по-прежнему не водите? — спросила Катрин, садясь за руль.
— Я не люблю машин.
— Ну да, кроме ваших «Динки».
Фромон жил на большой ферме, с виду как крепость, неподалеку от пуатевинских болот. В квадратном дворе, куда мог зайти всякий кто захочет, между стогом скошенной травы и старым, изъеденным ржавчиной трактором поклевывали зернышки несколько кур. Заходя, мы пересеклись с женщиной, которая тут же надвинула глубоко на нос черную шляпку и повернулась к нам спиной.
— Полагаете, она приходила за советом? — спросил я у Катрин.
Я прошел дальше во двор. Все ставни фермы были закрыты. Открытым оставалось лишь окно на двери в кухню, застекленное, но темное, словно мертвое око. Я постучал в его квадратик, раз, другой.
— Никого нет, — сказал я Катрин.
Она подошла и забарабанила в дверь. Тогда до нас донесся отчетливый звук — стул скрипел по полу. Там кто-то вставал. Но дверь по-прежнему оставалась запертой.