— Есть там кто? — крикнула Катрин.
В ответ раздался лязг железа. Это снимали цепочку. Дверь полуоткрылась. Ослепленные белым мартовским небом, мы, оказавшись в совершенно темной комнатке, не разглядели сперва ничего, кроме двух глаз — а точнее сказать, полутора глаз, поскольку левый был наполовину закрыт.
— Вам чего? — хрипло проскрипел голос — ни мужской, ни женский.
— Мы хотели бы видеть мсье Фромона, — ответил я.
— Че-чего вам от него надо?
— Нам сказали, что он разыскивает пропавших.
— Вам наврали, — сказал старик, который несомненно и был мсье Фромоном.
Он собирался было захлопнуть дверь, но Катрин просунула ногу в щель, не дав ее закрыть.
— Да минутку же, — воскликнула она, — сколько вы берете?
Хозяин помолчал.
— Смотря за что. У меня видит только один глаз. Второй — нет.
Ответ показался мне не слишком ясным. Однако Фромон отошел от двери, и мы смогли войти. Старик отступил вглубь комнатки, волоча ногу. Он выглядел безобразно, от одежды пахло затхлостью. Лицо он прятал в темноте и часто прикрывал рукой.
— Вот, — сказала Катрин, положив фотографию на стол. — Нам нужно разыскать этого человека или узнать, что с ним случилось.
Фромон приковылял к нам, все еще прикрывая лицо. Он склонился над фотографией, будто изучая ее, а потом изрек невероятную фразу:
— Надо искать на чердаке.
Меня прошиб холодный пот.
— Этого человека надо искать на чердаке? — спросила немного удивленная Катрин.
Молчание.
— Чердаке дома на улице Распятия, в Сюрени? — настойчиво спрашивала Катрин.
И тут взгляд колдуна огрел меня словно хлыстом.
— Где он, отец твой? — спросил он. — А мать твоя, она где?
Катрин не хотела отступать. Поборов волнение, она упорствовала:
— А человек на фотографии?
Фромон яростным движением швырнул нам фотографию и стал отступать в глубину комнатки, бормоча стонущим голосом:
— Наказание, мщение. Мертвецов — мертвецам, но уже пробил час. Царствие мое не от мира сего. Так сказал Господь, а Господь — это кое-что.
Я прошептал на ухо Катрин:
— Пойдемте же.
Но Катрин уже подобрала фотографию и снова спросила:
— Об этом человеке, о нем вы что-нибудь знаете?
Старик вдруг завопил во всю мочь:
— Убирайтесь вон, сволочи, ублюдки, сучьи дети, вон отсюда, вон!
На сей раз Катрин, несомненно, получила сразу немало материала для своей магистерской диссертации. Я уже вышел, и она догнала меня во дворе. Я же мало-мальски успокоился, лишь когда мы отмахали добрый километр от фермы Фромона. Безумцы, нищие духом и дети видят нечто такое, чего не видим мы. Фромон прочел меня всего как открытую книгу.
— Так это правда, вы на самом деле сирота? — вдруг спросила Катрин.
Я не стал отвечать — в надежде, скорее всего напрасной, что Катрин прекратит расспросы.
— И вы ничего не знаете о своих родителях? — продолжала она. — В каком возрасте вы их потеряли? Да Нильс, я же с вами говорю!
Я поглубже вжался в сиденье и закрыл глаза.
— Не притворяйтесь, что заснули, мсье Азар. Это смешно!.. Вы имеете полное право не отвечать мне…
Я и на этот раз не отозвался, и она добавила:
— …и полное право быть как можно противнее.
Меня охватило сожаление. Но я не мог ничего поделать. По опыту я знал: Катрин не злопамятна и простит меня. И все же этот случай так и остался между нами неловкой недосказанностью.
Забежав ко мне еще несколько дней спустя, она помахала у меня перед носом связкой ключей.
— Вы переезжаете? — поинтересовался я.
— Это ключи от дома на улице Распятия. Соланж раздобыла запасные.
Я пожал плечами. Да на что она там надеялась?
— Старая пара, которая там живет, уезжает отдохнуть на пасхальные каникулы. Их соседи тоже. В понедельник вечером весь угол улицы будет безлюден. Я поеду туда и перерою весь дом, от подвала до чердака.
Последнее слово заставило меня вздрогнуть.
— Что вы хотите там найти? Труп мсье Лакруа, разрезанный на кусочки?
— Я только хочу последовать советам славного Фромона и осмотреть верхнюю часть дома.
Я чуть не рассказал ей, что она ошибается — ведь это мне колдун говорил о чердаке. Но отказался от этой мысли, — ведь более подробных объяснений я не смог бы дать Катрин.
— Не нравится мне все это, я вам уже говорил. С вами хотя бы поедет Соланж?
— Нет. Она вывихнула ногу, когда играла в теннис с Жаном-Мари. Не может ходить. Да она и без того бы сдрейфила. Она очень впечатлительная.
— И вы поедете туда одна! — воскликнул я.
— Да, если только…
И она вопросительно взглянула на меня. Ловушка захлопнулась над моей головою — словно четко сработала адская машина, запущенная двадцать лет назад.
— Не ходите туда, Катрин.
— Пойду. С вами или без вас — пойду.
Печального вида особнячки из красного кирпича штурмуют улицу Распятия.
— Вам не кажется забавным — носить фамилию Лакруа[5] и жить в доме на улице с таким названием? — спросила Катрин. — Ах, вот, смотрите. Дом номер 7. Это здесь. Ставни закрыты.
Они были еще и заколочены железными поперечинами.
— Ключ подходит! — воскликнула Катрин, отпирая решетчатую калитку.
Из-под разбитых плит, которыми был вымощен двор, пробивались высокие травы и крапива. Каштан, не подрезавшийся годами, загораживал часть северного фасада дома. Розовый куст жадно цеплялся за крыльцо. Цвела на нем лишь одна роза: кроваво-красная.
— Тихий уголок, — сказала Катрин.
Особняк слева был открыт, его крыша продавлена. У правого дома в окнах не хватало стекол.
— Пожалуй, трудно найти местечко еще тише, — согласился я, — разве что на кладбище…
Катрин толкнула входную дверь и зажгла карманный фонарик. Я заметил в вестибюле электрический счетчик и попытался включить ток. Тщетно.
— Катрин, вы чувствуете запах?
— Что за запах?
Она принюхалась и попыталась пошутить:
— Полагаете, так пахнет разлагающийся труп?
Дом пропах прогорклостью, гнилым деревом, затхлыми ковриками. Вонь так и стояла в горле. Я выхватил фонарик из рук Катрин и провел вокруг его лучом. В гостиной стояла какая-то мебель, почти развалившаяся.
— Но Катрин, в этом доме давно никто не живет!
Она уже взбежала на лестницу.
— Сюда, сюда, Нильс! Ой, ну и вонища! Быстрее сюда! Я ничего тут не вижу…
Я перепрыгнул сразу несколько ступенек.
— Что за безрассудство, Катрин! Этот особняк не сдается внаем. В запустении весь квартал.
Но Катрин упрямо поднималась наверх.
— Под самую крышу? — спросила она.
— На чердак, — уточнил я, все больше и больше тревожась.
Дверь на чердак была приоткрыта, словно тут кто-то ждал нашего прихода.
— Посветите мне! — крикнула Катрин. — Здесь уже совсем темно.
Я подошел поближе и прошептал:
— А вы ничего не слышали?
— Да чего? Вы нервный, как сиамский кот.
Она взяла у меня из рук фонарик и вошла.
Я остался на пороге, не в силах ни вернуться, ни пойти вперед. Я очень отчетливо расслышал шум на нижнем этаже, какой-то шелест, шорохи. И почувствовал, что рядом с нами кто-то есть. Я позвал:
— Катрин!
Крик ужаса прозвучал в ответ. Волосы на моей голове стали дыбом.
— Господи боже мой, Катрин!
Я бросился ей на помощь, споткнувшись обо что-то по дороге и выбросив руки вперед. И тоже вскрикнул, как и она. Катрин светила фонариком на человеческую фигуру, раскачивавшуюся прямо перед нами.
— Манекен, — пробормотал я.
Манекен, одетый с иголочки, будто сошедший с витрины модного магазина, болтался, подвешенный на крюке. Зловещая шутка.
— Ничего мы не найдем здесь, Катрин. Умоляю вас, пойдем отсюда.
Вдруг Катрин с силой сжала мое плечо.
— Нильс!
Я услышал. Это был самый страшный звук, какой я только мог услышать в этих местах. Тук, тук. Трость!
— Сумасшедшая, — вырвалось у Катрин.
Нет, нет, не она. Это он. Седые волосы «в артистическом беспорядке», черный костюм, зловещий силуэт. Тук, тук — и вдруг этот звук наполнил меня до краев.
— Быстрее же, Нильс, пойдемте!
Что? Пойти к нему, увидеть его, коснуться!
— Да скорей же, Нильс! Сейчас она запрет дверь…
Дверь закрылась. Поворот ключа, еще один. Потом лязгнул железный засов. Катрин бросилась к двери и принялась изо всех сил молотить по ней кулаками.
— Откройте, откройте!
С той стороны двери в ответ раздался смех — дребезжащий смех, хохоток безумной, наконец вернувший меня к реальности. Нас только что заперла здесь мадам Лакруа. Тук, тук. Она спускается вниз, ступенька за ступенькой, отяжелевшая, не в своем уме. Она удаляется, уходит, ухмыляясь, уже совсем невменяемая. Оставив нас на улице Распятия, в нежилом брошенном особняке, на чердаке. Пленниками. Катрин стучит в дверь руками и ногами. Я кладу ей руку на плечо.
— Успокойтесь. Это не поможет.
Страх отпустил меня.
— Поищем выход, Катрин.
Выйти через дверь нечего было и думать. Замок и железный засов закрыты, древесина плотная и толстая.
— Здесь должно быть слуховое окно, — пробормотал я.
Действительно, было одно окно, слева от манекена-висельника, вне пределов досягаемости и к тому же заделанное фанерными планками. Я совсем приуныл.
— В любом случае, — тихим дрожащим голоском произнесла Катрин, — это всего лишь вопрос терпения. Кончится тем, что обо мне забеспокоятся дома…
— А разве кто-нибудь знает, где вы?
— Конечно. Соланж.
Я вздохнул. Сколько часов нам предстоит провести в этом месте? Пока нам светит фонарик, все еще терпимо. А когда батарейки начнут садиться…
— Я хочу пить, — сказал я.
— Ох, Нильс, да ведь мы здесь не больше десяти минут, — возразила Катрин.
— И еще я задыхаюсь. Здесь не хватает воздуха. Такое чувство, будто мы остались в мертвецкой после того, как все работники морга разошлись по домам.
Я задрожал от собственных слов. Мне представилась Катрин, распростертая на земле, разложившаяся, как принцесса Ларция. Катрин резко осадила меня: