— Да замолчите же наконец!
Я хотел было еще пожаловаться, как вдруг звук заставил нас обоих застыть. Тук, тук.
— Она не ушла, — прошептала Катрин.
Этот звук сводит меня с ума. Мне тринадцать лет. Он поднимается по лестнице, опираясь на трость. Чего он от меня хочет? Поддержать меня или уничтожить?
— Она снова спускается, — шепнула Катрин.
Я закрыл лицо руками. Он ненавидит меня за то, что я знаю. Надо убить того, кто знает. Сколько часов я смогу продержаться, слыша этот звук, воскрешающий все образы прошлого?
— Какой вы впечатлительный! — сказал мне Катрин. — В конце концов, это всего лишь старуха.
— Но что она здесь делает?
— Она воспользовалась отсутствием своих постояльцев, чтобы возвратиться…
— На место своего преступления, — закончил я. — Катрин, в этом доме давно никто не живет, и я уверен, что мадам Лакруа оказалась здесь не случайно. Мы угодили в ловушку.
— Но Соланж уж точно не могла сказать своей матери, куда мы пойдем этим вечером. Какая глупость!
— Соланж могла сказать об этом кому-нибудь другому, тому, кто ее знает и хорошо знаком с ее матерью… а может быть, и с вами…
Молчание. Катрин размышляла, сомневаясь. По ее остановившемуся взгляду я догадался: она поняла.
— Жан-Мари, — сказала она очень тихо.
По моему лицу пробежала недовольная гримаса. Решительно, мне не нравился этот господин.
— Ваш жених знаком с мадам Лакруа?
— Еще бы! Я говорила вам, что до нашей встречи у Жана-Мари была другая подружка. Это Соланж. Сейчас они иногда снова встречаются, чтобы сыграть партию-другую в теннис. Должно быть, в это время Соланж и рассказала Жану-Мари о моей грядущей поездке. Жан-Мари иногда навещает мадам Лакруа. Но зачем ему было ей говорить…
Я предоставил Катрин самой разбираться в своих предположениях. До сего дня именно она вовлекала меня в свою охоту за тайнами. Но мы предпочитали разные методы. Мне нравилось скорее воображать, нежели умозаключать… воображать даже невообразимое. С нижнего этажа снова донесся стук трости. Я прислушался. Тюк-тюк. Да возможно ли такое, не ошибаюсь ли я?
— Вы слышите, Катрин?
— Да. Она там, внизу.
— Вам слышится «тук, тук» или «тюк, тюк»?
Катрин с тревогой взглянула мне прямо в лицо.
— Что вы сказали?
— Да я про стук, это «тук, тук» или…
— Я вообще слышу только «бум-бум», — пошутила Катрин.
— «Бум-бум»? Но не «тук, тук»?
Катрин смотрела на меня так, будто я сам был слегка бум-бум. А ведь если стук звучал как «тюк, тюк», если я верно вообразил себе то, что происходит внизу, — тогда наше положение становилось по-настоящему угрожающим. Но не стоило пугать Катрин раньше времени.
— Отсюда нужно выбираться, — сказал я, вновь чувствуя прилив энергии, раз уж сражаться с прошлым больше не требовалось.
Я принялся методично обследовать чердак. Вокруг было много манекенов, одни с головой, другие без; очень старые швейные машинки и несколько скатанных рулонов ткани. Я стал их разворачивать.
— Что вы делаете? — спросила Катрин.
— Веревку. Помогите же. Мы порвем ткани на полосы и свяжем их.
— Вы просто в юности начитались комиксов про Тинтина…[6]
Кажется, Катрин не заразилась моей жаждой деятельности, но помогать все же стала. Вскоре у меня была готова длинная толстая веревка, украшенная несколькими узлами.
— Мне понадобится что-нибудь тяжелое, — пробормотал я, озираясь вокруг.
До меня долетел странный звук, сухой и жесткий, словно трескалась древесина.
— Упало что-то из мебели? — предположила Катрин.
Фонарик еще светил, но уже еле-еле. Скоро мы очутились в полной темноте. Действовать надо было быстро. Воздух раскалился так, что дышать становилось трудно. Снова звук треснувшей древесины.
На верстаке я заметил допотопные гиречные весы. В ящичке еще оставалось несколько гирь. Я выбрал одну, весом в 500 граммов, и привязал ее к концу веревки.
— Во что это вы играете? — поинтересовалась Катрин.
— Да вы же сами сказали: в Тинтина. Посторонитесь-ка. Я прицелюсь.
Я рассчитывал закинуть гирьку за крюк, на котором висел манекен. После двух безрезультатных попыток, с третьего раза гиря повисла в воздухе, обмотавшись вокруг шеи манекена. Я несколько раз потянул за веревку. Казалось, она закрепилась как надо.
— Но не полезете же вы? — забеспокоилась Катрин.
— Еще как полезу.
— Да зачем же? Слуховое окно закрыто, заколочено!
Не отвечая ей, я ухватился за веревку обеими руками.
— Спускайтесь, или вы поранитесь! Нильс, вы что, не слышите? Гиря сейчас оборвет веревку, смотрите же… Она не закрепилась.
И, словно в подтверждение правоты ее слов, гиря оторвалась, и я тяжело грохнулся оземь.
— Вот видите…
— Что за идиотка, — завопил я, — стоите тут с довольным видом и не понимаете, что происходит! Здесь ненормальная жара. Хлопки и треск, которые вы слышите, издает горящая древесина! Поймите, она подожгла дом!
Катрин округлила испуганные глаза. В любом случае, щадить ее нервы уже не было времени.
— Еще несколько минут, и дым повалит снизу, из-под двери. Мы изжаримся или задохнемся.
Катрин подобрала гирю, снова привязала к веревке, прицелилась в крюк, метнула.
— У вас получилось…
Потихоньку отпуская веревку, она спустила гирю до пола.
— Год стрельбы из арбалета, два года стрельбы по летящим тарелкам. Лезьте наверх.
— Вы сногсшибательны. Я никогда еще вам этого не говорил?
По веревке я вскарабкался вверх, до крюка, и достал из кармана тот самый перочинный ножик, который ношу с собой с тринадцати лет. Помогая себе левой рукой, я смог добраться и до слухового окна.
— Осторожнее с осколками, Кати! Я разбиваю стекло.
Стекло разлетелось вдребезги. С той стороны обнаружилось что-то вроде деревянного ставня, он был приколочен снаружи, но не накрепко. Чтобы частично поднять его, мне потребовалось несколько минут.
— Нильс, — шептала Катрин, — мы горим…
Огонь уже пожрал лестницу, хрипел за дверью. Чердак понемногу заполнялся дымом.
— Я вылезу на крышу, — сказал я. — Лезьте за мной, наверх!
Я схватился за край слухового окна. В ладонь больно впился осколок стекла. Но не было времени уделять внимание таким мелочам. Я с трудом протиснулся наружу. Вслед за мной по веревке карабкалась вверх Катрин. Вдруг я услышал крик. Я наклонился внутрь, выглянув из слухового окна.
— Катрин! Что там с вами?
Она вставала с пола, потирая ягодицы.
— Да я шутки ради узелок развязала!
Она вновь завязала распустившийся узел, взяла гирьку и прицелилась, чтобы попасть в крюк.
— Мимо, — прошептала она.
Вторая попытка. Мимо. От дыма Катрин зашлась в кашле.
— Не получается, Нильс! — крикнула она.
— Бросайте веревку мне. Я поймаю.
Но Катрин уже была почти без чувств. Ее движения утратили силу и меткость. Гиря снова упала, я не успел ее поймать.
— Катрин! — проорал я. — Вы что, хотите там прокоптиться как мясная туша?!
Должно быть, такая перспектива вернула ее к жизни. Я поймал гирю, летевшую мне прямо в лицо.
— Я держу веревку, Кати… лезьте же! Давайте, еще одно усилие, ну. Вы уже почти наверху. Дайте мне руку, просто протяните руку.
Мои пальцы схватили ее пальцы. Я тянул на себя.
— Господи, до чего тяжелая, — бормотал я сквозь зубы.
Но ни за что на свете не отпустил бы ее. Наконец Катрин вылезла ко мне.
— Ох, да мы же на крыше, — простонала она.
— А вы думали, мы вылезем на берег моря?
У крыши был пологий скат; мы оказались совсем рядом с каштаном. Ползком смогли добраться до одной из его ветвей, спускавшейся к северному фасаду, чтобы, свесившись с нее, ухитриться обхватить ствол и слезть по нему на землю.
— Но у меня не получится. Нильс, я не в состоянии. К тому же так кружится голова. А еще…
— А еще одно слово — и я столкну вас!
Я потребовал, чтобы она лезла за мной, повторяя все мои движения. Сам без помех долез до каштана и обхватил ствол. Тут я обернулся. Катрин, кажется, парализованная страхом, была не в силах протянуть руку и ухватиться за ветку.
— Кати, я здесь. Только одно, последнее усилие.
— Я не могу…
— Кати, если вы не сделаете так, как я говорю, вам никогда не узнать, почему кроваво-красный «Динки» стоит на моем столе.
Аргумент оказался решающим. Она подползла немного ближе к ветке, вытянула руку. Подумав, что она справилась, я тихонько стал спускаться вниз по стволу. Крик возвестил, что я ошибся. Катрин падала.
— Катрин! Вы что там?! Катрин, вы не разбились насмерть? Ну до какой же степени вы глупы… Скажите, что вы не умерли!
Я опустился на колени рядом с ее телом. Стекла особняка лопались, потолки рушились, к небу вздымался столб огня и дыма. А я был здесь, в двух шагах от пожара, умоляя Катрин не умирать, не бросать меня одного.
— Вы не имеете права, — тихо бормотал я. — Я люблю вас.
— И этого, этого вы тоже мне еще никогда не говорили, — прошептала в ответ Катрин.
Переломы трех ребер, обеих ног, вывихнутый локоть и многочисленные ушибы.
— Она еще легко отделалась, — сказал мне хирург.
— Это как посмотреть, — отозвался я.
В тот день я встретил в больнице Жана-Мари. Он уходил, а я пришел. Он сообразил купить цветов. А я — нет.
— Катрин, какого страху вы на меня нагнали!
Она улыбнулась, утопая головой в подушках, еще бледнее чем обычно.
— У вас, наверное, от этих цветов мигрень, — сказал я. — Давайте унесу их в коридор.
Она взяла меня за руку:
— Нильс, надо предупредить директрису того заведения, где живет мадам Лакруа.
— О чем предупредить?
— Да о том самом, что ее пансионерка опасна, она опасная сумасшедшая.
— Мадам Лакруа — очаровательная пожилая дама. Надо понимать разницу между «тук, тук» и «тюк, тюк».
Катрин одарила меня взглядом, полным отчаяния.
— Успокойтесь. С моей психикой все в полном порядке. «Тук, тук» — это стук трости, которой умело пользуется пожилой человек. А вот «тюк, тюк» — звук более тяжелый и глухой, так стучат костыли, на которые опирается кто-то получивший травму.