Вот только глаза…
– Хтой-та? – В великосветском антураже бала грубый простонародный говор русского казался не менее неожиданным, чем источаемая им едкая козлиная вонь. – Вон, вон тот. С кем это ты говорил?
Эшер покачал головой:
– Не знаю.
– Бойся его! – Повернув голову, крестьянин с безумным огнем в блекло-серых глазах устремил взгляд в толпу, вслед вампиру, хотя Эшер разглядеть Исидро среди гостей не смог. – Бойся, тебе говорю. Али не видишь, кто он таков? Вокруг него тьма! Горит, полыхает, будто свет вокруг ликов святых!
– А вам, – спросил Эшер, – видеть лики святых доводилось?
Крестьянин, вздрогнув, повернулся к нему. Глаза его вновь сделались человеческими… а может, огонь безумия в них Эшеру вовсе почудился. Обрамленное с двух сторон сальной гривой длинных, прямых волос, лицо незнакомца расплылось в простодушной улыбке:
– Э-э, мила-ай, кто ж из людей ликов святых не видал?
Завидев их, случившаяся неподалеку Аннушка Вырубова прервала разговор с двумя офицерами в гвардейских мундирах и восторженно заулыбалась:
– Отче Григорий!..
Раскинув в стороны руки, громко шурша безвкусным сиреневым платьем, отделанным множеством кружевных оборок, она поспешила к ним.
– Гляди, осторожней будь, мила-ай, – сказал «отец Григорий», осенив лоб Эшера крестным знамением. – Ступай, да благословением Божиим не гнушайся. Встретишься с этим опять, оно тебе ох пригодится, поверь! Этот-то – он из тех, кто света дня не выносит.
Глава восьмая
Под стук колес кеба, катившего Невским проспектом, Эшер подробно рассказал, где и при каких обстоятельствах встречался с герром Рисслером – а ныне, стало быть, мсье Текселем – прежде.
– И эти сведения мне тоже до времени следует придержать при себе, – добавил он, зябко поежившись от зверского ночного мороза и поплотнее закутавшись в меховую полсть кеба.
Похоже, местным жителям стужа нисколько не досаждала. Кареты обгоняли кеб одна за другой, словно в четыре часа пополудни, а не в четыре утра, а в окнах роскошных апартаментов над мраморными фасадами магазинов, за пеленою сырого тумана с Невы, мерцали огоньки ламп.
– В Департаменте имелась расхожая шутка насчет очевидности слежки, установленной Охранкой за кем-либо из нас: будто один малый завел обычай холодными ночами посылать к филерам лакея любовницы с горячим кофе. Согласно списку Лидии, в одном Петербурге германских специалистов по заболеваниям крови трудится около дюжины. Так что наш вампир, узнав, что один засвечен, в скором времени подыщет другого.
– Действительно, – пробормотал Исидро. – Пусть даже некоторые из этой дюжины перебрались в Петербург, поскольку, подобно Тайсу, буде он искренен в сих утверждениях, не согласны мириться с кайзером и его замыслами. По крайней мере, теперь нам известно, в какую сторону направить поиски далее… если этот Тайс действительно тот самый, кого видела Ирен.
Сложив на груди руки в серых перчатках, он погрузился в безмолвное созерцание туманных силуэтов на облучках, на запятках, за оконцами проезжающих мимо карет, нарядных, будто шкатулки для драгоценностей.
– Я проверю и остальных, – сообщил Эшер, вынув из кармана увесистую стопку визитных карточек, втиснутых ему в ладонь за минувший вечер. По крайней мере, половину из них украшали наскоро начертанные от руки приглашения на чай, на сеансы, на суаре. – Учитывая манеру, в которой эти люди говорят друг о друге, трудностей не предвидится. В пятницу я приглашен на званый обед, задаваемый Кругом Астрального Света…
Однако сердцем он чувствовал: все это лишь предосторожности. Клиника на Сампсониевском проспекте… идеальное прикрытие!
«Нет ли у него приспешников кроме Рисслера-Текселя?»
Из собравшихся в монструозном, алом с золотом зале германским агентом мог оказаться любой.
«По сути, Текселя я опознал чисто случайно. Не прислан ли сюда из АА еще кто-нибудь? Если там верят Тайсу, вполне возможно. Если в АА поверили, будто действительно могут заполучить в полное свое распоряжение агента-призрака, которого не остановит ни один часовой и не заметит ни один дозорный, отчего нет?»
«Есть тут у нас некий германский доктор, чьи изыскания показались мне поразительно схожими», – писала леди Ирен…
Казалось, Эшер произнес ее имя вслух: молчание Исидро сделалось несколько иным.
– Полагать, будто леди Итон, сохранив к сему способности, не почувствовала бы моего появления в Петербурге и не исхитрилась отыскать меня, по меньшей мере, абсурдно, – заговорил вампир, не отводя задумчивого взгляда от окна. – Тот полицейский, с которым вы разговаривали… кстати, акцент удался вам выше всяких похвал… сказал, что на месте происшествия обнаружили золу и дамскую туфельку.
– Да, но то было осенью, – немедля напомнил Эшер, – а письмо вашей подруги писано в феврале.
Исидро, повернувшись к нему, едва заметно, однако вполне по-человечески приподнял брови, очевидно удивленный и, как ни странно, тронутый попыткой его ободрить.
– В таком случае, – помолчав, продолжал он, – чья же она? Голенищев о подобных утратах в своем гнезде не упомянул ни словом.
– Как бы там ни было, нашему прогерманскому Неупокоенному она тоже принадлежать не могла. Возможно, Голенищев солгал? А может, погибшая принадлежала к «птенцам» того самого князя Даргомыжского?
– Будь оно так, полагаю, Голенищев непременно ткнул бы сим фактом в нос троице взбунтовавшихся накануне ночью, на фоне всего этого кровавого скандала. Вдобавок пусть мы, охотящиеся в ночи, и не доверяем собратьям, но чтобы вампир погубил либо способствовал гибели другого вампира – дело практически неслыханное.
– А написала бы вам леди Итон о том, что кого-то из петербургских вампиров постигло несчастье? Или, скажем, о бунте в санкт-петербургском гнезде?
Будь на месте испанца кто-либо другой, этот легкий наклон головы вполне мог бы оказаться высоко поднятыми бровями, изящной глумливой усмешкой, а в случае престарелого ректора Нового Колледжа – вскинутыми кверху ладонями и изумленным возгласом: «ЭШЕР! Ну, батенька…»
– Другими петербургскими вампирами она почти не интересовалась, – пояснил Исидро, бросив взгляд за окно, на ледяное крошево меж берегов Мойки, заискрившееся алмазами в отсветах фонарей над мостом. – В письмах ко мне она даже ни разу не упоминала кого-либо из «птенцов» Голенищева по именам. А в письме, полученном мною во время убийства деда нынешнего царя, ни слова не написала о сем событии и разве что вскользь коснулась беспорядков, разыгравшихся здесь шесть лет назад, поскольку они затруднили охоту.
Чуть сдвинув брови, Исидро едва заметно наморщил обезображенный шрамом лоб. Эшеру тут же вспомнились и заржавевшие струны арфы, и рассохшаяся кожа книжных переплетов, и собрание трудов по математике и математической теории музыки, не пополнявшееся на протяжении без малого ста лет.
– Что до изменника в рядах Неупокоенных и вопроса, не соврал ли Голенищев из каких-либо соображений, да и вообще имеет ли раскол в петербургском гнезде хоть какое-то касательство к разговору, свидетельницей коему стала Ирен… подозреваю, за ответами придется ехать в Москву, расспрашивать обо всем этом московских вампиров. Сможете вы приготовиться к отъезду ближайшей же ночью, под конец наступающего дня? Поезд отходит в полночь, с Варшавского вокзала.
А прибывает, стало быть… Эшер быстро подсчитал кое-что в уме. Прибывает, стало быть, назавтра, около двух пополудни.
– Хорошо. Приготовлюсь.
Спорить с Исидро, принявшим решение, было бы в лучшем случае пустой тратой времени.
– Что мне необходимо знать об этой поездке?
Шрамами, украшавшими предплечья и горло под защитой серебряных цепочек, Эшер обзавелся, впервые отправившись с Исидро в Париж.
– Чем меньше вам о ней известно, тем лучше.
Кеб, заскрипев, остановился у подъезда «Императрицы Екатерины», и Эшер сошел на мостовую, предоставив расплачиваться Исидро.
– Вампиры, – продолжал тот, – обладают сверхъестественной способностью чуять живых, идущих по их следам. Полагаю, оставив мои чемоданы в доме, нанятом мной для себя, вам лучше всего отправиться прямо к себе и оставаться там до отъезда.
– Согласен, – ответил Эшер. – А говорит ли хозяин Москвы по-французски?
Исидро сощурился. Очевидно, о московском хозяине он кое-что слышал, однако за вечер в обществе петербургских вампиров и еще один, проведенный в высшем свете, среди членов Теософического общества и их прихлебателей, у него явно создалось впечатление, будто большинство русских французским владеет прекрасно.
Но Эшер-то точно знал, что это вовсе не так. Да, петербургская знать зачастую владела французским гораздо лучше, чем русским, однако Москва далеко не Санкт-Петербург. Ее хозяин (при этой мысли Эшеру сделалось весьма неуютно) вполне мог оказаться каким-нибудь бородатым boyar, не подчинившимся Петру Великому и полагающим французский просто-напросто языком поверженной армии Наполеона.
– Мне следует остаться с вами, – рассудил Эшер, – и, если от меня вправду потребуются услуги переводчика, положиться на то, что вы убережете меня, поневоле подслушавшего ваш разговор, от нежелательных последствий.
«Во имя короля и родины?» Чтоб сыплющиеся с неба бомбы и лениво ползущий по земле газ так и остались кошмарными снами, не дающими ему покоя вот уже больше десяти лет? Или ради друга, написавшего безвестно пропавшей даме: «Во имя моей любви к вам»?
– Я сделаю все, что в моих силах, дабы вам не причинили вреда.
От обычной легкой иронии в голосе Исидро не осталось даже следа.
– И… благодарю вас, – едва ли не с запинкой добавил вампир, – за помощь в сем деле. Леди Ирен…
Позже Эшеру показалось, будто Исидро готов был рассказать, что побудило его проделать путь длиной почти в две тысячи миль, к самому полярному кругу, признаться, что потуги мировых держав залучить вампиров на службу ему безразличны… Однако в тот миг его вновь накрыл сбивающий с толку приступ «ментальной слепоты», от коего Эшер, вздрогнув, моргнув, очнулся минуту – а может, две, а может, пять – спустя и обнаружил, что стоит на панели перед величественными бронзовыми дверьми отеля «Императрица Екатерина», в полном одиночестве, а Исидро и след простыл.