Мы собрали вещи и упорхнули в ночь, последовали за светом факелов и пением гуляк на одну из больших городских площадей. Остановились около торговца и купили две зловещие маски Вольто, которые в то время были весьма популярны среди женщин, а потом подхватили юбки и помчались за остальными завсегдатаями приемов, как какие-то девчонки. В наших зимних накидках нас было не отличить от других людей в толпе.
Мы завороженно ахали, глядя на пожирателей огня и акробатов, во все глаза смотрели на венецианских дам в замысловатых костюмах и восторженно вопили, когда на нас выскакивали мужчины в ужасных масках. Я никогда не видела за раз столько красоты. Тот вечер слился для меня в одно счастливое пятно, но я кристально ясно помню, как сжимала своей рукой руку Магдалены. Когда мы наконец покинули гуляния и помчались домой, сунув свои маски и вуали двум юным девушкам, которые с тоской наблюдали за празднеством со стороны, мы чувствовали себя такими же уставшими, как сбегавшие на танцы принцессы из сказки.
Когда мы вернулись домой, ты был настолько же увлечен своим исследованием, как и до нашего ухода, и развлечение, которому мы предались втайне, вдали от твоего бдительного ока, осталось незамеченным. Одарив нас несколькими торопливыми поцелуями и парой добрых слов, ты вновь исчез в своем мире расчетов и гипотез, позволив нам с Магдаленой ускользнуть в спальню.
Комнаты в Венеции были маленькими, и мы трое спали в одной большой кровати с пуховой периной – мы, девочки, очень редко могли побыть в ней наедине. Возможность не делить с тобой Магдалену была особым событием, и я не собиралась упускать такое удовольствие.
Я целовала каждый дюйм ее тела, будто она была священной реликвией, высвобождала ее из платья с тем же трепетом, с каким снимала бы полотно с потира для причастия. Пока я припадала ртом к тайному месту меж ее бедер, она шептала мое имя, словно молитву. Ее пальцы сжимали мои волосы, а с губ рвался тихий смех, пока я подталкивала ее все ближе и ближе к пику, сама дрожа от желания. Она была невероятно прекрасна, когда так откидывала голову, гладкую кожу ее лба не трогала ни одна беспокойная морщинка. Я хотела, чтобы эти мгновения длились вечно: только она и я, в ловушке крошечной, прекрасной, полной наслаждения вечности.
От нашего акта любви внутри меня забила ключом жизнь. Я чуть было не позабыла, что уже умерла.
Может быть, меня тянуло к ней, потому что она была невероятно живой. Даже твой укус до сих пор не лишил ее румянца на щеках и блеска в глазах. Смотреть на нее нравилось мне больше, чем на себя, потому что мне было все труднее узнавать себя в зеркале. Мои длинные рыжеватые волосы блестели иллюзией жизни, но всегда были холодными на ощупь, даже при свете дня, а моя кожа была бледна настолько, что большинству женщин для достижения подобного эффекта приходилось красить лицо раствором свинцовых белил. Мои глаза были темными и мертвыми, скорее звериными, чем женскими, и я часто пугала прохожих, потому что забывала моргать. Я спрашивала себя, не исчезнет ли в конце концов и само мое отражение, оставив после себя лишь холодную пустую поверхность зеркала?
Я была идеальной, неподвижной статуей, болезненно красивой, но лишенной любых небольших недостатков, которыми наделены все смертные. С каждым днем я все больше и больше походила на тебя.
Теперь даже малейшие лучи солнца причиняли мне боль, и я не могла предаваться шалостям с Магдаленой в мягком свете рассвета или заката. Меня все меньше и меньше питали хлеб и вино, хотя иногда я проскальзывала в церковь на причастие, просто чтобы посмотреть, чувствую ли еще вообще вкус. Мой голод был неутолим, он стал моим единственным спутником в моменты тишины, не занятые путешествиями и разговорами о твоей новейшей теории человеческой природы. Я постоянно развлекала себя, чтобы заполнить эту пустоту: вышивала, играла на альте, перебирала четки. Я никогда не была сыта.
Так что я жила не сама, а через Магдалену, через ее широко раскрытые глаза, удивленные миром вокруг, через ее первые небольшие акты жестокости. Мы вместе охотились, ломали шеи порочным людям и заманивали к себе красивых девушек и юношей, чтобы дарить им поцелуи и любовно кусать их за шею. Мы с Магдаленой доводили эти юные нежные цветы до пика удовольствия и боли, медленно и сдержанно глотая кровь из их еще пульсирующих вен. Полагаю, мы хотели посмотреть, удастся ли нам это: питаться, не поддаваясь безумной жажде крови полностью, – мы не думали, что справедливо лишать жизни каждого, кто давал нам пищу. Мы воображали себя благочестивыми и справедливыми, когда баюкали наших упавших в обморок любовников и отправляли их домой, покрытых любовными метками и парой едва заметных ранок, похожих на булавочные уколы.
Конечно, ты в конце концов разузнал об этом.
– Что все это значит? – спросил ты требовательно, когда из нашего дома, спотыкаясь, вышел юноша – с распухшими от поцелуев губами и засохшей кровью на шее, но все еще вполне живой. – Вы вдвоем у меня за спиной пытаетесь создать себе новую семью, не так ли?
– Конечно же, нет, – фыркнула я.
– Нет, нет, любовь моя! – тихо и проникновенно произнесла Магдалена, обхватывая пальцами твою ладонь. Она подвела тебя к ближайшему стулу. – Мы бы никогда не совершили подобного.
– Ты бы не смогла, даже пожелай ты того, да будет тебе известно. Ты еще слишком юна, твоя кровь слишком слаба. Это дело рук Констанцы? – спросил ты, хотя я едва успела вымолвить и пару слов. – Она заразила твой разум своим морализаторством.
– Я ни в чем не виновата! – воскликнула я.
– Это все твоя одержимость правосудием, да? – спросил ты, сверкнув темными глазами. – Ты думаешь, их молодняк невинен, и потому отпускаешь их. Услышь меня, Констанца: ни одно создание на этой несчастной Земле не может похвастаться невинностью. Ни ты, ни я, ни эти дети.
На глаза навернулись непрошеные слезы, и я разозлилась на себя. Я ненавидела плакать у тебя на виду. Я чувствовала, что это дает тебе еще больше власти надо мной, как будто твое сердце было пустой слезницей, а ты так и ждал шанса ее наполнить.
– Любимый, прошу тебя, – взмолилась я.
Спасибо Магдалене, она вмешалась прежде, чем ты успел полностью втоптать меня в грязь. Она устроилась у твоих ног, взметнув в воздух юбки, и положила голову тебе на колено. Она вся была кокетливое раскаяние, но я уже изучила ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что она притворяется – по крайней мере отчасти.
Мы использовали против тебя свои способы: я – невидимость, а она – нежность.
– Это был лишь эксперимент, – сказала Магдалена, придумывая на ходу. – Нам было любопытно, что будет, если оставить их в живых, возможно ли это в принципе. Ты так много говоришь об изучении природы людей и вампиров. Мы просто выпустили несколько особей в дикую природу науки ради.
Ты запустил пальцы себе в волосы, продолжая прожигать взглядом мою кожу в поисках малейших признаков неповиновения. Обычно ты смотрел на нас, словно на горы золота, ни с чем не сравнимые и полные драгоценностей. Но теперь ты смотрел на меня, будто на одну из своих книг. Словно хотел выпытать из меня всю нужную информацию, прежде чем отбросить в сторону.
– Какие вы у меня прилежные, – пробормотал ты. В твоем голосе все еще слышалось подозрение, но, кажется, ее ответ тебя удовлетворил. Пока что.
Что касается меня, я старалась не обижаться на то, как сильно ты ее полюбил. Ты не собирался искать себе новую невесту. Ты просто влюбился, точно так же как влюбилась и я, когда ты представил мне Магдалену. Я не могу винить тебя за это, так? Я старалась не думать о тайных интригах, которые привели к нашей встрече, пока мы по прихоти Магдалены путешествовали из страны в страну. Я пыталась отогнать назойливые мысли о том, как долго ты, вероятно, писал ей письма без моего ведома или согласия, рассказывая все подробности нашей жизни. Склоняя ее на свою сторону.
Я старалась проявлять к тебе великодушие, любовь моя… но однажды посеянные семена сомнения пускают глубокие упрямые корни. Вскоре меня начали грызть подозрения, что ты был не до конца честен, несмотря на радость, которую мне приносила жизнь рядом с тобой и Магдаленой. Меня одолевали подозрения и, что еще опаснее, любопытство.
О том, чтобы спросить тебя напрямую, не могло быть и речи, и выпытывать что-то у Магдалены тоже не хотелось. Если бы ты узнал, что я у тебя за спиной интересуюсь твоим поведением, ты пришел бы в ярость, а мне не хотелось нарушать идиллическую семейную жизнь, которую мы трое вели в те дни. Возможно, я просто струсила, мой господин.
Прости меня. Ты нарушил так много моих границ и оставил мне так мало прав на собственную личную жизнь, что мне показалось справедливым отказать и тебе в частичке твоей.
Мы снимали дом в датской провинции с сараем на заднем дворе, который ты переоборудовал для своих исследований. Ты проводил там больше времени, чем в собственной спальне. Я дождалась, пока вы с Магдаленой отправитесь на охоту, и отправилась на поиски твоих писем. Вы двое любили совместную охоту, ее веселье и острые ощущения. В те дни ты уже оставил меня и мое ложное чувство справедливости в покое, отказавшись от попыток склонить меня к убийству по другой причине.
Я тихо вошла в сарай, стараясь не оставить ни единого следа в грязи, ни единого отпечатка пальца в пыли. Именно здесь ты хранил все новые изобретения, наводнившие научные рынки: барометры, ручные подзорные трубы и счетные машины. Они были аккуратно разложены на твоих рабочих столах. Здесь же ты разложил человеческие кости, взятые у жертв и вымытые вручную, и приобретенный непонятным образом целый череп, покоившийся рядом с парой щипцов и рукописными заметками.
Не обращая внимания на свидетельства твоей омерзительной работы, я принялась искать нечто более ценное: простую деревянную коробку из-под сигар, в которой ты хранил канцелярские принадлежности и памятные письма. Мне не приходилось даже видеть, как наполнялась эта шкатулка, но я знала, что она важна для тебя, потому что мне было запрещено к ней приближаться.