Взгляд Магдалены подернула пелена раздумий. Атаковать без подготовки было не в ее духе. Она предпочитала тщательно, тихо все спланировать, подобно пауку, который целыми днями плел паутину лишь для того, чтобы заманить в нее идеальную муху.
– У нас нет выбора, – взмолилась я. – Он отвлекся. Возможно, у нас больше не будет такого шанса.
Алексей переводил взгляд с меня на нее и покусывал губу. Он всегда так делал, когда нервничал.
– Но, Констанс… Он ведь правда любит нас, по-своему. Неправильно просто… – Алексей с трудом сглотнул, качая головой. – Он любит нас. Я знаю.
Его слова вывели Магдалену из раздумий. Она обняла Алексея за плечи и устремила на него жесткий, проницательный взгляд, который я отчетливо помню даже спустя столько лет.
– Было бы легче, ненавидь он нас, – сказала она. – Но его любовь чудовищна. Если мы позволим ему любить нас и дальше, эта любовь нас убьет. Этим он и опасен.
Каждое слово камнем ложилось мне на грудь, давя все сильнее и сильнее, но я знала, что она права. Знала это очень давно, но слишком охотно позволяла водить себя за нос, словно ягненка, вместо того чтобы что-то предпринять, и теперь мы все пожинали плоды этого.
Алексей со слезами на глазах кивнул. Я убрала с его лба золотистый локон и поцеловала в висок.
– Я подготовлю спальню, – сказала я, и в животе змеей свернулось предвкушение. – Сможете заманить его туда?
Магдалена усмехнулась. В ее голосе не было слышно веселья.
– С этим никогда проблем не возникало.
Не понимаю, как Алексей и Магдалена отвлекли тебя от работы, но они всегда знали, как привлечь твое внимание. Было глупо заниматься любовью, пока у ворот потрясали оружием смертные, но ты потерял голову от высокомерия и похоти. Думаю, ты действительно верил, что нам ничто не угрожало. Ты был слишком убежден в собственной несокрушимости. Интересно, сколько восстаний ты повидал в свое время, сколько раз давил под своей пятой крестьян, когда они осмеливались бунтовать против твоих бессмысленных убийств.
Я ждала тебя вся в белом – невеста, готовая как никогда принять тебя в свои объятия. На мне была старая ночная рубашка в викторианском стиле, с бледно-розовой лентой, продетой через манжеты, и высоким кружевным воротником. Ткань облегала изгибы моего тела и в слабом свете настенных канделябров казалась почти прозрачной. Я вытянулась на кровати, мои распущенные волосы красным водопадом ниспадали до талии.
Когда ты открыл дверь, Магдалена прижималась к тебе, а Алексей покусывал тебя за ухо, но, увидев меня, ты резко остановился. У тебя перехватило дыхание, зрачки расширились от желания. Даже спустя сотни лет и бесчисленное множество других любовников я все еще могла лишить тебя дара речи, показавшись в правильном свете и изобразив на лице покорность.
– Моя жена, – сказал ты, взяв мое лицо в ладони и приподняв мой подбородок под углом, который тебе так нравился. Больше всего я нравилась тебе, когда была похожа на картину маслом: в идеальной позе и не издающая ни звука.
– Твоя, – послушно повторила я, горячо дыша тебе в губы. Я гадала, чувствуешь ли ты, как быстро бьется у меня под кожей сердце, чувствуешь ли исходящий от меня страх, ужас зверя, почуявшего охотников. Я никогда в жизни не испытывала ни такого ужаса, ни такого восторга.
Мне потребовалось слишком много времени, чтобы прийти в себя и дать отпор, но теперь, оказавшись здесь рядом с тобой, я намеревалась наверстать упущенное.
Мы потянули тебя на кровать, Магдалена мило мяукала, а Алексей посасывал твой мизинец. Я все целовала тебя, прижимая к подушкам с силой, которая удивляла даже меня саму. Целовала так же, как ты кусал меня много лет назад: безжалостно, заставляя задыхаться. Я сжимала тебя бедрами и целовала, как будто пыталась за что-то отомстить, как будто никогда больше тебя не поцелую. Я вложила в этот поцелуй всю любовь и ненависть, которые столько лет переполняли мою душу.
Затем я перевела взгляд на Магдалену и Алексея, подавая этим сигнал, пока ты все еще лежал подо мной, лихорадочно шепча приятные глупости.
Они прижали тебя к постели, удерживая каждый за одно плечо. Сначала ты рассмеялся, подумав, что мы с тобой играем, но потом улыбка сползла с твоего лица. Ты попытался вырваться из их хватки, но Алексей и Магдалена навалились на тебя всем телом, уже покрываясь потом.
Ты был один, а их двое, но ты был намного старше и сильнее. Следовало поторопиться. Я полезла под кровать и достала оттуда припрятанный мной ранее запретный предмет, тяжелый, как само предательство. Выломанную из лестничных перил гнилую балясину, заостренную с одного конца. Она была достаточно тяжелой, чтобы забить ей до смерти. Или проткнуть его насквозь.
При виде нее ты побледнел. По твоему лицу пробежала волна неподдельного ужаса. Но вот верх взял гнев, и ты оскалил на меня зубы.
– Я же говорил тебе держаться подальше от моих комнат! Что за ерунда взбрела тебе в голову на этот раз? Если умру я, то и вы все тоже.
Это был блеф обреченного человека.
У меня в груди начинала бурлить сила. Так вот каково это – держать в своих руках жизнь любимого человека.
– Нет, не умрем, – сказал я. – Об этом я тоже читала.
Мои слова немного смягчили твою ярость, и я увидела, как на твоем лице промелькнула тень уязвимости.
– Констанца, – произнес ты умоляюще, с той же дикой хрипотцой в голосе, которую я слышала, когда ты меня раздевал, с тем же отчаянным блеском в черных глазах, который я видела лишь тогда, когда ты называл меня своим сокровищем. – Я люблю тебя. Посмотри на меня, Констанца, моя драгоценность, моя жена. Я люблю тебя. Не делай этого.
На твоем лице мелькали по очереди все наши нежные минуты наедине – и как же ты был сейчас прекрасен. Отчаявшийся, уязвимый. Страх за свою жизнь придал тебе вид человека, который действительно может любить и быть любимым, человека, который сам откроет свое сердце и все свои секреты, не дожидаясь, пока ему начнут выламывать ребра. Должно быть, Магдалена тоже это увидела; она зажмурилась и отвернулась, хотя и обливалась потом, изо всех сил прижимая тебя к кровати. На лице Алексея читался лишь страх, как у ребенка, которого родители втянули в свою вражду. Я была благодарна ему: за невинность и за сильные руки.
– Констанца, – повторил ты и потянулся ко мне губами, словно хотел поцеловать. – Отложи ее, любимая. Я прощу тебя. Если ты остановишься, я все прощу, и мы никогда даже не заговорим об этом.
Все проявления доброты, что я видела от тебя за эти годы, ожили во мне, восстали против моей цели. Каждая улыбка, каждый мелкий жест острыми булавочными уколами напомнили о себе, призывая увидеть все яркие пятна на уродливом гобелене нашего брака.
Но пара завитушек и орнаментов не могли перечеркнуть тот факт, что сама ткань нашей совместной жизни была темной, запутанной, удушающей. Я успела дать тебе тысячу вторых шансов, пошла на тысячу уступок. И теперь это касалось не только меня. Рядом были еще и Магдалена с Алексеем. Скоро ли ты устанешь от своего заводного солдатика и раскрашенной куклы и разобьешь их вдребезги?
– Ты и остальным это говорил? – спросила я хрипло. Из глаз полились слезы, горячие, как свежая кровь. – Перед тем, как убить их?
Твое лицо потемнело, на него наползла гневная тень. Глаза из глубоких, манящих озер превратились в острый сланец, рот исказил ядовитый оскал. Именно с таким человеком я прожила большую часть своей жизни: высокомерным, жестоким, впадавшим в ярость при малейшем намеке на неповиновение.
– Опусти кол, Констанца, – приказал ты. Резко, отрывисто. Будто говорил с собакой. – Лучше послушай. Не зли меня.
Я подавила всхлип и занесла над твоей грудью кол, сжала его так сильно, что деревянные щепки впились в мои бескровные пальцы.
Я отрывисто вдохнула раз, другой и крепко зажмурилась.
Не спрашивай, почему я это сделала.
Я устала быть твоей Марией Магдалиной. Устала каждую ночь с нетерпением ждать у твоей могилы, пока ты восстанешь и снова озаришь мой мир светом. Устала ползать на коленях и утирать с твоих стоп кровь своими волосами и слезами. Устала хватать ртом воздух каждый раз, когда твой взгляд ранил меня в самое сердце. Устала от того, что твои объятия заменяли мне целую вселенную, от искры жизни, которую дарил мне твой поцелуй, от смерти, скрывавшейся на кончиках твоих клыков. Устала таскать на себе груз раболепной любви, устала от приторно-теплых приливов идолопоклонства, наполнявших мой мир красками.
Я устала быть верной.
Я сделала из тебя своего собственного Христа и возносила тебе свои темные молитвы. За пределами досягаемости твоего сурового взгляда не мог выжить никто, даже я сама. Я превращалась в абсолютное ничто, когда ты смотрел в другую сторону, в пустой сосуд, ждущий, когда его наполнит сладкая вода твоего внимания.
Ни одна женщина не вынесет такой жизни, мой господин. Никто не вынесет. Не спрашивай, почему я это сделала.
Прости меня, Господи.
Прости меня, мой Христос.
Я со всей силы опустила кол. Он вошел в твою грудь, разорвав плоть.
Ты ревел от боли и ярости, Магдалена не переставая кричала – но не позволяла тебе вырваться. Ее стальной характер не подвел, даже когда твоя кровь обагрила ее ночную рубашку. Алексей был слишком потрясен, чтобы говорить, из его распахнутого рта вырывались сдавленные, полные ужаса звуки. Но и его решимость осталась прежней.
Я с мучительным всхлипом всем своим весом навалилась на кол. Тот дошел до цели, раздробив одно или два ребра и пронзив твое сердце, как один из семи мечей Богородицы.
Это была грязная, трудная работа – убивать тебя. Ты корчился и бился, доводя нас троих до изнеможения. Пришлось сжать твои бедра коленями и вцепиться в кол обеими дрожащими руками.
В конце концов, ты издал ужасный булькающий хрип и застыл. Кровь капала на простыни, наполняя комнату своим неповторимым ароматом. Сладкие металлические нотки били мне в нос, даже несмотря на то, что из моих глаз рекой текли горячие слезы. Я думала, в смерти ты будешь так же прекрасен, как при жизни, но на твоем лице застыла гримаса боли и ненависти. Глядя на тебя, я почувствовала холод, будто смотрела на незнакомца.