же Джул Пламмер из Чикаго, – ждет военный суд по обвинению в шпионаже.
Глава восемнадцатая
Вот оно…
В поисках поясняющей что-либо записки Лидия перебрала тугую стопу корешков и дважды, и трижды, но не нашла ничего. Должно быть, Джейми, отсылая пакет в страшной спешке, не успел даже написать, где раздобыл все это. Зная Джейми, Лидия догадывалась: вероятно, он проник в дом Петрониллы Эренберг…
…и, возможно, даже сжег его дотла, заметая следы. С Джейми сталось бы.
Из бумаг явствовало, что Петронилле Эренберг принадлежит недвижимость на северном берегу Невы, бывший монастырь святого Иова. Успевшая неплохо освоить санкт-петербургскую географию, Лидия тут же вспомнила: это на внешней границе мрачного, грязного кольца опоясывавших город фабрик, рукой подать от трущоб Выборгской стороны. Еще у нее имелся особняк на Садовой улице, в окрестностях Смольного, и «небольшое фабричное здание» по знакомому адресу, на Сампсониевском проспекте.
«И еще она явно обзавелась женщиной, согласившейся служить ей, БЫТЬ Петрониллой Эренберг при свете дня. Должно быть, это-то и заметил Распутин».
Лидия разложила начертанные четким писарским почерком документы в хронологическом порядке, примечая фамилии, даты, номера счетов.
Менять имена как перчатки для вампиров было не внове. Вот и Петра Эренберг – настоящая Петра Эренберг, обернувшаяся Неупокоенной в 1848-м, – приняла имя «племянницы», Паулины, а после, годы спустя, сделалась Петрониллой. Известно ли женщине, с которой Лидия познакомилась в клинике, зеленоглазой красавице в костюме от Дусе и собольем боа, флиртовавшей с Бенедиктом Тайсом при свете дня от имени Петрониллы Эренберг… известно ли ей, что у вампиров в обычае расправляться со слугами, когда в них минует надобность?
«Или она полагает, что ради нее из этого правила сделают исключение?»
При этой мысли Лидии живо вспомнилась Маргарет Поттон, распростертая замертво на их кровати, в Константинополе: восковое лицо, голубые глаза, не мигая уставившиеся в потолок, рот, разинутый так, будто в легкие вдруг перестал поступать кислород…
«Но если явиться к ней на порог с предупреждениями, – подумала Лидия, – она всего лишь расскажет о моем визите НАСТОЯЩЕЙ Петронилле, прячущейся в каком-нибудь темном склепе…»
Пример Маргарет и Исидро наглядно продемонстрировал ей, как непреклонна может быть обольщенная вампиром жертва, когда ее просят подумать над любым другим объяснением происходящего, кроме того, которое вампир внушил жертве во сне.
«Вдобавок я дала Джейми слово не делать этого».
Лидия сделала глубокий вдох, второй, третий. Образ Маргарет отступил в глубины памяти лишь через пару минут.
«А вот взглянуть на этот монастырь мне ничто не мешает».
Не в пример множеству так называемых загородных dacha на приусадебных землях богатых, домик позади дворца Разумовского был действительно домиком. Да, меблировка его четырех комнат куда больше походила на буколические декорации к сказочной пантомиме, чем на настоящее крестьянское жилище, но здесь по крайней мере не имелось ни собственного танцевального зала, ни облицованных мрамором ванн, как в «домике», принадлежащем супругу баронессы Сашеньки. Рину, крепко сложенную, невысокого роста кухарку, Лидия отыскала в подвале, мрачной кроличьей норе под полом кухни, подобно всем петербургским подвалам, сырой, точно колодец: бесцеремонности столичных дам, обычно представляющих слугам гадать, ожидать их к ужину или нет, она так и не переняла. Французский Рины ограничивался «кок-о-вен»[56] да «Жуайе Ноэль»[57], но Лидия записала для памяти несколько нужных русских фраз, наподобие «К ужину меня не будет» и «Пожалуйста, вели Сергею приготовить мне ванну». (Мылись в России совсем не так, как в Европе: русская баня оказалась чем-то отчасти похожим на заведения, известные в Англии под названием турецких бань. Однако в турецкую баню Лидия не ходила даже в Турции и, несмотря на вялые уговоры сестры Разумовского, Натальи, пользоваться бревенчатой банькой в конце посыпанной щебнем дорожки, возле реки, откровенно побаивалась.) Распорядившись по поводу ужина, Лидия сменила кружевное «домашнее» платье на броский, пестрящий темно- и светло-зеленым узором дорожный костюм от Пакен[58], приобретенный под присмотром Натальи («В этих английских нарядах вы, дорогая, похожи на чью-то невинную сестрицу…»), убедилась, что крохотная сумочка с набором отмычек пристегнута к нижнему краю корсета, отправилась в рощу и, пройдя ярдов около пятидесяти, вышла к конюшням, сверкавшим кремовой с золотом штукатуркой, словно миниатюрный Версаль, на полпути к дворцу Разумовского. Иван – единственный на конюшнях владевший французским – немедля принялся журить ее, точно добросердечный отец, за то, что Лидия не прислала с распоряжением приготовить экипаж и подать его к крыльцу одну из горничных, однако позволил ей присесть на скамью во дворе и поглядеть, как запрягают брогам.
– А надо бы, gospozha, отправить вас обратно, в izba, подождать там, как почтенной даме положено, – с усмешкой сказал ей кучер, пару минут спустя вышедший из своей каморки в консервативной «дневной» бордовой ливрее с голубым кантом, безукоризненно аккуратный, подтянутый, ничуть не похожий на «ивана». – Что скажет его сиятельство, а? Ну что ж, куда отвезти вас прикажете?
Судя по всему, изначально, на заре прошлого века, когда Петербург был гораздо меньше, а мир много чище, монастырь святого Иова выстроили за городом, в миле-другой от Невы, и неудивительно, что позже монахи предпочли съехать. Вставший в ста ярдах от бывшей обители завод, где строили вагоны для русских железных дорог, извергал столько едкого дыма, что воздух вокруг пожелтел, а глаза жгло огнем. Под колесами экипажа, в глубоких колеях вдоль немощеной улицы, плескалась дождевая вода. От заводских ворот, от дверей омерзительных кабаков, с крылечек бесконечного множества покосившихся дощатых бараков вслед блестящему брогаму с неприязнью смотрели грязные, обросшие бородами люди в линялых лохмотьях. Стоило экипажу приблизиться к жуткому, неприветливому скопищу заводских цехов и подъездных путей, сплошь покрывавших земли бывших монастырских садов, выбежавший из переулка мальчишка лет четырех-пяти швырнул в сверкающий бок брогама конским яблоком.
– Вы, gospozha, не ошиблись? – спросил Иван, повернувшись к оконцу для переговоров с пассажирами.
Мысль о необходимости покинуть брогам откровенно пугала, однако Лидия твердо ответила:
– Нет. Это и есть монастырь святого Иова, о котором меня просили навести справки.
«В конце концов, я входила в гнезда вампиров и выбралась живой из толпы взбунтовавшихся турок на задворках Константинополя, – напомнила она самой себе. – У каждого из этих рабочих есть печень, селезенка, пара почек и пара легких. Сколько я ни вскрывала трупов точно таких же людей, как они, изнутри все выглядели одинаково…»
Кучер, покачав головой, проворчал что-то по-русски. Впереди, посреди пустыря, изборожденного тележными колеями, возвышались почерневшие от копоти, испятнанные, точно проказой, лишайниками и плесенью, стены обители. К костерку, разведенному за раскисшей, немощеной дорожкой невдалеке, жались двое оборванцев, издали напоминавших обросшие бородами тряпичные узлы, но к монастырским стенам, похоже, не желал приближаться никто – никто и ничто живое. Очевидно, когда-то к воротам обители вела аллея, но с тех пор от нее остались только серые пятачки щебня да рытвины в липкой грязи. Старинные, кованого железа ворота, украшенные неким строгим орнаментом, изнутри оказались обиты листовой сталью, создававшей впечатление неприступности и в то же время несказанного запустения.
– Gospozha, – запротестовал Иван, по сигналу Лидии натянув вожжи и осадив лошадей.
– Ничего страшного, – твердо ответила Лидия. – Я всего-навсего осмотрюсь вокруг.
Сняв очки, она робко подобрала подол юбки и ступила на землю.
– Gospozha, там нет ни души, – с досадой всплеснув руками, заверил ее кучер. – Сами видите, обитель уж сколько лет как заброшена.
– Мне сообщили, что здесь живет человек, которого я ищу по поручению мужа, – возразила Лидия, давным-давно обнаружившая (но так и не понявшая логики данного явления), что в разумности действий, предпринимаемых женщиной якобы по поручению мужа, большинство мужчин сомневаются значительно реже, чем в разумности тех же действий, предпринимаемых ею из собственных соображений. – Возможно, меня ввели в заблуждение, но должна же я хоть постучаться в ворота!
За остатками немощеной аллеи и по обеим сторонам от монастырских стен тянулось вдаль еще с полдюжины акров бросовой земли, кое-где обнесенной дощатым забором. Сквозь прорехи меж досок вдали виднелись кучка явно заброшенных времянок, огромные лужи и грязь. В мрачном, грязновато-сером солнечном свете (было семь вечера, однако солнце в небе стояло непривычно, обманчиво высоко) все это выглядело неописуемо жутко, однако вовсе не угрожающе.
– Будь любезен, останься здесь, с экипажем.
Не слушая возражений кучера, Лидия отвернулась и двинулась вперед: последовав за ней, Иван всерьез рисковал навсегда распрощаться и с лошадью, и с коляской. Придерживая элегантные юбки, она подошла к приземистой арке ворот.
Ворота, как и следовало ожидать, оказались заперты. Слегка удивляла лишь новизна замка. Склонившись над ним, Лидия водрузила на нос очки. Действительно, сталь блестит, нисколько не заржавела… Легкий налет ржавчины обнаружился только на стальном листе, и сварные швы, соединявшие его со старинной кованой решеткой, тоже казались довольно свежими.
Согласно выкраденным Джейми отрезным корешкам, Петронилла Эренберг приобрела все это два года назад, весной 1909-го.
Возможно, рядом найдутся еще одни ворота или дверь? Безуспешно припоминая, с какой стороны – справа ли, слева – нельзя обходить церковь, не то накличешь несчастье («Кстати, считается ли церковью секуляризированный монастырь?»), Лидия двинулась влево, к угловому выступу наподобие башни. Угодья обители оказались намного обширнее, чем она думала: за монастырской стеной тянулся вдаль еще один сад, почти целиком вырубленный на дрова. С севера разоренный сад огибал канал, полный затхлой стоялой воды (Лидии живо вспомнился заброшенный шлюз сразу же за огромной канатной фабрикой, попавшейся ей на глаза по пути), и вонь его даже здесь, в доброй сотне ярдов, едва не валила с ног. Вдоль берега и за каналом, в поле, тоже виднелись скопища грязных, убогих времянок, однако ныне хижины пустовали, а из мрака их дверных проемов ручьями струились россыпи всевозможного хлама, вынесенного кем-то и тут же брошенного.