«Хвала Господу, я ищу не железнодорожный билет или пропавшее завещание, как в детективных романах!»
Еще ей следовало учитывать прислугу, убирающую комнаты без ее присмотра…
И это, вероятнее всего, означает специально устроенный тайник.
Обследовав половицы на чердаке (а-ля «Знак четырех») и темные уголки меж стропилами, он двинулся вниз, методически осмотрел ступени чердачной лестницы, а после ступени лестницы третьего этажа, отчего-то не застланные ковровой дорожкой. Скудно освещенную лестницу со второго этажа на третий украшала дорожка из дешевого драгета[51]. Начав с верхней и нижней ступеней, Эшер обнаружил, что наверху край дорожки не прибит гвоздиками, а крепится к месту металлической планкой всего лишь на двух винтах.
Аккуратно уложенный в пару коробок из-под обуви «клад» обнаружился под второй ступенькой, откидывавшейся на петлях.
Нет, не банковские книги – их она забрала с собой. В коробках хранились выписки по счетам за многие десятилетия, подробно описывавшие акты передачи собственности, безвозмездные пожертвования, помещения капитала… все то же самое, что (возможно, прямо сию минуту) искала Лидия в книгах всех германских банков Санкт-Петербурга, куда, подкупив кого-либо из клерков или просто отдав приказ, сумел открыть ей ход князь Разумовский. Записи, что постарше, из первой коробки, начинались с 1848-го, вероятно вскоре после того как Петронилла Эренберг стала вампиром, только тогда ее звали не Петрониллой, а Петрой. В 1870-х она передала все «племяннице» по имени Паулина и в качестве Паулины приобрела этот дом, в 1896-м переписанный – заодно с прочей недвижимостью в Кельне и других городах, не говоря уж о солидных пакетах акций железнодорожных и судовладельческих компаний, – на Петрониллу Эренберг.
Во второй коробке обнаружились записи посвежее, касательно дюжины поездок в Берлин, совершенных с октября 1907-го по апрель 1910-го. В ноябре 1909-го (когда северные зимы сокращают светлое время суток до нескольких часов около полудня) за поездкой в Санкт-Петербург последовало приобретение через три группы посредников секуляризированного монастыря святого Иова на северном берегу Невы, у окраины города. В то же примерно время «Петронилла» приобрела особняк на Садовой улице, не так уж далеко от особняка леди Ирен, и начала скупать недвижимость для сдачи в аренду на Выборгской стороне, включая небольшое здание – по описанию, «бывшую фабрику» – на Сампсониевском проспекте. Здесь же нашелся и отрезной корешок переводного векселя «Дойче Банка» на пятьдесят тысяч франков, выписанного на имя доктора Бенедикта Тайса.
Последние приобретения в записях из коробки датировались апрелем 1910-го. Примерно в это время в Санкт-Петербурге, по словам хозяина Москвы, объявился посторонний, «немец», весьма осложнивший междоусобные дрязги столичных вампиров.
«Отчего именно Санкт-Петербург? Потому что туда перебрался Тайс?»
Отобрав документы, касающиеся русской столицы, и еще кое-что из бумаг, Эшер уложил коробки в тайник под ступенькой, вернул на место драгет и металлическую планку, прихватил керосиновую лампу, принесенную снизу, спустился, прибрал за собой и покинул дом.
«Или потому что вампиры этого города враждуют друг с другом и умелый чужак может стравливать обе стороны меж собой в угоду неким собственным целям…»
Да, но откуда ей стало об этом известно? Судя по этим бумагам, ни в каких городах, кроме Берлина и российской столицы, она не бывала – ни в России, ни за ее пределами. Не сделан ли выбор ее берлинским куратором, фон Брюльсбуттелем? А то, что Санкт-Петербург – один из немногих европейских городов, где может обосноваться вампир со стороны, просто случайное совпадение? Или кто-то из них – либо она, либо он – все же знал о ссоре Голенищева с князем Даргомыжским? Вновь тот же вопрос: откуда?
Если кто-то из вампиров связался с германской разведкой, Исидро вполне может об этом знать. Поезд, отходящий в двенадцать пятьдесят восемь, прибудет в Берлин, город северный, до темноты… Заканчивая ликвидацию всех следов своего визита, Эшер взглянул на часы, затем на солнце за окнами и принялся вычислять в уме, насколько потемнеет небо к девяти тридцати. Пожалуй, звезд еще будет не разглядеть, а значит, вампиру, даже такому древнему и стойкому, как Исидро, снаружи показываться небезопасно. Однако по приезде в Берлин гонка ему предстоит еще та: отвезти гроб с чемоданами в изукрашенные, точно шкатулка для драгоценностей, апартаменты восемнадцатого века на Потсдамер-плац, а после убираться оттуда к чертовой матери, пока местные вампиры не пробудились и не собрались вокруг…
«Пожалуй, – подумал Эшер, – записку стоит написать в поезде, а перед бегством оставить поверх чемоданов».
Вернувшись в Альтштадт, в особняк Исидро, он запечатал раздобытые бумаги в большой конверт, а отправившись искать кеб, отослал их Лидии, на адрес князя Разумовского. Располагая точными сведениями о монастыре святого Иова и особняке на Садовой улице – то и другое приобретено при посредничестве «Дойче Банка», – Лидия без труда выследит «Петрониллу» в Санкт-Петербурге и приготовит информацию о ее возможном местопребывании к его возвращению.
А вот разобраться с Зергиусом фон Брюльсбуттелем в Берлине, пожалуй, будет сложней…
Прибыв на кельнский вокзал, Эшер заплатил носильщикам за переноску чемоданов под багажный навес и крепко задумался. Зергиус фон Брюльсбуттель… Как к нему подступиться? Задача – под стать порочному кругу из детской головоломки о волке, козе и капусте: отправившись к этому «фону» вместе с Исидро, он, Эшер, рискует привлечь к себе весьма опасный интерес берлинских вампиров, однако Исидро вряд ли достаточно разбирается во внутренней кухне шпионских игр, чтобы заметить все недомолвки и откровенную ложь.
Жизнь на вокзальных платформах, под высокой крышей из стекла и стали, кипела вовсю. Три офицера в серых мундирах встречали новые партии рабочих, прибывших на строительство фортификаций; растерянно озирались вокруг кучки заблудившихся американских (одетые подобным образом никем, кроме американцев, оказаться они не могли) туристов; наперебой гомонили лоточники, торгующие газетами, леденцами, имбирным пивом и яркими детскими ветряками на палочках. Прошедшего мимо священника в черном офицеры проводили недобрыми взглядами: лютеранская Пруссия аннексировала католический Кельн без малого сто лет назад, однако межрелигиозной вражды время не сгладило. Невысокая, коренастая туристка из Англии – кто, кроме англичанки, дерзнул бы читать нотации немецкому железнодорожному кондуктору в полной форме? – требовала от злополучного кондуктора каких-то объяснений, потрясая перед его носом путеводителем в красной обложке…
«Однако, – размышлял Эшер, – разговор с этим прусским полковником отлагательств не терпит. Даже двадцать четыре часа в Берлине – непозволительно долго: слишком много знакомых, слишком велика вероятность оказаться узнанным».
Размышляя, как бы поговорить с Исидро ближайшей ночью, он остановился купить газету…
На плечо со спины легла чья-то ладонь.
– Герр профессор? Игнациус Лейден?
«Если ему известна моя прежняя легенда, значит, он не один, – немедля мелькнуло в голове. – И они будут искать багаж».
Тело тут же пришло в движение. Если уж Департамент, подобно бациллам, превращающим бренное тело в тело вампира, в крови, возврата к прошлому нет. Смахнув с плеча чужую руку, Эшер подсечкой сбил с ног полицейского, подошедшего сбоку («Действительно, он не один…»), проскользнул меж еще двоих и бросился в гущу толпы.
Вокруг началась толкотня, раздались возмущенные крики. Нырнув за газетный киоск, Эшер неторопливо двинулся прочь, подальше от тех, кто узнал его, укрылся за ближайшей грудой багажа и, быстро взрезав два подвернувшихся под руку саквояжа (в первом одежда оказалась женской), разжился серым твидовым пиджаком – тесноватым в плечах, зато цветом нисколько не походившим на собственный. Переложив письмо Исидро в карман брюк, он запихнул в саквояж свой пиджак, избавился и от шляпы…
А преследователи уже осматривали поезда.
Времени – почти час. Считаные минуты – и поезд уйдет.
«Только бы погрузить багаж. Проснувшись в Берлине, под багажным навесом, Исидро поймет: случилось что-то непредвиденное…»
Эшер направился к поезду, но обнаружил, что часть полицейских уже в вагонах, а остальные собрались на платформе.
«Мне бы мундир носильщика…»
Однако в полуденной толпе пассажиров было не протолкнуться, а до помещений носильщиков Эшера отделяла добрая половина вокзала. Не успеть…
И тут он увидел знакомую фигуру – невысокую, крепко сложенную женщину во вдовьем трауре, целеустремленно шагающую по платформе с кульком мятных леденцов в руке.
– Миссис Фласкет!
– Батюшки, мистер Беркхэмптон! – вскричала миссис Фласкет, расплывшись в улыбке. – Вы тоже в Париж? Что там, скажите на милость, за суматоха?
Эшер поспешно выгреб из брючного кармана билет на поезд, багажные квитанции и почти все франки с рублями, найденные в тайнике леди Итон.
– Поезжайте в Берлин.
– Прошу про…
– Сейчас же, ни минуты не медля, на этом вот поезде, – кивок в сторону берлинского экспресса. – Прибыв в Берлин, наймите кеб и носильщика и доставьте вот этот багаж, – продолжал Эшер, вкладывая билет, квитанции и деньги в руки изумленной вдовы, – вот по этому адресу.
За билетом и прочим последовала записка, оставленная Исидро накануне, рядом с конвертами.
– Убедитесь, что все чемоданы до одного перевезены туда – пускай их просто оставят в передней, только грудой, один на другой, не сваливают, заприте двери, как можно скорее покиньте здание и никогда больше туда не возвращайтесь. Сделаете?
Гонория Фласкет сдвинула густые брови:
– Мистер Беркхэмптон, здесь же больше десяти тысяч франков…
– Сделаете?
– Разумеется, но…
– Ступайте. Вас не должны со мной видеть. Чемоданы там – вон те, буйволовой кожи, окованные латунью. Всего их четыре, один очень тяжел. Доставьте их в Берлин.