– Билет не забыл? – с волнением спросила Магдалена, поправляя воротник Алексея.
– Он тут, – сказал тот, похлопав себя по нагрудному карману.
– Обещаешь беречь себя? – спросила я.
Алексей закатил глаза – и я улыбнулась. В этом был весь он, мой обидчивый Алексей, самоуверенный, как и всегда.
– На этом корабле нет никого опаснее меня, – проворчал он. – Но да. Я обещаю.
Мы с Магдаленой расцеловали его, не заботясь о том, что нас могут увидеть. Мы обожали нашего золотого принца, и хотя мне и было больно его отпускать, я знала, что скоро мы вновь воссоединимся. Его свобода и счастье значили для меня больше, чем возможность держать его при себе, на цепи.
После долгих прощаний, рукопожатий и слез мы все же пожелали друг другу всего наилучшего и разошлись в разные стороны. Мы слишком долго жили в твоей тени, цепляясь за завязки твоего передника, и нам давно пора было повидать мир самостоятельно. Магдалена поступила на политический факультет римского университета, а Алексей купил билет на корабль до Америки. Своей новой игровой площадкой он выбрал Нью-Йорк.
– Обещай, что будешь писать, – не унималась Магдалена, оставляя на его щеках следы красной помады. – Хотя бы раз в неделю для начала! Я всегда отвечу, как бы ни была занята учебой.
– Обещаю, Мэгги, – ответил он, сморщив нос от ее беспокойных причитаний. Но за мнимым раздражением пряталась улыбка, и я знала, что он сдержит обещание.
Я сжала руки Алексея в своих, запоминая их вес и форму. Позже я часто лежала в полумраке комнаты и выводила контур его руки на своей ладони, просто чтобы не забывать ее.
– Я желаю тебе бесконечного счастья. Прости, что не могу поехать с тобой.
– Тебе нужно отыскать свой путь в жизни, я знаю. – Он одарил меня озорной ухмылкой. – Но мы увидимся раньше, чем ты думаешь: мое имя засверкает на афишах, и ты увидишь, как я играю на сцене одного из больших американских театров.
Мы все вздрогнули, услышав корабельный гудок, который приглашал на борт последних пассажиров. Алексей еще раз крепко меня поцеловал и поспешил вместе с другими пассажирами вверх по трапу. Я смотрела ему вслед с замиранием сердца и слезами на глазах. В следующее мгновение он перегнулся через перила трапа, сорвал с головы кепку и помахал нам. Магдалена выкрикнула его имя и помахала на прощание носовым платком, а я заплакала.
Мы стояли на пирсе до тех пор, пока корабль не скрылся за горизонтом, превратившись в едва заметное пятнышко. Затем Магдалена крепко меня обняла, утешающе поглаживая рукой мою спину.
– У него все будет в порядке, – успокаивала она меня. – Он храбрый мальчик.
– Не просто в порядке, – сказала я, взяв из ее рук носовой платок и промокнув им глаза. – У него все будет великолепно.
Я быстрым шагом проводила ее к экипажу, держа под руку. Она заранее отправила свои вещи в Италию и задержалась в городе лишь на несколько дней, чтобы проводить Алексея и провести вместе еще несколько часов. Большую часть этого времени мы или лежали в постели, или изучали Антверпен: бродили по переулкам, заглядывали в бары и наблюдали, как небо заливает рассветный румянец. Прошел почти месяц с тех пор, как мы сбежали из деревенского дома, и у меня наконец-то перестал сжиматься желудок от мысли, что я разозлю тебя подобным нарушением комендантского часа. Удавка твоей любви у меня на шее медленно ослабевала.
Когда мы подошли к экипажу, я сжала своими дрожащими руками руки Магдалены. Я провела со всеми вами так много времени, что мысль о жизни в одиночку вселяла в меня в равной степени и восторг, и ужас.
– Не забывай заботиться о себе, – сказала я настойчиво. – Если с тобой что-нибудь случится, я умру.
– Милая Констанца. Иди ко мне.
Она затащила меня в снисходительную темноту экипажа, взяла мое лицо в ладони и поцеловала. Этот поцелуй был долгим, глубоким, нежным и медленным, и когда мы отстранились друг от друга, наши лица были влажными от слез.
Магдалена промокнула глаза носовым платком и вытерла мне щеки.
– Ну вот, – сказала она. – Ты такая же красивая и храбрая, как и другие сказочные принцессы. Я буду тосковать по тебе, любовь моя. Ты уже решила, куда поедешь в первую очередь?
– Пока нет, – пробормотала я. – Но я хочу отправиться в путешествие. Хочу снова увидеть свою родную Румынию весной. Хочу знакомиться со всеми подряд, завести как можно больше друзей, хочу проводить каждую ночь за стенами дома, в окружении людей. И, пожалуй, хочу когда-нибудь еще раз кого-нибудь полюбить.
– Я желаю для тебя того же. Отчаянно желаю. А пока прощай до нашей следующей встречи. А это произойдет раньше, чем мы с тобой думаем. Я в этом уверена.
Я вышла из экипажа и долго стояла, положив руку на дверцу, в последний раз восхищаясь красотой Магдалены. Она одарила меня знакомой улыбкой, кривоватой и лукавой, и послала мне воздушный поцелуй. Я почти ощутила, как он обжигает щеку, отступая в сторону и давая экипажу тронуться.
Я дождалась, пока экипаж растворится среди других, и в последний раз помахала рукой, когда он завернул за угол, увозя мою Магдалену в новую жизнь. Затем шагнула в толпу и позволила городу поглотить меня целиком.
Вот мы и подошли к концу нашей совместной жизни, любовь моя. Твои кости гниют в обугленной могиле где-то во французской глубинке, а я брожу по свету, впервые за всю свою долгую жизнь чувствуя себя по-настоящему свободной. Мои ночи наполнены долгими прогулками, ароматом океанского бриза и звуками людского пения. Иногда я слышу во сне твой голос и в страхе просыпаюсь, но в последнее время все легче успокаиваюсь и засыпаю снова. Возможно, со временем я перестану вымаливать у Бога прощение. Возможно, позволю своему сердцу растаять и предстану в чьих-то глазах такой, какой видел меня ты: уязвимой, обнаженной и доверившей себя полностью.
Я обязана дать тебе последнее обещание, которое, надеюсь, никогда не нарушу. Я обещаю жить богато и без стыда, идти навстречу миру с широко распростертыми объятиями. Если в тебе к концу жизни осталась хоть небольшая часть, которая желала нам одного лишь счастья, которая действительно хотела для нас всего наилучшего, думаю, ей было бы приятно это услышать. Не знаю, сумела ли я оправдаться перед тобой, но перед самой собой, думаю, я оправдалась, и от этого мне гораздо спокойнее на душе.
Так что я отложу свое перо. Спрячу эти страницы в ящик стола, а свои воспоминания о тебе подальше в памяти, выйду в мир и начну жить. Я создам свою собственную бессмертную семью, в которой не будет ни разговоров на повышенных тонах, ни запертых дверей. Память о тебе растворится в тенях, и я никогда больше не произнесу твоего имени, даже когда буду рассказывать своим возлюбленным историю о том, как мы встретились. Меня ждут только нежность, доброта и сотни лет блаженства.
Выход на бис в венке из роз
Свет прожектора лился на меня, словно давно позабытый мной солнечный свет; я мерил шагами сцену, и мой голос легко несся по всему театру. Аудитория молчала, с замиранием сердца слушая, как я произношу свои реплики. Мы ставили трагедию в классическом стиле: море мелодрамы и фальшивой крови, и моя хищная натура трепетала при виде кровавого побоища, особенно в эту ночь. В эту ночь я был не единственным хищником в здании.
Я играл от всего сердца, целясь каждой замысловатой шуткой или душераздирающей репликой в правую ложу партера, откуда, я знал, за мной наблюдали жадные глаза. Две прекрасные пары глаз, каштановые и черные, как опалы. Я дрожал при мысли о взглядах этих издалека пожирающих меня глаз даже под ослепительным сценическим светом.
Раньше я думал, что нет ничего слаще эйфорического взрыва аплодисментов, но, когда мы с товарищами откланялись, сквозь рев аплодисментов и криков прорвалось нечто гораздо более сильное. Предвкушение.
Оно затопило меня, словно превосходный абсент. К тому моменту, как я, пошатываясь, сошел со сцены и пробрался мимо толкающихся людей к гримерке, я успел совершенно от него опьянеть.
Они нашли меня раньше, чем я их, – как и всегда. Торопливо повесив на вешалку костюм и отклеив с лица ленту микрофона, даже не потрудившись стереть грим, я выбежал из гримерной и чуть не столкнулся с ними. Две таинственные гостьи, настолько красивые, что на них было больно смотреть.
– Констанс! – воскликнул я. – Мэгги! О, вы все же пришли!
Я бросился в объятия Магдалены, стоявшей ближе ко мне, и она без колебаний меня поцеловала. Я протянул Констанце руку, и она переплела наши пальцы, а затем обрушилась на меня шквалом поцелуев. Одна из них, не могу сказать, кто именно, сунула мне в руки букет ароматных алых роз.
Первый поцелуй Магдалены всегда напоминал прикосновение к лезвию ножа: резкий толчок – и пульсирующее тепло. А целовать Констанцу было все равно, что погружаться в теплую ванну после тяжелого трудового дня. Будто каждая мышца расслаблялась, и наступало облегчение.
– Алексей, – прошептала Констанца мне в губы, обхватив мои щеки руками. – О, малыш Алексей, мы так по тебе скучали.
Мы устроили прямо там, в коридоре за кулисами, целое представление, но мне было плевать. Со мной рядом были Магдалена и Констанца. И если кому-то не нравилась демонстрация наших чувств, то никто не запрещал им обойти нас стороной или отвернуться.
Я притянул их обеих к себе и заключил в крепкие объятия. И оказался зажат между ними – голова закружилась от экстаза. Теперь все снова встало на свои места.
Констанца все еще ходила с длинными волосами, закручивая их на макушке в небрежный пучок. Ее лицо обрамляли рыжие пряди, и я прикоснулся к ним, восхищаясь этим крошечным несовершенством. Она ни на минуту не постарела с нашей последней встречи, и морщинки появлялись вокруг ее глаз лишь тогда, когда она широко улыбалась, как сейчас.
– Ты играл просто волшебно, – сказала она.
– Настоящее откровение, – вмешалась Магдалена, отступая в сторону, чтобы пропустить пару актеров. Те сворачивали шеи, чтобы взглянуть на нее, и я не мог их винить. На ней были чулки, обтягивающая юбка-карандаш сливового цвета и шелковая блузка, приоткрывавшая светло-коричневую кожу декольте.