Неторопливо переходя от компании к компании, Эшер крайне досадовал на необходимость вместо музыки вслушиваться в болтовню гостей. «Во имя короля и родины», – как сказал бы Макэлистер, дьявол его раздери… На ходу он знакомился с окружающими, будто случайно ронял кое-какие намеки, упоминал о кузене, специалисте по болезням крови, и мысленно просеивал сквозь мелкое сито бесконечные потоки шутливых, ни к чему не обязывающих разговоров, интересных ему куда меньше музыки, абсолютно игнорируемой собеседниками. То и дело приходилось напоминать себе, что кайзер стремится каким-то образом привлечь вампиров к военным действиям… и что американцу, которым он притворяется, не отличить концерта Дебюсси от «Далеко в низовьях Суони»[26] даже под страхом смерти.
Увы, толковали вокруг в основном о самых известных из спиритов, подвизающихся на ниве столоверчения или призыва духов и в данный момент практикующих в Санкт-Петербурге, причем одного из них Эшер узнал: то был шарлатан, уличенный в мошенничестве лондонской публикой. С притворным восторгом выслушивал он рассказы о людях, исчезавших на глазах многочисленных толп (хотя обычно не в тех городах, где представлялось возможным провести доскональное расследование), или разнообразных предметах, «аппортированных» из отдаленных мест спиритами-духовидцами, вплоть до настоящих воробьиных гнезд, чудесным образом перенесенных в Санкт-Петербург из Китая (хотя скорее раздобыли их куда ближе и безо всяких чудес)… не говоря уж о тайных свиданиях, конфузах, интрижках и сговорах куда менее возвышенного свойства.
И вот, посреди рассказа самой великой княгини Анастасии об огромном сияющем колесе, явившемся команде шведской рыболовной шхуны в небесах посреди Атлантического океана не далее как в прошлом году, за плечом ее высочества мелькнуло знакомое лицо.
«Берлин».
Ведро ледяной воды на голову и то не возымело бы такого эффекта.
«Этого типа я видел в Берлине…»
И фамилия его… Рисслер. Довольно молод, высок, сутул, бесцветен, с пытливым, назойливым недовольством в водянисто-синих глазах… Именно эта манера держаться и кислая мина и запомнились Эшеру ярче всего. На его памяти этот молодой человек около полудюжины раз входил и выходил из здания Аусвертигес Амт на Вильгельмштрассе, а служил там, помнится, клерком. Фамилию его Эшер выяснил лишь потому, что давно обзавелся привычкой знать в лицо и по имени всех, кто хоть как-нибудь связан с дипломатической службой. На всякий случай: вдруг да пригодится?
Извинившись перед великой княгиней, Эшер двинулся следом за тощим, согбенным германским клерком, идущим вдоль зала с тарелочкой икры и треугольных тостов в одной руке и бокалом шампанского в другой.
«Первая зарубежная командировка?» Среди тех, кому поручали слежку за иностранными агентами, этот клерк не числился, по крайней мере в 1896-м. И до сих пор не обладал ни манерами, ни походкой опытного агента – даже внешности изменить не удосужился: все те же жидкие усы, все те же вислые баки… Неужели эти идиоты с Вильгельмштрассе действительно полагают, будто их клерков низшего ранга никто не помнит в лицо?
Скорее всего, нет. А значит, Рисслер прислан сюда с заданием, которого никому другому не поручить: возможно, как единственный в достаточной мере владеющий русским или точно знающий, что представляет собой загадочный звездный студень.
Среди множества сплетников вперемежку с хозяевами бала, теософами, флиртующих и болтающих у претенциозных золотых колоннад вдоль стен зала, проследить за германцем, оставаясь незамеченным, не составляло труда.
– Мсье Пламмер, дорогой…
Локоть Эшера железной хваткой стиснула тонкая ручка в лайковой перчатке о восемнадцати пуговицах.
– Вы просто обязаны познакомиться с одной из наших самых усердных искательниц истины! Госпожа Анна Вырубова… а это мсье Пламмер, наш гость из Чикаго…
Провожая взглядом удаляющегося клерка с вислыми баками, Эшер поклонился второй из великих княгинь (великой княгине Милице, носившей изумруды, тогда как великая княгиня Анастасия предпочитала рубины) и круглолицей, слегка полноватой блондинке невысокого роста, державшейся за ее спиной. По счастью, Рисслер – или как он здесь именовался – был довольно высок…
– Из Чикаго! – взвизгнула госпожа Вырубова, в радостном изумлении всплеснув пухлыми ручками и ухватив Эшера за руку, точно экзальтированная школьница. – Подумать только, из самих Соединенных Штатов! Как вам нравится Петербург, шер[27] мсье?
– Прошу прощения, ваше высочество, – с поклоном заговорил Эшер, бросив взгляд в сторону Рисслера, достигшего цели и остановившегося возле рослого, статного, располагающей внешности джентльмена с заметной проседью в темных волосах и коротко остриженной бородке. – Не просветите ли вы меня, кто таков вон тот джентльмен? Тот, что принимает шампанское от злокозненного клеврета?
Дамы, переглянувшись, заулыбались. Ямочки на щеках госпожи Вырубовой достигли поразительной глубины.
– О, драгоценный мой мистер Пламмер! Это доктор Бенедикт Тайс, а вы просто как в воду глядели! «Злокозненный клеврет»… по-моему, вернее мсье Текселя не опишешь! Поскольку в его глазах – жутких, вечно бегающих из стороны в сторону глазках! – что бы он ни утверждал на словах, нет ни малейшей веры в теории нашего милого доктора Тайса касательно потаенных сил Мировой Души…
– Он немец, – пренебрежительно бросила великая княгиня, избавив Эшера от необходимости украдкой сверяться со списком, присланным Лидией.
Впрочем, фамилию эту и даже адрес – Сампсониевский проспект, главная улица Выборгской стороны – он помнил прекрасно.
– Ну, нет, Милица, не смей говорить о немцах в этом ужасном высокомерном тоне! Да, доктор Тайс немец, однако разум его открыт для воздействия Незримых Миров – дай бог каждому! Здесь он, мсье Пламмер, в подлинном изгнании, – вздохнула толстушка. – Такое горе, такое горе! Как вспомню его трагедию – слезы на глазах наворачиваются… хотя я, мистер Пламмер, вообще страшная плакса. Все подруги говорят: ты, дескать, слишком уж впечатлительна. Понимаете, он был совсем молод, когда этот ужасный Бисмарк сожрал, присоединил к этой кошмарной Германской империи их страну… вот он и предпочел власти Берлина изгнание, покинул родину, да так и не вернулся назад. А ведь Бавария – особая, отдельная страна, и тебе, Милица, это известно! Так что на самом деле доктор Тайс вовсе не немец! И к тому же, – добавила Вырубова, повернувшись к Эшеру и схватив его за руку, – совсем бескорыстно делает столько добра, работает с бедняками в трущобах!
– Да, это правда, – признала великая княгиня, и отвращение к родине доктора на ее лице сменилось снисходительной улыбкой. – Хотите, мсье Пламмер, я вас ему представлю? Только, боюсь, наша Аннушка изрядно преувеличивает его веру. Да, Бенедикт изучает фольклор, но, увы, он – скептик до мозга костей. Ох уж эти ученые! Тут ведь нужна беззаветная, искренняя, детская вера, а им не по силам отдаться ей всей душой. А может, все дело в том, что избыточное развитие черепных нервов ослепляет Внутренний Глаз, мешая прозревать Истину… а может, все его время и силы попросту поглощает клиника, и это действительно, как выразилась Аннушка, трагедия так трагедия!
– Почту за честь, – ответил Эшер. – Мнение скептика я всегда выслушаю с удовольствием. Какой прок в аргументе, если он не выдержит света, льющегося с обеих сторон?
– Вот и я то же самое, то же самое постоянно твержу! – победно воскликнула Анна, запрыгав на месте, точно девочка лет четырех. – Нужно душу раскрыть, отринуть предубеждения… Ох, простите, мсье, мы отойдем на минутку: генерал Салтыков-Щеренский хочет… Мы вскоре вернемся…
Повидавший достаточно дипломатических приемов, Эшер прекрасно знал, что ни одной хозяйке не пройти и десятка футов, не будучи остановленной либо отвлеченной от разговора кем-нибудь из гостей, и растворился в толпе.
– Доктор Бенедикт Тайс, – заговорил Исидро, возникший рядом, едва Эшер шагнул в нишу меж двух покрытых позолотой колонн у стены. – А никого другого из списка миссис Эшер сегодня здесь, насколько мне известно, нет.
– Возможно, никто из остальных просто не содержит благотворительной клиники и не нуждается в пожертвованиях, – заметил Эшер, взглянув из-за колонны в сторону баварского экспатрианта. – А рядом с ним стоит клерк из германского министерства иностранных дел в Берлине.
– Вот как? – Вампир смерил доктора и его «клеврета» взглядом змеи, наблюдающей за парой сверчков. – Возможно, вам показан визит в его клинику: любопытно, что там можно увидеть. Вы с ним поговорите?
– Да, но, думаю, не сегодня, – ответил Эшер. – Прежде чем снова увидеться с ним и оказаться узнанным, хотелось бы послушать, что скажет о нем Разумовский и, может быть, один из моих друзей в местном отделении Департамента.
– Тогда я подожду вас снаружи. Тот ли он человек, которого видела леди Ирен, или нет, шансы отыскать здесь сегодня двух германских ученых, сопровождаемых агентами Аусвертигес Амт, равны примерно девятистам пятидесяти тысячам к одному.
– Хорошо. Только пожелаю князю Разумовскому доброй ночи.
– Полагаю, вашего исчезновения он не заметит. По-моему, он весьма и весьма увлечен беседой с некой красавицей баронессой, но поступайте как знаете.
Исидро двинулся к выходу. Оглядевшись в поисках князя, действительно занятого беседой, которую некто третий мог бы принять за предложение руки и сердца, со стройной, смуглолицей дамой в броском розовом платье по ту сторону зала, Эшер направился было к ним, но тут на плечо его легла чья-то ладонь.
Учуявший подошедшего задолго до того, как тот остановил его, Эшер оглянулся и вздрогнул от неожиданности и отвращения. Конечно, без грязнуль, не любящих мыться, не обходится ни один многолюдный прием (как показывал опыт, знатное происхождение отнюдь не исключает подобных причуд), но этот человек оставлял далеко позади их всех. Его «народный костюм» был пошит из шелка самых дорогих сортов, однако рука на плече Эшера оказалась на удивление грязной, с длиннющими обкусанными ногтями, а лицо, возникшее перед Эшером в полумраке, обрамляла неопрятная крестьянская борода.