– Он, похоже, не сказал вам, где вы сейчас находитесь? – Григорий прищелкнул языком. – Ты всегда был негодным хозяином, падре Корца. Вы сейчас находитесь на Пискаревском мемориальном кладбище. Оно увековечивает память о тех, кто умер во время блокады Ленинграда. Эти насыпи, которые вы видите перед собой, – массовые захоронения, или, иначе говоря, братские могилы. Точное число таких захоронений – сто восемьдесят шесть.
Эрин, пораженная ужасом, смотрела на ряды этих заросших травой и стоящих впритык друг к другу холмиков.
– В них покоятся кости полумиллиона русских. Четыреста двадцать тысяч из них были мирными жителями. Они умерли в те годы, когда нацисты окружали наш город. Когда мы сражались и молили о помощи. Но помощь так и не пришла, верно, Рун?
Корца не сказал ничего. Скажи он хоть что-то, это раздуло бы пламя дремавшего в душе Григория неуемного буйства.
– Эта нескончаемая бойня продолжалась четыре года. А разве хоть одна из этих могил потревожила сознание вашего кардинала?
– Я вам соболезную, – сказала Эрин. – Сочувствую вашим утратам.
– Даже этот ребенок может выразить свое сочувствие, Рун. Смотри! – Григорий, вытянув руку назад, указал на стоящую у входа на кладбище машину. – Давай отвезем твоих спутников куда-нибудь от этого холода? Я же вижу, как они страдают под этим колючим ветром.
Рун быстрым взглядом оглядел Эрин и Джордана. Они и вправду выглядели почти окоченевшими. Он имел так мало дел с людьми, что часто забывал об их слабостях.
– Ты гарантируешь нашу безопасность?
– В такой же степени, в какой ты гарантируешь мою. – Порыв ветра бросил на белое лицо Григория черную прядь его волос. – Ты должен понимать, что сейчас время вашей смерти назначаю я.
17 часов 12 минут
Джордан обхватил рукой плечи Эрин. Она не склонилась к его плечу, но и не отодвинулась от него. Глядя на Руна и Распутина, Стоун чувствовал возникшую между ними напряженность, причиной которой могла быть старая вражда, к которой примешивалось уважение, испытываемое ими по отношению друг к другу, а может быть, даже и дружба, возникшая благодаря участию в каких-то неблаговидных делах. Однако свой вопрос он сумел задать игривым тоном:
– Как насчет того, если мы поговорим о нашей неминуемой смерти в каком-либо другом месте, где хотя бы тепло?
При этих словах брови Распутина взметнулись вверх, откинув голову назад, он рассмеялся. Его грудной смех был поистине веселым, но на этом заснеженном кладбище он был явно не к месту, особенно после его угрозы убить их. Джордан начал понимать, почему его называли сумасшедшим монахом.
– А он мне нравится. – Своей широкой ладонью Распутин шлепнул Джордана по спине, чуть не сбив его с ног. Посмотрев с улыбкой на Эрин, он добавил: – Но не так сильно, как эта красавица.
Последняя фраза Джордану не понравилась.
Рун, встав между ними, сказал:
– Я думаю, мой спутник прав. Мы можем подыскать более подходящее место для беседы.
Распутин пожал широкими плечами и повел их назад по дорожке к стоявшей у входа машине. По пути он решил, что Джордан и Эрин сядут впереди, а он с Руном – сзади.
Джордан распахнул дверь автомобиля, откуда сразу повеяло теплом. Запахло водкой и табачным дымом. Он первым сел в машину, для того чтобы занять место между Эрин и шофером Распутина.
Шофер протянул руку. По виду ему было не больше четырнадцати лет, его белоснежные руки выглядели более замерзшими, чем руки Джордана.
– Меня зовут Сергей.
– А вы достаточно взрослый для того, чтобы вести машину?
Вопрос сорвался с языка Джордана прежде, чем он успел прикусить язык.
– Я старше вас. – Этот мальчик говорил с легким русским акцентом. – Возможно, даже старше вашей матери.
Джордан внезапно с тоской вспомнил свой пистолет-пулемет, свой нож и те дни, когда его врагами были люди.
Глава 47
27 октября, 17 часов 15 минут по московскому времени
Санкт-Петербург, Россия
Как только большой седан развернулся и отъехал от кладбища, Эрин протянула свои растопыренные пальцы к тепловому вентилятору. Джордан положил руку на спинку ее сиденья. Он был единственным из всех сидящих в этой машине, кому она доверяла – хотя, говоря по правде, она его почти не знала. Но он, по крайней мере, был человеком. А сейчас это значило ой как много.
Рун и Распутин, сидевшие позади, разговаривали негромко и неторопливо. Слушая их своим человеческим ухом, хотя и не понимая ни слова по-русски, Эрин могла заключить, что они спорили.
Машина, скрипя шинами на поворотах, ехала по улицам города, на который опускались сумерки. Яркие фасады делали местные здания похожими на какие-то сказочные дома, вокруг которых кружатся снежинки, легкие как пух. Они в лучшем случае захватят еще один час светового дня. Если велиалы следуют за ними по России, то нападут ли на них снова после наступления ночи? Находится ли Распутин в состоянии войны с ними, так же как и с сангвинистами?
С ответами на эти вопросы придется подождать хотя бы до той минуты, когда она сможет поговорить с Руном, так чтобы их не слышал Распутин.
Минут через десять автомобиль, сначала притормозив, остановился напротив великолепной церкви, построенной в русском стиле. Эрин почти прижалась лицом к стеклу, чтобы получше рассмотреть ее.
Купола в форме луковиц увенчивались устремленными в небо золотыми крестами; каждый купол выглядел еще более фантастически, чем соседний: два из них были позолоченными, следующий был словно обвит яркими разноцветными лентами; остальные купола были голубыми, инкрустированными белыми, зелеными и золотыми узорами. Фасады, украшенные колоннами, на квадратных основаниях, арки и огромное мозаичное изображение Иисуса, залитое солнечным светом. От такого фантастического и изобильного великолепия у Эрин буквально захватило дыхание.
– Чудесно, вы согласны? – спросил водитель, почтительно склонив голову.
– Просто нет слов, – призналась она.
– Сейчас вы видите перед собой церковь, которая называется храм Спаса на Крови, – пояснил Распутин, склоняясь к Эрин с заднего дивана. – Он был воздвигнут на месте убийства царя Александра Второго в 1881 году. Но этому царю не суждено было стать последним Романовым, павшим от народного гнева. Кстати, внутри храма вы увидите камни мостовой, запятнанные кровью царя Александра.
Несмотря на столь необычную историю этого храма, после рассказа Распутина он утратил в глазах Эрин значительную часть своего великолепия. Ей уже довелось повидать немало камней, некогда обагренных кровью, особенно в последнее время. Но все-таки Эрин, открыв дверь машины, вышла на холодный ветер, еще более пронизывающий, чем на кладбище. Она смотрела на грязно-серые снежные сугробы, наметенные вдоль стен храма сильным ветром, дувшим с находящейся неподалеку реки.
Джордан встал рядом с Эрин, чтобы заслонить ее от ветра. Он внимательно рассматривал замысловатые конструкции, украшающие фасад.
– Похоже, кому-то дали набор инструментов для изготовления имбирных пряников и невесть сколько свободного времени.
Услышав это, Рун чуть слышно проворчал:
– Это его гордость. Не нужно его оскорблять.
Ответ Распутина, стоявшего у другого борта машины, донес до него ветер.
– Рун, они не могут оскорбить меня сильнее, чем ты, а те, кого ты любишь, уже оскорбили меня. Но они оказались достаточно умными и не вводили меня во гнев. Ну а теперь я чувствую себя достаточно великодушным, чтобы гарантировать их неприкосновенность хотя бы потому, что они не сангвинисты.
– Выходит, нам повезло, что мы люди, – пробормотал Джордан, скривившись в вымученной улыбке.
И как бы в подтверждение этого он, опустив руку, сжал своими теплыми пальцами холодные пальцы Эрин.
И они вдвоем прошли через двойные арки церковного входа вслед за двумя одетыми в черное священниками.
17 часов 27 минут
Пройдя через вестибюль, Рун вошел в главный неф. Он знал, что его ожидает, но то, что он увидел, глубоко его поразило – именно это и предвидел Григорий.
Его взгляд сразу же привлекло мозаичное покрытие всех внутренних поверхностей храма. Ярко-голубые, золотые и кроваво-красные узоры заполнили все поле зрения Руна. Стены и потолок были украшены мозаичными картинами на библейские сюжеты: Иисус и апостолы, одинаковые карие глаза святых, бриллиантовые крылья ангелов. Миллионы мельчайших плиточек образовывали в малых и больших масштабах библейские сцены. Корца закрыл глаза, а когда вновь открыл их, они опять засияли перед ним.
Его желудок выворачивало наизнанку от царившего внутри запаха: от теплых тел людей в нефе; от ладана и вина; от тления, дух которого просачивался сквозь трещины в полу, да и вообще отовсюду; от свежей человеческой крови. Он едва сдерживал себя от того, чтобы не броситься стремглав вон из храма.
Рун повернулся назад ко входу, и его взгляд остановился на широком мозаичном панно над дверью. Сотни тысяч мельчайших плиточек изображали величайшее событие в истории сангвинистов. Он знал, что эту работу заказывал сам Григорий, она показывала воскресшего из мертвых и поднимающегося из своей усыпальницы Лазаря – первого из Ордена сангвинистов, – чтобы приветствовать Господа нашего и пообещать служить ему, вкушая только Его кровь.
Кроме Руна, Лазарь был единственным членом Ордена, который был обращен еще до того, как вкусил человеческой крови, еще до того, как взял хотя бы единственную жизнь.
Как же сильно я пал…
Рун опустил глаза. Картина о величии судьбы Лазаря помогла ему найти главное для него в шуме и гаме этого храма с хорошо отражающими звук стенами.
– Чудесно, ты согласен? – Григорий обвел рукой это грандиозное строение, вызванное им к жизни.
– Мозаичные панно просто великолепны, – согласилась Эрин, выступая впереди него и, закинув голову, внимательно осматривая все вокруг.
– Да, это точно.
Григорий несколько раз хлопнул в ладоши. В проходе и в нишах возникли какие-то непонятные фигуры – и сразу же засуетились.