«Как могут слова мачехи с няньками обладать таким весом, что ты с тех самых пор не сомневаешься в своем уродстве?»
– А ты сегодня же и уезжаешь? – негромко спросила Лидия.
– Да, без четверти полночь. Исидро говорит, нам позарез необходимо прибыть на место при свете дня и не встречаться после того, как стемнеет.
На время Лидия словно бы целиком сосредоточилась на двух дюжинах крохотных жемчужных пуговок полупрозрачной кружевной блузки и ворота, прикрывавшего серебряную цепочку вокруг шеи.
– А мне предстоит выяснить, с кем водит дружбу Тайс – и, главное, нет ли среди его друзей чудака, никому не показывающегося на глаза при дневном свете?
– По возможности. Хотя, могу поручиться, половина юных денди и три четверти леди из петербургского общества не ложатся в постель до рассвета и не выходят за дверь, пока солнце не сядет, так что исключительно ночного образа жизни за одним из них, вполне вероятно, попросту не заметят. Вот тут-то и наступает очередь банковских книг.
– Для этого банковские книги мне ни к чему, глупенький, – с улыбкой возразила Лидия, однако ее улыбка тут же угасла. – Ты ведь будешь осторожен в Германии?
– Еще бы. С заходом солнца за порог – ни ногой. До Варшавы не больше полутора суток езды, – продолжал Эшер так беззаботно, словно оба ведать не ведали, отчего ни один из вампиров в городах, которые ему предстоит посетить, ни за что не должен пронюхать, где искать человека, сопровождающего Исидро, – а в среду, около полудня, мы – смею надеяться – будем уже в Берлине и при определенном везении уедем оттуда в четверг, сразу же после рассвета. Мне, знаешь ли, вовсе не хочется задерживаться в Берлине хоть на минуту сверх необходимого… и даже это, по-моему, уже слишком. Ну а сейчас я молюсь об одном – чтоб этот «птенец»-ренегат, кем бы он ни был, оказался откуда угодно, только не из Берлина. Застрять там надолго в поисках вампирских гнезд, с содействием местного хозяина или без, избави Боже. Быть схваченным берлинской полицией за покушение на кражу со взломом… только этого мне и не хватало!
Лидия отвернулась от зеркала. Ее близорукие карие глаза исполнились страха.
– Но дон Симон убережет тебя от неприятностей, разве нет?
– Убережет, разумеется, – мрачно ответил Эшер. – Но если переполох, поднявшийся в результате убийства двух-трех приблудившихся «полицай», продлится до рассвета, тут уже мне будет трудновато оберегать от неприятностей его, пока мы не доберемся до польской границы. Остается только надеяться, что подобной ситуации не возникнет.
– По-моему, – с подчеркнутой небрежностью, вернувшись к пристальному изучению ресниц в зеркале, сказала Лидия, – дон Симон не настолько неосторожен, чтоб оставлять на виду трупы чинов полиции.
– Согласен. Однако в жизни случается всякое… а шпионы, не учитывающие этого обстоятельства, обычно не возвращаются на родину целыми, невредимыми и с добычей в кармане. Чу! Слышу беззвучный шепот незримых прислужников, накрывающих обед… и что-то подсказывает мне, что кухня в доме его сиятельства выше всяких похвал!
Неизменно тактичный, князь Разумовский вернулся в izba лишь ближе к вечеру, а миссис Фласкет развлекал за обедом у себя, во дворце. Тем временем Лидия познакомилась со слугами (одна из них, Алисса, старшая горничная, превосходно владела французским) и очаровала всех четверых, а слуги распаковали чемоданы ее компаньонки в другой, малой спальне, отведенной миссис Фласкет на одну ночь: назавтра ей предстояло отбыть назад, в Англию.
– Компаньонка она вправду великолепная, – заметила Лидия, вместе с Эшером глядя в широкое окно, на Разумовского с почтенной вдовой, вышедших из рощи, заслонявшей небольшой коттедж от дворца почти целиком. – Читает все, от Платона до грошовых детективов, любой вопрос политики способна вывернуть и так и этак, а когда я заверила ее, что совсем не нуждаюсь в бесконечной дорожной болтовне под стук колес, газет проглотила – без счета… Ей по плечу даже держаться в курсе происходящего на Балканах, а на такое не способен никто из моих знакомых, кроме тебя! Вдобавок она разбирается и в моде, и в крикете, и в уходе за комнатными собачками в достаточной мере, чтобы поддерживать непринужденные разговоры обо всем этом часами, если ей платят за болтовню. Я снабдила ее рекомендательным письмом к тетушке Луизе, живущей в Париже…
– Зная твою тетушку Луизу, счесть это делом добрым при всем желании не могу.
– Ну… да, однако она очень неплохо платит сносящим ее сварливость и занудство, а бедной миссис Фласкет крайне нужна работа. Вдобавок житье в Париже ей, думаю, придется по душе, а еще она – самое тактичное живое существо на всем белом свете. Знаешь, если дон Симон меня чему-то и научил, – добавила она с некоторым напряжением, возникавшим в ее голосе всякий раз, когда ей приходилось помянуть вампира по имени, – так это тому, что человек, готовый взяться за нужное тебе дело, отыщется в любом городе мира – хватило бы только денег.
Умолкнув, Лидия приоткрыла рот, чтобы сказать еще что-то («Видимо, об Исидро», – подумалось Эшеру), но тут с крытой веранды донесся топот князя с ее компаньонкой, отряхивающих грязь и гравий с подошв. Снег за окном уцелел лишь с северной стороны деревьев.
«Вероятно, к ночи вновь подморозит, – рассудил Эшер, глядя на пар из ноздрей Разумовского, клубящийся в косых лучах солнца, склонившегося к горизонту. – Однако еще неделя, и ветви берез покроются свежей листвой…»
– Полагаю, тебе пора, – негромко сказала Лидия.
– Верно, пора, – подтвердил Эшер, накрыв ее руки ладонью.
Остаться с нею хотелось всем существом, всеми фибрами души и тела – так утопающему хочется сделать вдох. Однако он прекрасно помнил и холодную стальную хватку вампира Иппо, и призрачно-бледные, туманные лица московских вампиров, с воздушной легкостью взлетевших на стену ограды…
…и без раздумий бросился бы под зубья паровой молотилки, лишь бы никто из этих созданий – знавших его, видевших его лицо – не заподозрил, что в Санкт-Петербурге есть некто, кому он, человек, служащий Исидро, может доверять тайны.
– Будь осторожен, – все так же негромко сказала Лидия, когда он, зная, как память об этом поцелуе пригодится в ближайшие дни, поднес ее пальцы к губам. – А Исидро… Исидро передай мои наилучшие пожелания.
– Непременно. Не забывай, он прекрасно все понимает, – добавил Эшер, видя тревогу в ее глазах.
– Я знаю, – едва заметно кивнув, подтвердила Лидия. – Знаю и рада этому. Я… мы… стольким ему обязаны, и мне не хотелось бы, чтоб он считал, будто я не благодарна ему за твое спасение. И за свое, кстати, тоже. Просто… просто мне очень не хочется снова видеться с ним.
С этими словами она поспешно сняла очки, дабы Разумовский и миссис Фласкет, со смехом и шутками распахнувшие дверь, не увидели их у нее на носу.
Глава двенадцатая
Из Санкт-Петербурга они отбыли почти в полночь, а в первых проблесках утра за окном купе первого класса показались непроторенные болотистые леса остзейского края. Исидро незадолго до этого исчез, и Эшер поспал пару часов в весьма симпатичном спальном вагоне, предоставленном Железнодорожной службой Российской империи, а пробудившись, увидел снаружи практически тот же самый пейзаж. Серые стволы сосен с подтаявшим снегом среди корней; блеск далеких озер; глухие серые стены древних крепостей, свидетельниц жутких средневековых войн, о которых английские школьники даже не слышали; снова сосны…
– Насколько я понимаю, – поинтересовался Исидро следующей ночью, после того как полумрак северного вечера наконец уступил место непроглядной тьме, – польский к известным вам языкам не относится?
– Вы правы. Однако польская аристократия владеет французским и немецким гораздо лучше, чем языком собственного простонародья, еще чаще русской. По крайней мере, в некоторых российских кругах хоть какое-то знание русского… модно.
Пренебрежение ко всем славянам разом Исидро сумел выразить одним едва заметным движением изящно очерченных ноздрей.
– Тогда с варшавскими вампирами вам лучше не видеться вовсе. Молчанов и Голенищев отзывались о них крайне презрительно, но, возможно, лишь оттого, что оба – русские, а речь шла о покоренном ими народе. Не грозит ли вам опасность, оставь я вас в городе на собственном попечении?
– У меня есть отменная книга, – отвечал Эшер, – и номер, где можно читать ее, ничего не боясь. Да, снова взглянуть на Варшаву было бы весьма интересно, но… Заграница давно отучила меня рисковать без нужды.
Как и в Москве, и в Санкт-Петербурге, Исидро арендовал для себя древний, однако безупречно ухоженный особняк посреди Старого города, а для Эшера – комнату в пансионе неподалеку. Присмотрев, чтоб их солидный багаж, включая сюда громадный гробоподобный чемодан Исидро, перенесли внутрь, Эшер провел в особняке весь долгий весенний день – читал Les Miserables[37], дремал, играл на фортепиано в гостиной старые, с детства знакомые песенки (весьма умиротворяющее занятие на случай, когда нет возможности прокатиться на мотоциклете) либо разглядывал улицу внизу, за окном. В восемь – солнце в высоком северном небе заметно склонилось к западу – он покинул особняк, отужинал в кафе на Сенаторской улице и поспешил к себе, в пансион, пока над островерхими, красными с золотом крышами города не угасли вечерние сумерки.
Заграница… здесь он давным-давно привык делить любой город на зоны опасные и безопасные, отчетливо отделяя одни от других на мысленных картах, оценивать их с точки зрения вероятности встречи с врагом или необходимости быстрого бегства. Города, который он не смог бы пересечь от окраины до окраины, оставшись незамеченным местной полицией, не нашлось бы от Петербурга до самого Лиссабона. В юности он любил европейские города – их красоту и древность, дворцы и парки, ошеломляющее разнообразие уличных толп и криков лоточников и многоцветье наречий, серпантином вьющихся над мостовыми. Любил… а после очень – глубже, чем думал в то время