От изумления и ужаса Эшер утратил дар речи. Уж не об этом ли писал Исидро, остерегая его? Или Прага – в продолжение грызни не на жизнь, а на смерть среди самих вампиров – тоже охвачена межфракционными войнами, осложненными соседством созданий, неподвластных ни той, ни другой стороне?
«Хозяина Праги я пока что ищу. В городе творится странное…»
– Джейми?
Только тут Эшер и понял, как долго молчит, с головой погрузившись в мрачные раздумья. Тем временем старик Карлебах не сводил с него глаз, читал его мысли и чувства с той же легкостью, что и прежде.
– Заключать сделки с ними не вздумай, – продолжал старик. – Ни в чем не помогай им, ни в чем не верь и не оставляй их в живых ни минуты сверх того, сколько потребуется, чтобы покончить с очередным, не рискуя собой. Что бы они ни говорили, что бы ни обещали, сколь бы вескими доводами ни подкрепляли просьбу помочь им, не верь. Знай: они лгут.
– Неужели все это так очевидно?
Как бы старательно Эшер ни сохранял непринужденный тон, память о манипуляциях его сновидениями до сих пор жгла сердце огнем. Вдобавок он весьма отчетливо сознавал, что полоска света меж шторами из золотистой сделалась мертвенно-серой, а вскоре исчезнет вовсе.
Наставник со вздохом покачал головой:
– Я изучал их семьдесят лет. Семьдесят лет наблюдал их – поначалу не веря глазам, а после, поверив, в непреходящем страхе. Прочел от корки до корки все книги, все манускрипты, все монастырские хроники, все глоссы и маргиналии[41], имеющие отношение к делу, изъездил Европу вдоль и поперек и лучше любого из ныне живущих знаю, кто они таковы, на что способны и каким образом добиваются своего.
Все это время старик не сводил с Эшера глаз. Казалось, Карлебаху прекрасно известно о его кошмарах, об образах назревавшей войны.
– Вы с ними сталкивались?
Впрочем, ответ Эшер знал заранее. Нет ли под пышной, волнистой бородой наставника таких же шрамов, как у него?
– О ваших исследованиях им известно?
– О да, – подтвердил Карлебах, сцепив изуродованные артритом пальцы под подбородком.
– А не доводилось ли вам в ходе изысканий, – продолжал Эшер, – слышать что-либо о людях, ставших вампирами… не будучи заражены от другого вампира?
Заметно встревоженный его вопросом, старик вздрогнул, сдвинул брови и отрицательно покачал головой, блеснув сединой под черным бархатом ермолки.
– Ни разу. Но ведь без наставлений хозяина подобному созданию не пережить первого же рассвета, – проговорил он, сузив глаза. – Значит, это вам и нужно выяснить?
– Да. Это нам, в числе прочего, нужно выяснить тоже.
– «Нам»… – Казалось, произнесенное слово наполнило рот Карлебаха полынной горечью. – Ах, слышал бы ты, каким тоном сказал это… Они – обольстители, Джейми. Когда им нужен живой – а нужда в живых у них возникает нередко, они вторгаются в твои сновидения, шепчут на ухо, шепчут, и наяву ты невольно идешь туда же, где побывал во сне, делаешь то же, что сделал во сне…
«Да. Подобно несчастной Маргарет Поттон… и мне самому».
– Думаешь, обольщение – лишь возбуждение жара в чреслах? Нет, это – случай простейший, примитивнейший из возможных… Отчего Данте поместил Круг Сладострастников на самом верху Ада, сразу же за воротами? Да оттого, что в него – рано ли, поздно – забредет каждый. Этот круг изрядно велик. Ну а соблазны вампиров направлены также на интеллект, на человеческий разум, полагающий, будто уж он-то разберется во всем, что ни наговорит вампир, досконально; наилучшим образом оценит всю подноготную. Человеку внушают, будто он исполняет свой долг – долг перед отечеством, перед любимой, перед другом, даже перед Господом, но фактически он просто делает то, что от него нужно вампиру, не более. Разве не так?
Долгое время Эшер молчал, вспоминая сон о кровавом ручье, струящемся вдоль улиц Мафекинга, и стройную тень Исидро в луче фонаря по ту сторону лужи крови, и жемчужный перстень – подарок Исидро возлюбленной…
– Да, вы совершенно правы, – наконец сказал он.
– Все это – лишь соблазн. При всей их силе создания они уязвимые, ломкие, будто осколки смоченного ядом стекла. А ты вправду сделался слугой одного из них, верно? «Дневным слугой» вроде шабес-гоя, которого внучка нанимает по Дням Субботним топить печи в доме, чтоб муж ее и праведность сохранил в целости, и ног не застудил?
Густые усы старика вновь дрогнули, обозначая усмешку.
Понимая, что наставник кругом прав, Эшер хранил молчание. Казалось, из мрака доносится все тот же шепот: «Джеймс, нам нужно поговорить…»
Что старик скажет дальше, он знал заранее.
– Они не оставляют в живых тех, кто им служит.
– Мне об этом известно.
– И тех, с кем ведут разговоры.
– Вот потому-то, – бросив взгляд в сторону окна и обнаружив, что в комнате почти стемнело, заметил Эшер, – мне и пора идти.
– За меня волноваться не стоит, – небрежно взмахнув рукой, заверил его доктор Карлебах. – Обо мне они знают все, но ты сам… да, действительно. Где ты остановился?
– За рекой, на Летенской.
– По мосту иди с осторожностью. Конечно, час еще довольно ранний, но… Значит, убивать его, своего вампира, ты не намерен?
– Нет, – подтвердил Эшер. – Пока нет.
– То есть он убедил тебя, будто это невозможно…
Покачав головой, старик поднялся на ноги и, когда Эшер последовал его примеру, с видом человека, знающего, что его друг готов совершить трагическую ошибку, стиснул плечо бывшего студента в ладони. Затем он шагнул к черному шкафу – массивному чуду столярного искусства, украшенному резьбой, с множеством укрытых сумраком потайных ящиков, – и, отомкнув одно из отделений, снял с полки небольшую жестянку словно бы из-под американского жевательного табака и кожаный ремешок, украшенный множеством крохотных серебряных бляшек. Взяв Эшера за руку – даже согнутый старостью, он почти не уступал Эшеру в росте, не утратил ни былой силы, ни ширины плеч, – старик с маху вложил жестянку в его ладонь.
– Опростоволосился я, Джейми, сказав, что первый из кругов Ада посвящен Похоти. Внешний, самый обширный, самый страшный из них, отведен Равнодушию. Тому самому состоянию, когда ни о чем определенном не думаешь… и, может, тебя слегка клонит в сон. Вижу, в путешествиях с этой тварью тебе не до сна, а значит, тебя куда проще застать врасплох. Вот это поможет сохранить бодрость и ясность мысли. В случае надобности вотри в десну, на этот весьма отвратительный американский манер… только совсем немножко. Ферштее?[42]
Открыв жестянку, Эшер поднес ее к носу, принюхался. Пахло резко, не слишком приятно и вовсе не табаком. Однако некогда в жестянке действительно хранился американский табак – «Ник-Нак Лейдерсдорфа, жевательный, тонкой резки», как гласила надпись на крышке.
– И вот это надень.
Карлебах расстегнул ремешок. Невдалеке от пряжки обнаружился небольшой поворотный винт, приводивший в действие пару крохотных «челюстей» наподобие миниатюрного орудия пытки, спрятанных с изнаночной стороны ремешка. Стоило повернуть винт, шипастые «челюсти» смыкались, впиваясь в запястье.
– На случай, если моего порошка не хватит, чтобы взбодриться. Боль помогает одолеть их чары… как правило, но не всегда. Наилучшее средство против вампира – расстояние. И чем оно больше, тем лучше.
Ни слова не говоря, Эшер подставил запястье под ремешок и помог старику с крючковатыми пальцами потуже затянуть пряжку.
– Спасибо вам – да такое, что словами не выразить. Если я могу хоть что-нибудь сделать для вас… хоть чем-нибудь отплатить…
– Можешь.
Крепко стиснув в ладонях плечи Эшера, Карлебах пристально взглянул ему в глаза:
– Не оставляй этого создания в живых. Покончи с ним. Иначе примешь все его грехи на себя. Все убийства, совершенные им, отныне падут на твою голову, лягут на твою совесть в той же степени, что и на его. Сам Господь дал тебе в руки такую возможность, Джеймс. Воспользуйся ей, если сможешь, завтра же утром.
– Не смогу.
– Именно такие мысли и требуются от тебя этой твари… нет, этому человеку – ведь все они не менее люди, чем мы, и в той же степени смертны…
Темно-карие глаза старика блеснули под густыми бровями, которым, пожалуй, позавидовал бы даже белый медведь. Где-то вдали куранты на колокольне начали бить девять.
– Ступай с Богом, старый мой друг. Пожалуй, Его помощь вскоре тебе пригодится. Ступай и на досуге подумай, чем отплатишь Ему.
Проходя под готической башней, охраняющей мост со стороны Старого Места, Эшер заметил движение в ее тени, но, подойдя ближе, к каменным перилам сразу за первой из череды статуй, не обнаружил там никого. Перегнувшись через замшелый камень перил, он тоже не увидел никого и ничего, кроме отблесков газовых фонарей на темных речных волнах. Грабитель, карманник, скрывшийся из виду с наступлением вечера, после того как поток омнибусов и уличных торговцев с тележками иссяк?
Или кто-то другой?
Как там сказал Карлебах? «Своеобразное родство с крысами… Упоминаний о них я не слышал нигде, кроме Праги… не чураются убийств… случается, убивают и вампира… созывают тысячи крыс…»
Вампиры иного вида?
Отойдя от перил, Эшер двинулся дальше и обнаружил, что помимо воли держится как можно ближе к середине моста.
Возможно, на свете вправду существует бацилла особого рода, согласно предположениям Лидии, преобразующая клетки человеческого тела, одну за другой, так, что они не отмирают со временем, но воспламеняются при свете солнца?
Эти мысли напомнили Эшеру о хранящемся в багаже конверте с обрезками ковра из спальни леди Ирен, заскорузлыми от крови вампиров.
«Марьи и Иппо».
Их лиц, искаженных ненавистью к хозяину и к нему самому, Эшер не мог забыть до сих пор. Многие годы Лидии хотелось заполучить образчик вампирской крови для изучения, однако, как Эшер прекрасно помнил, после гибели Маргарет Поттон в Константинополе она ни разу об этом не заговаривала. Обрадуется ли жена вожделенному образчику теперь?