— Несмотря на все мое искреннее желание, я не могу ничего сделать. Прежде всего надо отыскать завещание, если только оно существует, или же добыть положительное доказательство того, что его никогда не было. Затем, если не возникнет никаких препятствий между сонаследницами, наступит очередь нотариусов, которые очень редко делают свое дело скоро, а в большинстве случаев страшно тянут.
Сесиль поднесла платок к глазам, как бы отирая слезы.
— Не плачьте! — с живостью обратился к ней Анджело. — Вам нечего бояться ни нужды, ни лишений до тех пор, пока вам не возвратят принадлежащее вам состояние. Я предлагаю пока, на время, в здании моей лечебницы тихое и покойное убежище и надеюсь, что вы не откажетесь от этого предложения, как не отказались от моей дружбы.
Господин де Жеврэ взял Анджело за руку и крепко пожал ее.
— Какой это высокий поступок, доктор! Вы чуткий, деликатный человек, и я не могу не посоветовать, со своей стороны, mademoiselle принять ваше предложение.
— Я и принимаю его с глубокой благодарностью, — пробормотала смущенная девушка.
— А теперь, так как между вами все устроилось, — сказал судебный следователь, — то я позволю себе, дорогой доктор, задать вам несколько вопросов.
— С готовностью отвечу!
— Вы нашли этот бумажник вчера, не так ли?
— Да, в грязи, на тротуаре улицы Виель-дю-Тампль, почти что против дома пятьдесят восемь.
— В котором часу?
— Около двух. Осмотрев внимательно свою находку, я немедленно отправился к mademoiselle Бернье и из ее уст услышал страшную весть о трагической кончине ее отца.
— В бумажнике не было других бумаг, кроме этих?
— Других не было.
Судебный следователь обратился к Сесиль:
— Хорошо ли вы помните все, относящееся к потере письма?
— Да, сударь!
— И вы по-прежнему уверены, что потеряли его в тот же день, когда получили?
— Уверена. Это было второго декабря.
— Вы потеряли его, когда шли к содержательнице травяной лавки Анжель Бернье, на улицу Дам, в дом сто десять?
— Я полагаю, что это случилось именно тогда.
— А не могло ли случиться, что вы потеряли свою записную книжечку, в которой находилось и письмо, именно у Анжель Бернье?
— Боже мой, это очень возможно! Мне уже и самой приходила в голову та же мысль, но только, уверяю вас, господин следователь, что по этому поводу я не могу сказать вам ничего положительного.
— А это очень жаль, — проговорил сквозь зубы судебный следователь.
Пароли с большим вниманием прислушивался к разговору.
— Может быть, вы имеете некоторые подозрения относительно незаконной дочери Жака Бернье? — внезапно спросил он.
— Подозрения — слишком сильно сказано, но сомнения — да, имею. Впрочем, скоро все это разъяснится.
— Вам удалось напасть на след?
— Нас наведет на след нож, который убийца оставил в груди своей жертвы.
Несмотря на громадное умение владеть собой, итальянец задрожал.
— Мы найдем место, где был куплен этот нож, и таким образом нам попадет в руки купивший его человек. Бумажник уже служит доказательством, что негодяй находится в Париже, потому что нельзя же предполагать, чтобы он доверил кому-нибудь другому материальное доказательство своего преступления. В настоящую минуту наши агенты обыскивают все дома, углы и притоны, норы и трущобы Парижа, а двое, самых ловких, отправлены в Марсель. Мне кажется совершенно невероятным, чтобы преступнику удалось ускользнуть, а раз он будет пойман, мы не замедлим узнать, была ли Анжель Бернье его наставницей и соучастницей.
— Было бы возмутительно, если бы убийца остался безнаказанным, — глубоким, серьезным голосом проговорил Пароли. — Да и за сироту правосудие обязано отомстить злодею.
— Мы отомстим за нее, любезный доктор, будьте уверены.
— Осмелюсь спросить, какие распоряжения сделаны вами относительно тела покойного?
— Пока что я еще не могу дать разрешения на погребение.
— Почему?
— А потому, что я хочу привести убийцу на очную ставку с трупом, если только арест не заставит слишком долго ждать себя.
— Будем надеяться, что полиция не замедлит достичь своей цели.
— Еще одно слово! Потрудитесь описать мне, как можно подробнее, вашу записную книжечку, которую вы потеряли.
— Она была из слоновой кости, внутри вся выложена бархатом. На внешней стороне буквы моего имени и фамилии «С» и «В», окруженные гирляндой роз. В бархатных петельках — серебряный карандаш, с помощью которого и закрывалась книжечка.
— А в середине?
— Пять или шесть листиков почтовой бумаги.
— Было на них что-нибудь написано?
— Самые незначительные заметки, адреса магазинов, счета, и все в таком же роде. Положительно ничего важного.
— Да разве вы еще надеетесь отыскать эту записную книжку?
— Не смею сказать, что надеюсь, но ведь на свете все возможно, даже и невозможное. Нашли же вы бумажник…
В эту минуту кто-то скромно постучал два раза, и в комнату вошел сторож. В руках у него была визитная карточка, которую он поспешил подать господину де Жеврэ.
Последний взглянул на карточку и, обращаясь к Сесиль, заметил:
— Вот посещение, весьма для вас интересное.
— Посещение, интересное для меня?
— Да. Это карточка Вениамина Леройе, дижонского нотариуса, друга вашего отца. Он здесь и просит принять его.
Анджело слегка побледнел, но тем не менее моментально овладел собой.
— Действительно, посещение для вас крайне интересное, — поспешно заговорил он. — Вы сейчас же узнаете, написал ли Бернье настоящее завещание.
— Введите господина Леройе! — приказал судебный следователь.
Все встали.
Сесиль уже знала дижонца, которого видела раньше не раз в обществе своего отца. Как только он вошел, девушка узнала его с первого взгляда.
Итальянец снова нахмурился: он тоже не замедлил узнать новоприбывшего. Это был тот самый человек, который ни на минуту не расставался с Жаком Бернье весь день одиннадцатого декабря и распрощался с ним только по выходе из театра после бенефиса местной знаменитости.
В «Cafe-du-Theatre» Вениамин Леройе пробыл несколько минут около итальянца. Если нотариус заметил его тогда и теперь припомнит, он не только будет сильно скомпрометирован, но даже почти погиб.
Да, тут было с чего смутиться даже самому решительному, закоснелому злодею.
Тем не менее на бледном, прекрасном лице Пароли не отразилось ни малейшего следа той страшной душевной бури, которая так и клокотала в нем в данный момент.
Нотариус остановился на минуту у двери, кланяясь общим поклоном всем присутствовавшим.
Вдруг глаза его остановились.
Он быстро направился к девушке и, взяв ее за обе руки, проговорил голосом, страшно дрожащим от волнения:
— Мое бедное, милое дитя! Какое страшное несчастье! Я сожалею от глубины сердца!
— Да, я действительно достойна сожаления, я потеряла лучшего из отцов.
Крупные слезы потекли по красивому лицу девушки.
Вениамин Леройе обратился к судебному следователю:
— Простите меня, сударь, что прежде всего я подошел к бедной сиротке. Я положительно не мог справиться с собственным чувством.
— Вам вовсе не следует извиняться за это вполне естественное движение вашего сердца. Ведь вы были другом семейства Бернье.
— Да, сударь, я был самым близким другом покойного Жака в продолжение долгих, долгих лет… Мы ведь даже и учились с ним вместе!
— Он был в то же время и вашим клиентом?
— Да, сударь.
— Прежде всего я должен поблагодарить вас за то, что вы явились к нам по нашему приглашению, не медля ни минуты. По всей вероятности, ваше присутствие бросит некоторый свет на густой мрак, которым окружена трагическая смерть вашего друга.
— Я готов отвечать, но сперва мне очень хотелось бы узнать некоторые подробности. Я знаю, что Жак был убит, но больше ровно ничего не знаю.
Господин де Жеврэ коротко рассказал нотариусу обо всем.
— Его ограбили, не так ли? — воскликнул Вениамин Леройе.
— Это ясно, если только Жак Бернье не оставил у вас на хранение те триста пятьдесят тысяч франков, которые вез с собой из Алжира.
— Он ничего не оставил, а даже взял у меня шесть тысяч своего годового дохода, так как помещал свой маленький капиталец при моем посредстве. Я захватил с собой квитанцию, вот она.
С этими словами нотариус подал господину де Жеврэ квитанцию, помеченную одиннадцатым декабря.
— Сколько времени провел с вами ваш друг в Дижоне?
— Он приехал в ночь с десятого на одиннадцатое декабря и провел со мной весь день и вечер одиннадцатого.
— Говорил ли он вам, какую сумму вез с собой?
— Триста пятьдесят тысяч франков.
— К которой надо еще прибавить шесть тысяч.
— Ну, разумеется.
— Кроме того, у него была квитанция на сумму, положенную в один из марсельских банков.
— Дом которого считается одним из лучших в Марселе; он говорил мне о нем.
— Monsieur Бернье не расставался с вами в течение целого дня?
— Ни на одну минуту! Мы завтракали вместе. Потом вместе выходили, а вечером отправились в театр.
Анджело Пароли и Сесиль Бернье разом дрогнули. Оба вспомнили о Поле Дарнала.
— В котором же часу вы расстались окончательно?
— Около часа ночи, на Театральной площади. Я пошел домой, а он — в гостиницу «Chapeau du Rouge» взять чемоданчик и отправиться на вокзал.
— Вы не заметили, чтобы во время пребывания Жака Бернье в Дижоне за ним кто-нибудь следил?
— Нет, сударь. Ясно, что, заметь я что-нибудь подобное, я немедленно бы предупредил его. Я ничего не заметил, решительно ничего. Да и с какой стати мне могла прийти в голову подобная мысль?
— Если сообразоваться с депешей, которую вы послали вашему сыну в Сен-Жюльен-дю-Со, то и вы можете дать нам немало полезных сведений.
— Действительно, я могу сообщить вам кое-что.
— Что же?
— Прежде всего, я должен сказать, что у меня в конторе хранится завещание, сделанное самим Жаком Бернье.