Анжель
Улица Дам, Батиньоль-Париж, № 110».
— Бедная мать! — прошептала madame Фонтана, окончив чтение письма. — Все для дочери. Как она ее любит! Да Эмма-Роза вполне и заслуживает такую нежную привязанность! Я была бы очень счастлива, если бы Господь послал мне такое дитя! Назвать ее своей дочерью — какая радость!
После минутного размышления madame Фонтана продолжала:
— Кто знает? Быть может, мечты Леона когда-нибудь и осуществятся! Если его любовь серьезна,-я всеми силами постараюсь помочь ему, добьюсь согласия брата и назову тогда эту девушку если не дочерью, то хоть племянницей.
Начальница позвонила, и почти в ту же минуту явился слуга.
— Попросите классную даму второго класса прислать ко мне сейчас же mademoiselle Эмму-Розу.
— Слушаю, барыня.
Он вышел, и через две минуты вошла дочь madame Анжель.
Эмме-Розе было шестнадцать лет, и, как говорил Леон, она действительно соединяла в себе божественную красоту Рафаэлевой мадонны с грацией истой парижанки.
Она была довольно высокого роста, стройная и тонкая, но без худобы; ее прелестное овальное личико освещалось большими темно-голубыми глазами и окаймлялось густыми шелковистыми волосами нежно-пепельного цвета.
Маленький хорошенький носик, далеко не классический, красиво очерченный ротик с пунцовыми губками, открывавшими при улыбке крошечные зубки молочной белизны, служили дополнением к ее изящной фигуре. Трогательное и невинное выражение лица делало ее еще обворожительнее.
Переступив порог кабинета, девушка бросилась к madame Фонтана с почти детской живостью и поцеловала ее.
— Вы меня звали? — спросила она тем приятным и звучным голосом, который по справедливости можно бы назвать серебристым.
— Да, душечка, я не захотела ждать окончания урока, чтобы сообщить вам новость, о которой узнала из только что полученного письма.
— Вы получили письмо от мамаши? — вскричала пансионерка.
— Да, дитя мое.
— Здорова ли она?
— Я думаю: она ничего не упоминает о своем здоровье, но извещает, что не может приехать к дню вашего рождения.
Две крупные слезы показались на длинных ресницах Эммы-Розы и покатились по щекам.
— Она не приедет! — прошептала она, вытирая глаза. — Она всегда приезжала! Разве она рассердилась на меня? Недовольна чем-нибудь?
Madame Фонтана обняла ее, притянула к себе и нежно поцеловала.
— Не надо плакать, милочка, ваша мамаша ни в чем вас не упрекает и ни за что не сердится.
— Однако же она не приедет!
— Серьезные причины удерживают ее дома, но вы сами поедете повидаться с нею.
Личико Эммы-Розы мгновенно просияло, и слезы высохли, как по волшебству.
— Я поеду к мамочке? — вскричала она.
— Да.
— И увижусь с нею в Париже?
— Да, дружочек. Вы с нею проведете день вашего рождения, а так как скоро и Новый год, то вы пробудете в Париже около трех недель.
— Три недели в Париже, с мамой! — повторила девушка с невыразимым счастьем. — Ах, какую хорошую новость вы мне сообщили, madame Фонтана!
— Я вполне понимаю и разделяю вашу радость, дитя.
— Когда я отправлюсь?
— Утром двенадцатого числа, с курьерским поездом, проходящим через Ларош.
— Так, значит, через три дня?
— Да, душенька!
Вдруг прелестное личико Эммы-Розы омрачилось.
— Но ведь мама не совсем берет меня из пансиона? — с живостью спросила она. — Ведь я еще вернусь к вам?
— Да, милочка, вернетесь.
— Ну вот и чудесно, а я так боялась…
— Значит, вы любите меня немножко, если вам так хочется вернуться?
— И как только вы можете задавать такие вопросы! Да разве вы не были для меня второй матерью? Конечно, я хочу вернуться! Верьте мне, я вовсе не неблагодарная! Тот день, когда я окончу курс и буду вынуждена покинуть вас, будет для меня горестным. После мамы я больше всех на свете люблю вас!
С этими словами девушка бросилась в объятия глубоко растроганной госпожи Фонтана.
— Я тоже очень люблю вас, — проговорила она дрожащим от волнения голосом. — Я люблю вас так, как будто бы вы моя дочь. Мысль о разлуке положительно приводит меня в ужас: я хотела бы оставить вас у себя как можно дольше.
— Да и я желаю этого не меньше вашего.
— Все будет зависеть от вашей матушки. Когда она привезет вас обратно, я поговорю с ней о моих планах относительно вас серьезно. А пока думайте только о том, что вам предстоит радость ехать в Париж.
В этот момент дверь в кабинет madame Фонтана поспешно распахнулась, и в ней показался Леон.
Увидев его так внезапно, Эмма-Роза покраснела.
Молодой человек, напротив, заметно побледнел.
— Monsieur Леон! — проговорила пансионерка, инстинктивно опуская глаза, так как чувствовала, что они сияют против ее воли.
— Я счастлив, что вижу вас, — проговорил Леон нетвердым голосом. — Я уже слышал о вас… все хорошие вещи… мне говорила тетя, которой я уже рассказал о моем знакомстве с вами.
Эмма-Роза в ответ проговорила несколько бессвязных слов, которые, вероятно, должны были выражать ее признательность madame Фонтана.
Последняя не спускала глаз со своей ученицы, и от нее не укрылись ни румянец, покрывший нежное личико, ни волнение и смущение.
Тетка Леона была одарена громадной деликатностью и очень развитым нравственным чутьем.
Она очень любила как племянника, так и Эмму-Розу, но ни за что в мире не согласилась бы покровительствовать их взаимной склонности, пока не убедилась бы, что ни ее брат, ни madame Анжель ничего против этого не имеют.
Смущение девушки было для нее настоящим открытием.
«Она отдала ему свое бедное невинное сердечко, — подумала она. — Эмма любит Леона, может быть, и сама еще не сознавая этого».
Она круто положила конец свиданию, потому что совесть не позволяла ей продолжать его.
— Идите к себе, милочка, — проговорила она, целуя Эмму-Розу. — Я сказала вам все, что мне было нужно.
— Благодарю вас за приятную новость, — ответила Эмма-Роза и обернулась к Леону.
На минуту ее большие глаза остановились на лице молодого человека, потом она низко присела и почти выбежала из кабинета.
— О, тетя, милая тетя! — воскликнул Леон, схватив madame Фонтана за обе руки. — Вы сами видите теперь, что это настоящий ангел! Ведь я вам, вам буду обязан всем счастьем своей жизни, не правда ли? Вы убедите моего отца, что любовь стоит гораздо больше, чем деньги,— во сто раз больше? Да?
Начальница пансиона вышла из комнаты, в раздумье качая головой.
— Терпение, дитя мое, терпение! — только и сказала она в ответ племяннику.
Согласно плану, заранее сложившемуся у Пароли в голове, он принялся отыскивать отель, ближайший к вокзалу.
Один из железнодорожных служащих, к которому он обратился, указал ему на гостиницу «Cote-d'Or», находившуюся действительно не более как в ста шагах от вокзала.
Пароли отправился прямо туда.
Ему отвели довольно большую комнату с двумя окнами на улицу, выходившими как раз на вокзал. Это было именно то, чего он желал.
Итальянец положительно умирал с голоду. По его приказанию ему подали в номер холодного мяса, хлеба и бутылку вина.
Поужинав, он лег в постель, так как ему теперь осталось только ждать приезда в Дижон Жака Бернье.
Он опасался только одного: чтобы отец Сесиль не изменил своего маршрута.
Выехав из Марселя восьмого декабря, Анджело Пароли прибыл в Дижон девятого, в час пополуночи.
По указаниям Жака Бернье, указаниям крайне точным, почерпнутым Пароли из письма, тот должен был сесть в поезд в Марселе десятого числа и прибыть в Дижон ночью, часа в три.
Чтобы еще раз хорошенько освежить в своей памяти эти подробности, имевшие для него такое громадное значение, Пароли снова принялся перечитывать письмо, которое тщательно хранил в боковом кармане своего сюртука.
«Ничего нет легче, как узнать, действительно ли он будет сообразовываться с предначертанной программой», — подумал Пароли.
10 декабря он досидел почти до часу в одном из дижонских кафе, читая газеты и покуривая. Затем вернулся в гостиницу «Cote-d'Or», но не лег спать, а, дождавшись трех часов ночи, укутался в громадное теплое кашне и отправился на вокзал ожидать поезд.
Издали послышался свист и грохот паровоза, и затем поезд, пыхтя, остановился у дебаркадера.
Итальянец, спрятавшись в неосвещенный уголок платформы, пристально следил за выходом пассажиров.
Ожидание его было кратковременно. Через несколько минут мимо него прошел Жак Бернье, укутанный в шотландский плед. В руке у него был тот самый кожаный чемоданчик, в котором находился мешочек со всеми его наличными деньгами.
К Жаку подступили служители дижонских отелей, поджидавшие на станции пассажиров.
— Ничего не надо, — отвечал им бывший купец. — Я и сам отлично знаю Дижон. Притом я имею обыкновение останавливаться в гостинице «Chpeau-Rouge», и не в моем возрасте менять раз заведенные привычки.
Затем он пошел вперед быстрой походкой человека, который, во-первых, хорошо знает, куда идет, а во-вторых, сильно озяб.
Пароли, стоявший от него не более как в четырех-пяти шагах, слышал весь этот короткий диалог от слова до слова.
— Гостиница «Chapeau-Rouge», — в раздумье проговорил он. — Я, кажется, видел ее, когда фланировал по городу. Это недалеко отсюда. Ну да ладно, буду наблюдать.
Хотя и убежденный, что Жак Бернье не изменит по дороге своего намерения, Пароли все-таки издали пошел за своей жертвой, ни на минуту не теряя ее из виду.
Он вполне успокоился тогда только, когда увидел, что Жак позвонил у двери указанного отеля и что она отворилась и затем снова затворилась за ним.
Пароли пошел обратно в свою гостиницу.
Через несколько часов, чуть ли не на рассвете, он встал, оделся, вышел и уселся в маленьком кафе, находившемся как раз против гостиницы «Спареаи-Rouge». Отсюда он мог наблюдать за всеми действиями Жака.