– Давайте посмотрим на камни мостовой, на которых лежал царь. В честь него этот храм и возведен.
Эрин, встав, подвинула свой стул к столу. Джордан и Рун сделали то же самое. Они пошли вслед за опустившим плечи Распутиным, выстроившись на манер сангвинистской триады: Рун впереди, Джордан справа, Эрин слева.
Распутин остановился перед палаткой. Четыре полированные колонны поддерживали балдахин, высеченный из мрамора и витиевато украшенный в русском стиле: черными цветами и завитушками. В небольшое отверстие в палатке, полог над которым был приподнят, виднелся участок обычной дороги, мощенной серым булыжником. Продуманное сочетание повседневной обыденности с церковной пышностью напомнило Эрин, почему это громадное здание было воздвигнуто именно здесь, – для того чтобы увековечить память об убиенном царе. Она сравнила высоко парящие потолки над приделами и богато расписанные золотом изразцы в храме с простыми земляными насыпями и гранитными плитами на Пискаревском кладбище.
Да, некоторые смерти увековечивались более пышно и выразительно по сравнению с другими.
Несколько распутинских прихожан подошли и встали полукругом за их спинами, как будто привязанные невидимыми нитями к своему пастырю.
– Я часто приходил сюда во время блокады Ленинграда, – сказал Григорий, положив руки на край доски деревянной рамы палатки. Рукава его рясы опустились почти до локтей, выставляя напоказ обросшие густыми черными волосами запястья и предплечья. – Церковь была недействующей. Ее святость снова перешла к Риму. Но само здание вполне годилось для складирования покойников. Они и использовали его как морг в зимнее время. Трупы складывали вдоль стен.
Эрин всю передернуло, она представила себе замороженные трупы, уложенные, как туши на бойне, в ожидании прихода весны, когда их можно будет предать земле.
– По мере продолжения блокады число трупов возрастало, их доставляли сюда на санках, которые тащили живые. Лошади к тому времени уже были съедены. Мертвецы прибывали сюда, словно новорожденные из родильных домов, – голыми. Каждый лоскут одежды надо было сохранить, чтобы обогревать с его помощью тех, кто еще был жив. – Распутин внезапно заговорил хриплым шепотом. – Сам я жил в подземной усыпальнице. Никому и в голову не приходило прийти сюда, чтобы посмотреть на трупы. Их было слишком много. По ночам я выходил и считал их. Вам известно, сколько детей умерло в блокаду? Не только от холода, хотя он был нестерпимо жгучим и, как говорят, унес немало жизней. И не просто от голода, хотя он явился причиной смерти многих. И даже не от рук нацистов, которые сеяли смерть с неба и разбрасывали ее повсюду по земле. Нет, даже не от них.
У Эрин сжало горло.
– Стригои?
– Они набросились, как туча чумной саранчи, пожирая души слабых и голодных людей, пребывающих здесь. Мне удалось выбраться отсюда, добраться до Рима и попросить помощи. – Распутин посмотрел на Руна, который, не выдержав его взгляда, опустил глаза. – В той войне церковь соблюдала нейтралитет, но сангвинисты никогда не прекращали бороться против стригоев. Они и до сих пор с ними борются.
Эрин обхватила себя руками. Стригои нашли легкую добычу в этом осажденном городе.
– Из Рима я вернулся ни с чем. Мне пришлось силой пробиваться через линию фронта для того, чтобы снова оказаться в этом городе, который я так любил и который война буквально превратила в склеп. И когда мне попадались умирающие дети, я спасал их, забирая в свой приход. С помощью своей собственной крови я создал армию, которая защищала моих людей от этого проклятия.
Распутин жестом руки, прикрытой черным рукавом, указал на своих псаломщиков и служителей, стоявших неподалеку.
– Вы видите перед собой лишь нескольких из тех детей, что потерял Ленинград. Это ангелы, которые не умерли в грязи.
Они переступали с ноги на ногу, их блеклые глаза неотрывно смотрели на него – смотрели с поклонением.
– Доктор, а вы знаете, сколько людей погибло здесь?
Эрин покачала головой.
– Два миллиона. Два миллиона душ в городе, в котором прежде проживало три с половиной миллиона человек.
Эрин никогда прежде не сталкивалась с кем-либо, кто видел страдания и знал величину безвозвратных потерь русских.
– Я очень сожалею.
– Я не мог оставаться в стороне. – Распутин сжал свои мощные руки в кулаки. – Именно это и побудило меня к действию. Судьба более суровая, чем отлучение от церкви. Речь шла о спасении детей. Скажите, доктор, а как бы вы поступили на моем месте?
– Ты же не спас их, – возразил Рун. – Ты превратил их в монстров. Лучше бы ты дал им возможность идти в царство Божье.
Распутин игнорировал реплику Руна, его глубоко посаженные голубые глаза пристально смотрели на Эрин.
– Вы можете смотреть в глаза умирающего ребенка, слышать, как затихает его сердцебиение, – и при этом ничего не делать? Зачем Бог дал мне эти возможности, как не для того, чтобы использовать их для спасения невинных и непорочных?
Эрин вспомнила, как она слушала, как постепенно затихало, а потом и вовсе остановилось сердцебиение ее сестрички. Вспомнила, как она молила отца отвезти их с матерью в больницу, вспомнила, как молила Господа спасти ее. Но ее отец и Бог выбрали другую судьбу этому невинному ребенку – позволили ей умереть. То, что Эрин не смогла спасти свою сестру, преследовало ее всю жизнь.
Она сунула руку в карман и коснулась пальцами лоскутка одеяльца. Вот если бы она обладала такой смелостью, как Распутин… Вот если бы она использовала свой гнев на то, чтобы бросить вызов отцу, выступить против его толкования воли Божьей… Ее сестра, возможно, была бы сейчас жива. Могла ли Эрин обвинять Распутина в том, что ей хотелось сделать самой?
– Ты развратил и испортил их. – Рун коснулся ее рукава, словно чувствовал охватившее ее горе. Распутин, опустив глаза, следил за его рукой. – Ты же не спас тех детей. Ты не дал им возможности обрести вечный мир рядом с Господом.
– Ты уверен в том, что говоришь, друг мой? – спросил Распутин. Он отвернулся от палатки и посмотрел в лицо Руну. – А ты сам обрел хоть какой-то мир, служа церкви? Когда ты предстанешь перед Богом, у кого душа будет чище? У того, кто спасал детей, или у того, кто превратил в чудовище женщину, которую любил?
Глаза Распутина в этот момент были устремлены на Эрин.
Она задрожала, почувствовав некое предостережение в этом мрачном взгляде.
Глава 50
27 октября, 18 часов 22 минуты по московскому времени
Санкт-Петербург, Россия
Прежде чем Рун смог ответить на оскорбительный упрек Григория, их разговор прервали. Глаза всех, кроме глаз Эрин и Джордана, повернулись в сторону богато украшенного входа в храм. И снова чувства Руна были оскорблены отражением мерцающих свечей на бесчисленных изразцовых плитках, полированном мраморе колонн и позолоченных поверхностях.
Помимо всего этого он услышал приближающееся к наружной стороне двери сердцебиение. Его ритм был ему знаком, но почему – ведь между слежением за ритмическими пульсациями сердец Эрин и Джордана и сигналами от перегруженных до предела органов, реагирующих на внешние раздражители, он не мог предположить ничего, что могло бы так резануть слух.
Затем раздался стук.
Эрин с Джорданом тоже обернулись, заслышав этот сильный требовательный стук костяшек пальцев по дереву двери. Григорий поднял руку.
– Ага, кажется, ко мне пожаловали еще и другие гости. Прошу у вас прощения.
Его мрачные прихожане, окружив Руна и его спутников, повели их к апсиде.
Рун не сводил с двери пристального взгляда, напрягая все свои органы чувств в попытке угадать, кто этот таинственный гость, но сейчас запахи крови и горелой плоти, исходившие от прихожан Григория, окутывали и его тоже. Удрученный неудачей, он глубоко вдохнул и произнес про себя молитву о ниспослании терпеливости в пору бедствия и несчастий. Однако молитва не принесла желаемого успокоения.
Григорий незаметно проскользнул в вестибюль, исчезнув из поля зрения, и, открыв дверь, вышел в густые холодные сумерки.
– Мне надоело, что нас постоянно пасут, – сказал Джордан, касаясь локтем Эрин.
– Как коров, – поддержал его Рун.
– Нет, не как коров, – возразил солдат. – Как быков. Надо же мне сохранить свое достоинство. Хоть как-то.
Они стояли в ожидании, Эрин, скрестившая руки на груди, выглядела самой спокойной из троих. Доверяла ли она Григорию, обещавшему сдержать свое слово не причинять им зла? Разумеется, она не была настолько глупой. Рун старался не вслушиваться в ее сердцебиение, а уловить то, что говорилось там, возле дверей. Но Григорий и его запоздалый гость отошли слишком далеко.
– Вы думаете, он действительно знает, где находится Книга? – обратилась Эрин к своим спутникам, ясно давая понять этим вопросом, насколько мало она в действительности верит словам Григория.
– Не знаю. Но если она в России, мы никогда не отыщем ее без его помощи.
– А что будет после этого? – задал вопрос Джордан. – Что будет потом? Что предпримет он – в отношении тебя, в отношении нас? Мне кажется, ничего веселого ждать не стоит.
Рун почувствовал некоторое облегчение, увидев, что Джордан понял, что представляет собой этот монах.
– Похоже, что так, – согласился он.
В голосе Эрин по-прежнему слышалась решимость.
– Я думаю, Распутин сдержит свое слово. Но это принесет столько же беспокойства и волнений, как если бы он его не сдержал. Он напоминает мне человека, одновременно играющего в шахматы на многих досках, но все время сохраняющего неизменно улыбчивое выражение своего лица.
Рун согласно кивнул.
– Григорий – человек слова, но вы должны внимательно прислушиваться к каждому звуку, слетающему с его губ. Он никогда не говорит ничего, не обдумав. А его преданность – это понятие чрезвычайно… путаное.
Джордан посмотрел на их молчаливое охранение, выполнявшее свои караульные обязанности, пока троица ожидала, что будет дальше.