– Нет, отец Григорий говорит: это сам город делает людей слепыми и глухими к радостям и невзгодам ближних.
В словах переводчицы чувствовалась такая искренность, что доктор Тайс мягко ответил:
– Возможно, добрый отец Григорий и прав, Аннушка. В конце концов, сам я отнюдь не селянин.
Знакомясь с прочими дамами из Круга Астрального Света, подходящими представиться одна за другой, Лидия, к немалому своему удивлению, обнаружила, что Разумовский – отчаянно флиртовавший с хозяйкой за осененным ветвями папоротников столиком чуть в стороне – был совершенно прав, сказав, что, остановившись в его гостевой izba без компаньонки, она нисколько не уронит собственной репутации в глазах петербургского общества. В Лондоне на нее посмотрели бы косо, а то и вовсе не пустили бы на порог. Здесь, под эгидой Разумовского и его столь же рослой, златоволосой сестры Натальи – расцеловавшей ее при встрече, словно родную сестрицу после долгой разлуки, – ее немедля сочли своей, выразили сочувствие («О дорогая, ведь путь до Парижа ужасно, УЖ-ЖАСНО далек, ВООБРАЗИТЬ не могу, КАК Ирина Муремская ездит туда что ни год шить туалеты…»), пригласили на дюжину суаре, ужинов и чаепитий («Вот только без танцев, боюсь, придется обойтись, дорогая: Великий пост, как-никак…») и представили отцу Григорию Распутину («Весьма, весьма неординарная личность, дорогая моя, воистину святой человек…»), хотя во взгляде, брошенном на Лидию отцом Григорием, расцеловавшим ее на крестьянский манер, в обе щеки, не обнаружилось ни намека на святость.
– Такой уж у него обычай, – захихикала толстушка Аннушка.
Однако отец Григорий вел себя в высшей степени пристойно, поскольку, если не брать в расчет этой выходки, большей частью сидел и слушал, о чем говорят вокруг (хотя говорили чаще всего по-французски), или обменивался ремарками на русском со стайкой своих поклонниц да поедал горстями икру. Но, стоило Тайсу вовлечь Лидию в рассуждения насчет точек соприкосновения психики с физиологией, великая княгиня Стана сказала:
– Наверное, об этом надо бы спросить отца Григория: ведь в его теле заключен дар целительства.
И крестьянин надолго задумался над вопросами Лидии.
Выдержав паузу, он покачал головой и ответил (а Аннушка Вырубова перевела):
– Не в том месте ответы ищешь, красавица. Не знаю я, как Господь посылает чудеса исцеления – через душу ли, через тело… да и не важно это.
– Но ведь, зная, как это происходит, вы могли бы стать еще сильнее, выучиться исцелять еще лучше? – возразила Лидия.
В безумных серых глазах отца Григория мелькнула тень добродушной улыбки.
– Ученье, ученье… а скажи-ка, красавица, дала ли тебе ученость то, чего ты желаешь сильнее всего на свете?
О чем речь, Лидия поняла сразу же, всем своим существом.
«Помогла ли тебе ученость родить дитя?»
На глазах ее навернулись слезы. Слезы по выкидышам, по вспыхнувшим и угасшим надеждам. Слезы стыда и мнительности, подозрений, будто она столь ущербна, что неспособна зачать, – подозрений, в которых Лидия не сознавалась даже любимому… но не сумела скрыть от этого вонючего незнакомца с икринками в бороде.
Между тем отец Григорий, словно вокруг не было ни души, коснулся шершавой ладонью ее щеки.
– Matyushka, – сказал он, – ты наукам привержена, я греховодничеству, а почему? Потому что такие уж мы с тобой есть, а против собственного естества идти не годится. Господь – он ведает, что Ему от тебя нужно… и дар Его ты в свое время получишь.
Сдвинув брови, он хотел сказать Лидии что-то еще, но именно в этот миг к нему, шурша пышным облаком расшитой жемчугами баклажанно-лиловой тафты, подбежала, многословно затараторила по-русски сестра великой княгини, и отец Григорий с распростертыми объятиями повернулся к ней.
– Если вы, миссис Эшер, в самом деле привержены науке не менее, чем Распутин греху, ваши запасы знаний воистину колоссальны, – сухо заметил доктор Тайс, и Лидия, вспомнив настойчивость поцелуев «святого», безудержно расхохоталась.
– Скажите, доктор, – спросила она, – каким образом вы оказались в Санкт-Петербурге? По-моему, его сиятельство говорил, вы из Мюнхена?
Взгляд Тайса слегка изменился: казалось, его живые светло-карие глаза подернулись туманной дымкой.
– Да, я родился в городе под названием Мюнхен, – медленно проговорил он в ответ. – В городе, коего более не существует. В стране под названием Бавария, исчезнувшей с лица земли, подобно… подобно любому из тех ведических царств, что, по словам этих дам, – доктор едва заметно кивнул в сторону стайки поклонниц Распутина, – некогда процветали, а ныне уже многие эоны покоятся на дне морском. Моя родина обвенчалась с Пруссией, словно юная девушка, отдавшаяся в руки скверного, жестокого мужа, и тому, кто… кто искренне любит ее, столь же больно на это смотреть. Видя, куда пруссаки ведут этот их Германский Рейх, и вспоминая родину, я содрогаюсь от… впрочем, прошу простить меня, – поспешно добавил он, сжав руку Лидии. – Я отнюдь не хотел…
Лидия покачала головой:
– Должно быть, вы сильно тоскуете по родине?
– Вернуться в страну детства хочется только глупцам… а может, наоборот, тоска по беззаботному детству делает человека глупцом. Здесь у меня работа, работа немалой важности…
Однако тут доктор вспомнил о чем-то, и его лицо вновь омрачилось печалью.
– Да, его сиятельство рассказывал о ваших добрых делах в клинике для бедняков…
– А-а… клиника… – Двумя пальцами доктор расправил седые пряди волос в бороде по обе стороны губ. В голосе его по-прежнему слышалось сожаление. – Его сиятельство слишком любезен. В клинике я, так сказать, пытаюсь вспахать море. Работа там не кончается никогда и, что ни день, рвет душу в клочья. Одно время я всерьез думал, что к настоящей своей работе вернуться уже не смогу.
– Но ведь смогли же, доктор?
– Спасибо всем этим дамам… – Неприметным мановением руки он указал на хозяек, целиком поглощенных рассказом Аннушки о сеансе у мадам Головиной. – Всякий делает что может. Рад сообщить, что теперь я по крайней мере могу платить ассистенту, моему доброму Текселю… кстати, он сейчас тоже здесь.
– Нельзя ли мне посетить вашу клинику? Должна признаться, – добавила Лидия, взглянув в ту же сторону, что и доктор, – было бы крайне любопытно проделать кое-какие опыты над белками крови нашего друга, отца Григория, раз уж он пользуется славой целителя. Проверить, не воплощен ли сей дар в химическом составе мышечных тканей или крови, было бы весьма познавательно – поверить, будто дело в его душе, мне, извините, не по силам…
– Полагаю, вы обнаружите, – с улыбкой откликнулся Тайс, – что его плоть примитивна в той же мере, что и инстинкты, а исцеления удаются ему благодаря чудотворной силе, присущей скорее разуму пациентов, чем его собственному. Человеческий разум, миссис Эшер, вещь потрясающая. Средоточие чудес – как, впрочем, и человеческое тело, с которым столь бесцеремонно обходятся богачи и правители нашего мира. Творить удивительное, ничуть не нуждаясь в помощи самозваных святых из Сибири, способен каждый из нас, только… – Тут он, заговорщически понизив голос, покосился в сторону великих княгинь. – Только их императорским высочествам покорнейше прошу этих слов не передавать.
«Однако же, – подумала Лидия, – если даже отец Григорий Распутин просто читает написанное на лицах тех, кто в него верит, то читает на удивление точно».
Дрожа от холода в серых мехах на пологих ступенях, ведущих с крыльца во двор, она дожидалась автомобиля князя, и тут к ней, шурша платьем, ринулась Аннушка Вырубова, со всех ног выбежавшая из дворца следом.
– Прошу, простите меня, мадам Эшер… и поймите, поймите, пожалуйста, я бы об этом даже не заикнулась, да только отец Григорий так глубоко взволнован…
«Что я отвечу, если он просит о любовном свидании?»
Глядя на пухлую, низенькую блондинку в безвкусном розовом платье, Лидия озадаченно заморгала. Два представителя мужской части Круга Астрального Света, юные офицеры в мундирах полков царской гвардии, уже – после весьма кратковременного, на взгляд Лидии, знакомства – отведя ее в сторону, дали понять, что не прочь завести с ней «роман»…
– Он спрашивает, кто этот человек, которого вы любите? Человек, окруженный… окутанный тьмой, – с запинкой, старательно подыскивая слова, подходящие для перевода простонародного говора Распутина на пристойный французский, пояснила Аннушка. – Говорит, что увидел его… человека в ореоле тьмы…
Пока Лидия, онемевшая от изумления, молча таращилась на нее, к ним, протолкавшись сквозь группу столпившихся у входа гостей, грохоча тяжелыми сапожищами, подошел сам «святой старец».
– Tyemno-svyet, – подтвердил он, взмахнув руками над головой, будто в попытке изобразить некую незримую ауру.
– То есть темного света, – педантично поправилась Аннушка Вырубова. – Отец Григорий спрашивает, кто это? Он видел этого человека в Зимнем дворце…
Понимая, что речь об Исидро (ведь муж рассказал ей о словах Распутина на балу Теософического общества), Лидия недоуменно покачала головой.
«Как бы он не связал меня с Джейми посредством Исидро! Нет, этого нельзя допустить ни в коем случае… “Кто этот человек, которого вы любите? Человек, окруженный… окутанный тьмой…” Человек, которого вы любите…»
– Smotritye! – воскликнул отец Григорий, ткнув пальцем ей за спину. – Tam!
За этим последовал целый поток негромкой, настойчивой русской речи. Обернувшись, Лидия едва успела разглядеть даму, выходящую из автомобиля у подножия лестницы. Тревога в голосе отца Григория достигла такого градуса, что она, вскользь покосившись на небольшую толпу вокруг Разумовского и великих княгинь – не смотрит ли кто в ее сторону? – выхватила из ридикюля очки, водрузила их на нос…
– Вот и еще одна из таких, – перевела Аннушка, чрезвычайно обеспокоенная то ли горячностью друга, то ли скандальностью его заявления. – Он спрашивает… отец Григорий спрашивает, кто эти твари, неотличимые от людей, разгуливающие повсюду в окружении темного света? – И тут же добавила: – Простите, господа ради. Понимаете, отец Григорий – визионер, способный видеть души людей…