Рун представил себе печальное будущее ее ребенка, лишившегося матери.
И все это сотворил он.
Вдруг на фоне шипения и потрескивания камина раздался невнятный глухой звук. Потом долгий выдох…
Она жива!.. Но ненадолго. Возможно, только лишь настолько, чтобы успеть спасти ее. Сколько раз он терпел неудачи в подобных ситуациях и сколько способов он перепробовал! Но сейчас он должен постараться.
Такое действие было запрещено. Оно нарушало его наиважнейшие клятвы и обеты. Но ведь он уже нарушил свои пастырские обеты, заплатив за это страшную цену. А эта цена возрастет еще больше, если он нарушит еще и клятвы сангвинистов.
Наказанием за это для него будет смерть.
Ценой, которую заплатит она, будет ее душа.
Первый закон: сангвинистам не дозволено создавать стригоев. Но Элисабета ведь и не станет стригоем. Она соединится с ним. Она будет служить церкви так же, как и он; она будет заодно с ним. Будучи сангвинистами, они оба будут бессмертны. Очередное падение ему не грозит.
Биение ее сердца становилось все слабее.
Времени у него было совсем немного. Почти нисколько. Он полоснул серебряным ножом по своему запястью. И шипение, и ожог чувствовались намного сильнее – ведь теперь он уже больше не был святым. Его кровь, уже будучи смешанной с ее, буквально била ключом. Он поднес свое запястье к ее рту. Капли крови падали на ее бескровные губы. Он осторожно приложил свои губы к ее губам и раскрыл их.
Прошу тебя, моя любовь, молил он.
Пей.
Соединяйся со мной…
Рун проснулся от голода; он лежал на холодном мраморном полу, острия его клыков врезались ему в язык.
Проклятое вино Григория было смешано с человеческой кровью. В душе Рун боролся против такого предательства и вероломства. Но его тело, даже сейчас, требовало еще, настоятельно требовало еще.
Его уши уловили биение двух сердец, доносившееся из задней части храма.
Корца с трудом поднялся на ноги. Его шатало от желания, его неумолимо поворачивало туда, где кипела жизнь, как головку цветка, тянущуюся к солнцу.
– Не отрекайся от своего истинного естества, друг мой, – искушающим шепотом произнес Григорий, остановившись позади него. – Такие скоропалительные решения никогда не доводят до добра. Дай свободу зверю, запертому у тебя внутри. Ты должен погрязнуть в грехе, для того чтобы раскаиваться потом так глубоко, как этого требует Бог. Ведь только тогда ты и приблизишься к Всевышнему. Так что не старайся устоять перед соблазном.
– Я не поддамся соблазну, – с хриплым выдохом произнес Рун.
В ушах у него звенело, в глазах стоял туман, рука, лежащая на кресте, дрожала.
– У тебя никогда это не получалось, – напомнил ему Григорий. – Что ты видел, когда выпил моего вина? Наверное, осквернение твоей Элисабеты?
Рун повернулся и стремительно рванулся к нему, но защитники Григория бросились на Корцу, готовые на убийство. Два мальчика схватили его за руки, двое повисли на ногах, еще двое вскочили ему на плечи.
У него еще хватило сил сбросить всю эту братию на мраморный пол.
Отойдя на несколько шагов, Григорий рассмеялся.
– Рун! – закричала ему Эрин. – Не надо!
В ее голосе и в ее сердце Корца услышал страх – страх за всех них.
Распутин тоже услышал это. От него ничего нельзя было скрыть.
– Послушай, Рун, откуда она знает, что тебя надо бояться? Может быть, это спасет ее, в отличие от дамы твоего сердца Элисабеты Батории?
Позади себя Рун услышал затрудненное дыхание – черта, присущая Эрин.
Стыд наконец взял над ним верх: он остановился, а потом опустился на колени.
Стоя над ним, Григорий улыбался.
– Видишь, даже твоя подруга знает это имя. Это женщина, которую история прокляла под именем Кровавой графини Венгрии. Это чудовище – прямое порождение твоей любви.
Глава 48
27 октября, 17 часов 57 минут по московскому времени
Санкт-Петербург, Россия
Холодные руки, обхватив Эрин, прижимали ее к лавке, стоявшей в задней части храма. Холодные, какие-то бесполые тела давили на нее со всех сторон. Она заставила себя подчиниться и не двигаться, не кричать от страха и, что самое главное, не провоцировать их к нападению. Джордан, склонившийся к ней, был в таком же напряжении, как и она.
Следующий момент должен был стать определяющим во всех отношениях.
Рун, отвернувшись от стоявшего перед ним Григория, встретился с пристальным взглядом Эрин. Она ясно увидела неукротимый голод в его горящих глазах. Его лицо было искажено гримасой боли – клыки вонзились ему в губы. Эрин представила себе, как сильно сопротивлялся он жажде крови, буквально сжигающей его.
По тому, как вел себя Рун, она поняла, что Распутин осквернил свое вино для причащения, смешав его с человеческой кровью.
Сопротивляйся изо всех сил! – молча приказала она ему, не отрывая пристального взгляда от его глаз и не желая смотреть на дикое существо внутри него, причиняющее ему еще и стыд.
Но вот плечи Руна опустились, он, по-прежнему стоя на коленях, поднял ладони и закрыл ими лицо, но сквозь пальцы продолжал неотрывно смотреть на Эрин. Его губы шевелились в беззвучной латинской молитве. Она прочитала ее по его окровавленным губам, она помнила эту молитву об искуплении греха еще с тех самых дней, когда, будучи наказанной, стояла на земле на коленях.
Эрин оттолкнула от себя державших ее прихожан и стала на колени на лавке. В унисон с Руном она читала эту латинскую молитву о даровании прощения. При этом она по-прежнему неотрывно смотрела в его глаза.
Завершая молитву, Корца преклонил голову – а когда он снова поднял ее, клыки его исчезли.
– Ты проиграл, Григорий, – шепотом произнес он, но этот шепот услышали все, кто был в церкви.
– А ты, друг мой, оказался победителем. На все воля Божья.
В голосе Распутина не улавливалось разочарования: в нем слышалась благоговейная покорность судьбе.
Прихожане с глухим рычанием отошли от лавки, стоявшей позади Эрин и Джордана.
Перед тем как покинуть свое место, Сергей, похлопав Джордана по плечу, произнес:
– Возможно, чуть позже.
Оставшись вдвоем с Эрин, Стоун наблюдал, как она, встав с колен, снова села на лавку. Склонившись к ней, он, дыша теплом на ее щеку, шепотом спросил:
– Ты в порядке?
Женщина, стараясь не затевать долгого разговора, просто кивнула.
Эрин внимательно смотрела на то, как Рун медленно встает на свои еще слабые ноги. Если она правильно поняла смысл слов Распутина, то получалось, что это Рун развратил Элисабету Баторию. Это имя было знакомо Эрин. Оно отдавалось в ее памяти эхом легенд, рассказывающих о кровавых событиях, происходивших в мрачных лесах Венгрии и Румынии.
Элисабета Батория, известная также под именем Кровавой графини, часто упоминалась как самая активная и жестокая серийная убийца всех времен. С 1660-х годов, в течение нескольких десятилетий, эта богатая и всесильная венгерская графиня подвергла пыткам и убила множество молодых девушек. По оценкам современников, число ее жертв исчислялось многими сотнями. Про нее говорили, что она, желая вечно оставаться юной, совершает омовения в крови своих жертв.
От таких рассказов веяло кровожадностью и некрофилией.
Неужели этого монстра сотворил Рун? Неужели на его руках кровь этих погубленных юных девушек? Что не давало ему покоя всякий раз, когда он прикладывался к своему преображенному вину?
Внезапно раздавшийся трагически-театральный вздох снова вернул Эрин в настоящее. Она посмотрела на алтарь.
– Когда мы ехали сюда на машине, ты упоминал о каком-то подарке, – сказал Распутин, показывая на кожаный тубус, висящий на плече Руна. – Позволь мне взглянуть, кто знает, может, это сойдет за ваш выкуп…
Рун достал тубус из-за спины.
Распутин с видом набедокурившего школяра обратился к Эрин и Джордану:
– Подходи сюда, давайте посмотрим.
Как только Эрин, а следом за ней и Джордан встали со скамьи, распутинские служки и псаломщики вышли из-за алтаря и стали спускаться на мраморный пол, освобождая место для Руна, Эрин и Джордана.
Эрин, поднявшись к алтарю, сразу почувствовала густой запах ладана и горящих восковых свечей.
Как только все собрались в алтаре, Распутин, сев и положив сжатые в кулаки руки на колени, с вожделением уставился на длинный коричневый кожаный тубус.
– Ну, показывай, – приказал он.
Рун провел острым ногтем по папской печати и снял верхнюю часть тубуса, потом внимательно посмотрел внутрь – при этом его брови сошлись на переносице – и, наконец, вытряхнул его содержимое на мраморную поверхность. Это было свернутое в трубку старинное полотно. Выпав из тубуса, оно развернулось.
Распутин склонился к полотну и с величайшей осторожностью, а также и с уважением к возрасту холста расправил его так, чтобы все видели.
Эрин с трудом перевела дыхание, посмотрев на холст при свечном свете. Она сразу узнала это полотно, написанное искусной рукой голландского мастера Рембрандта ван Рейна. Подлинник.
На полотне был запечатлен Иисус, совершающий свое наиболее выдающееся чудо.
Воскрешение Лазаря из мертвых.
18 часов 04 минуты
Григорий в избытке чувств бросился на колени перед алтарем, на котором лежало написанное маслом полотно, его примеру один за другим последовала и вся его мрачная братия.
Рун неподвижно стоял в алтаре, пристально глядя на изображение Лазаря в его каменной усыпальнице.
Это было ошеломляющее представление легендарного момента средствами живописи, секреты которых были досконально известны Рембрандту, и сейчас представшего перед их глазами. Это полотно было одним из трех, о существовании которых было точно известно. Прекрасными, остающимися в памяти мазками Рембрандт изобразил Лазаря в погребальном облачении восстающим из своего гранитного саркофага; стоящие рядом с ним члены его семьи замерли в ужасе. Ставшими невольными свидетел