— У вас хватило бы духу и жестокости разлучить меня с моим ребенком?
— Да, если бы я думал, что вы виновны. Я должен быть прежде всего человеком, исполняющим свои обязанности.
— Ну так вот и исполните вашу первую и самую святую обязанность. Вы только что говорили о ваших сожалениях и угрызениях. Докажите же мне теперь, что вы не лгали!
— Доказать? Но каким же образом?
— Исправив хоть часть того зла, которое вы нам причинили! О, не беспокойтесь, я ничего не попрошу для себя! Я умоляю вас именем моей дочери, ради нашей дочери!
— Что я могу сделать?
— Дайте ей ваше имя.
Барон задрожал.
— Это невозможно! — воскликнул он.
— Почему невозможно? Ведь вы, кажется, не женаты, не правда ли? Следовательно, вы совершенно свободны в своих поступках. Простой формальности было бы достаточно, чтобы объявить себя отцом Эммы-Розы. Ведь вы ее отец! Надеюсь, хоть в этом вы никогда не сомневались. Поступив таким образом, вы сразу заставите всех уважать меня. Кто осмелится подозревать ту, чью дочь вы признаете своим ребенком? Сделайте это, Фернан!
Барон де Родиль покачал головой и проговорил:
— Это невозможно!
— Невозможно! — самым презрительным тоном проговорила Анжель. — О, я давно знаю, что вы не способны ни на какое доброе дело! Вы ни на волос не изменились с тех пор, как я рассталась с вами! Ваши сожаления, угрызения — все это фразы и лживые слова, которым я ни на минуту не поверила. Хорошо, пусть ваш товарищ обвиняет меня в отцеубийстве. И вы тоже, за компанию, можете обвинить меня! Я буду защищаться. Да, впрочем, ваши обвинения отпадут сами собой. Во всем моем существовании, в течение всей моей жизни люди могут найти одну только ошибку, которая и теперь еще заставляет меня краснеть от стыда, — это мою любовь к вам! Правосудие может наводить справки о моей жизни — я не побоюсь этого испытания. Ну, а теперь нам больше не о чем разговаривать. Я должна идти к дочери.
Она открыла дверь, выходившую в коридор. Барон де Родиль прошел мимо нее, поклонившись, но мимоходом бросив гневный взгляд.
Анжель поспешила вернуться в комнату Эммы-Розы.
Доктор, сильно встревоженный, не хотел пугать бедную мать своими опасениями и даже стал уверять ее, что все к лучшему.
Фернан де Родиль присоединился к своим коллегам, которые ожидали его в зале.
Страшная бледность, крепко сжатые губы и выражение лица ясно показали де Жеврэ, что между его другом и дочерью убитого Жака Бернье произошла крайне тяжелая сцена.
— Господа, — начал товарищ прокурора, стараясь овладеть собой, — теперь нам остается только подождать ответа от дижонского нотариуса, а затем возвратиться в Париж. Mademoiselle Эмма-Роза положительно не в состоянии вынести новый допрос в течение последующих дней. Как бы ни было полезно ее свидетельство, пока оно не является абсолютно необходимым. Мы должны проследить за убийцей Жака Бернье с самого его отъезда из Марселя. Начальник сыскной полиции отдаст приказания, чтобы агенты принялись за работу, не теряя ни минуты, а прокурор потрудится сообщить нам о результатах розысков, которые он предпримет уже от себя лично. Когда вы рассчитываете вернуться в Дижон? — прибавил барон де Родиль, обращаясь к Леону Леройе.
— Завтра выезжаю.
— Если так, то по получении ответной депеши я поручу вам отвезти письмо к вашему батюшке, во избежание всевозможных проволочек.
— Весь к вашим услугам.
Но как раз в эту минуту у входной двери раздался звонок, и почти тотчас же в комнату вошел слуга с депешей в руках, которую он и поспешил передать Леону.
Последний разорвал конверт и развернул листок синей бумаги.
— Это от моего отца, — сказал он и принялся читать:
«Известие о смерти причинило мне глубочайшее горе. Провел весь день одиннадцатого числа с Жаком Бернье, приводя в порядок его денежные дела. Расстался с ним только в половине второго ночи, в момент его отъезда в Париж. Готов дать кому следует весьма важные сведения. Желал бы быть вызванным в качестве свидетеля как можно скорее. Вениамин Леройе».
— Вот интересная и важная депеша, — заметил барон де Родиль. — Я сильно рассчитывал на те сообщения, которые сделает ваш батюшка, и потому попросил бы вас отправиться в Дижон как можно скорее. Теперь совершенно бесполезно писать письмо. Вы расскажете господину Леройе все, что вам известно, и попросите его немедленно отправиться в Париж и явиться или к судебному следователю, господину Жеврэ, или же прямо ко мне.
— Я уеду сегодня же вечером, — проговорил Леон, — а завтра утром мой отец узнает все.
— Я вам буду очень благодарен, сударь.
Барон де Родиль поблагодарил madame Дарвиль за гостеприимство, и судьи удалились, провожаемые до самых дверей Леоном и Рене.
Когда молодые люди остались одни, Рене обратился к Леону:
— Значит, ты уезжаешь сегодня вечером?
— Да, это необходимо. Такой внезапный отъезд при печальных обстоятельствах положительно разбивает мне сердце, но что же делать, если нельзя поступить иначе? Отец мой уедет в Париж по этому ужасному делу, а я должен оставаться в конторе, чтобы отвечать клиентам в его отсутствие. Здесь целиком мое сердце. Если бы mademoiselle Эмма-Роза была уже здорова, я уехал бы в надежде, что увижу ее опять очень скоро. Но этот несчастный допрос испортил все. Я уверен, что она теперь в ужасном состоянии. Доктор сильно встревожен, и поэтому я уезжаю с тяжелым сердцем, наполненным самыми грустными предчувствиями.
— Ты должен бороться с мрачными предчувствиями, — сказал Рене. — Я буду аккуратно извещать тебя обо всем, что здесь происходит.
— Я знаю, что могу положиться на тебя.
— Как на самого себя, верь мне! Кроме того, я должен сказать, что не теряю надежды: доктор наш — человек знающий и очень опытный, у mademoiselle Эммы-Розы лучшая сиделка в мире — родная мать. А кстати, по поводу ее матери: не странно ли, что фамилия Бернье прибавилась к имени madame Анжель, единственному, которое было нам известно до сегодняшнего дня?
— Что же тут, по-твоему, странного?
— Да ведь имя убитого — Жак Бернье!
— Так что же? Это не что иное, как самое простое и обыкновенное совпадение. Ведь имя Бернье встречается так же часто, как имя Дюрано, Леблон или Легри… Я даже и внимания-то никакого не обратил на эту случайность.
— А я так, признаться, обратил, и по весьма серьезной причине.
— Какая же это причина?
— Мне показалось, что между madame Анжель и убитым Жаком Бернье какая-то связь.
— Связь? Какого же рода могла быть эта связь?
— Не знаю и даже не догадываюсь, то есть не предполагаю ничего положительного. Я тебе только сообщил о той мысли, которая промелькнула у меня в голове, вот и все. Помнишь, когда madame Анжель приехала сюда и мы расспрашивали ее о преступлении в поезде?
— Да.
— Она сказала, что знала убитого.
— Действительно!
— И даже назвала его по имени.
— Верно, верно!
— Но когда она говорила о нем, то в ее манере ясно проглядывало какое-то смущение, странная неловкость.
— И что же ты заключаешь из всего этого?
— Повторяю, ровно ничего. Только мне думается, что в жизни madame Анжель существует тайна и что эта тайна имеет какую-то связь с Жаком Бернье.
— Я узнаю у отца, прав ты или нет. Его покойный друг не имел от него никаких тайн.
— Мне думается также, что не совсем чужд жизни madame Анжель и барон Фернан де Родиль, — продолжал Рене Дарвиль.
— Товарищ прокурора! — воскликнул Леон.
— Он самый. Я заметил взгляды, которыми они обменивались, некоторые слова. Затем, я нашел крайне странным этот разговор madame Анжель с товарищем прокурора. Во всем преступлении есть таинственная сторона. Ты любишь дочь madame Анжель, поэтому не оставляй без внимания моих замечаний и постарайся воспользоваться ими.
— Я не понимаю… — начал было Леон.
— И я не понимаю, — прервал его Рене, — но будущее объяснит нам, без сомнения, все, что кажется теперь таким загадочным, и ты увидишь, что я был совершенно прав.
Оба друга вернулись в гостиную. Сын нотариуса сообщил madame Дарвиль о необходимости, в которую он был поставлен, уехать в тот же вечер для того, чтобы известить отца обо всем случившемся и передать ему поручение прокурора относительно поездки в Париж.
— Когда ты едешь? — спросила madame Фонтана.
— Через час, милая тетя, на поезде, который отходит отсюда в четыре часа сорок пять минут.
— Этот поезд останавливается в Лароше?
— Да.
— Ну, так и я поеду с тобой.
— Уже! — воскликнула madame Дарвиль тоном вежливого сожаления.
— Вы так добры и любезны, сударыня, что я с удовольствием воспользовалась бы вашим гостеприимством на более продолжительное время, но, к моему величайшему сожалению, я не могу сделать этого, так как, вы знаете, на моем попечении дети.
— Да, это правда.
— Так готовьтесь же к отъезду, дорогая тетя, — сказал Леон, — и я, со своей стороны, пойду делать то же.
Начальница пансиона и ее племянник живо закончили приготовления к отъезду. Им оставалось только попрощаться с madame Анжель и Эммой-Розой.
Доктор и Анжель ни на минуту не отходили от изголовья больной. Эмма с трудом пришла в себя после продолжительного обморока и теперь страшно страдала: ее мучила жестокая лихорадка.
Не зная, что делать, доктор счел необходимым обратиться к сильным средствам и дал больной микстуру с долей опиума.
Madame Фонтана слегка постучалась у двери больной.
Madame Анжель сама отворила ей. Лицо бедной матери было буквально залито слезами. Увидев madame Фонтана в шубе и шляпе, а Леона с ружьем и охотничьей сумкой через плечо, она не могла удержаться от тревожного движения.
— Вы уже уезжаете? — грустно проговорила она. — И оба разом?
— Да, сударыня!
— Но почему же так скоро?
— Я должен возвратиться в Дижон, к отцу, потому что завтра его вызывают в суд, в Париж. Что же касается моей тетки, то ее присутствие в Лароше необходимо. Итак, мы пришли попрощаться с вами… и с mademoiselle Эммой-Розой.