«Где жизнь, там и надежда».
И посему Петронилла Эренберг принялась частным образом искать способ заполучить и то и другое. Не останавливаясь ни перед чем…
«Неудивительно, – подумал Эшер, вместе с полковником спускаясь с подножки кеба под серыми стенами обители святого Иова, – что Аусвертигес Амт, прознав о пятидесяти тысячах франков, переведенных частным лицом, проживающим в Кельне, человеку, во всеуслышанье порицающему правительство Германского Рейха, направили в клинику Тайса своего человека!»
Ну а укоренившись, германский агент, разумеется, уезжать не спешит…
Расплатившись с кучером, Эшер свернул за угол здания, к обширному пустырю, заросшему сорной травой, к заброшенным железнодорожным путям, к грудам шлака и хижинам-времянкам на берегу канала, где могли укрываться от розыска грабители. В газете говорилось, что тело нашли в канале… но кто же лишил Тайса жизни? Не Гуго ли Рисслер – то бишь сутулый, тощий, как жердь, герр Тексель?
«А если он, то зачем? Оттого что в Тайсе минула надобность? Или по приказанию из Берлина?»
А может, убийство доктора – дело рук одной из враждующих фракций петербургских вампиров, решивших свести на нет преимущество, которое Ла Эренберг могла предложить их соперникам?
Спустившись на дно неглубокого рва за контрфорсом, он осмотрел заглубленную в стену дверь. Заперта… а замок новенький, как и стальной лист, приваренный изнутри к решетке въездных ворот.
Если Тайс – не важно, с какой целью – разрабатывал некую сыворотку, позволяющую вампирам разгуливать под открытым небом среди бела дня, остановили его как раз вовремя. Уж не ее ли испытывали на тех двоих, улегшихся спать, даже не позаботившись убедиться, что в их убежищах нет окон? Нет, вздор. Вздор и безрассудство. Но если Тайс перед смертью добился успеха…
Вдруг фон Брюльсбуттель, остановившийся на дне рва за его спиной, обернулся и поднял взгляд.
– Петронилла! – с радостью влюбленного вскричал он.
Из-за двери донесся резкий скрежет ключа в замке. От толчка изнутри дверь перед Эшером распахнулась, и на пороге появился Тексель с револьвером в руке.
– Руки к карманам тянуть даже не думайте, – сказал он.
В лучах солнца его лицо, лицо вампира, засияло мертвенной мраморной белизной; желтые, точно сера, глаза вспыхнули пламенем.
– Внутрь, оба.
На сей раз Эшер разглядел и длину его клыков.
Когда оба они оказались в освещенной лампами передней, гулявшая снаружи дама, Петронилла Эренберг, спустилась по лесенке в ров, вошла внутрь следом за ними и заперла дверь.
Какой-то миг она молча, не мигая глядела в глаза фон Брюльсбуттеля, затем прошептала:
– О, дорогой мой, – и оба, шагнув вперед, заключили друг друга в объятия.
В подземельях имелась погребальная часовня с возвышением у дальней стены. По обе стороны узкого помещения тянулись рядами ниши, где некогда – судя по грудам грязных костей и полуистлевшим черным лохмотьям, валяющимся под нишами, на полу, – покоились тела усопших монахов. От каменных стен явственно веяло тлением даже сейчас, спустя десятки, а то и сотни лет после того, как от последнего трупа остались лишь кости.
Теперь каждая ниша служила спальней юноше или девушке. В оранжевых отсветах керосиновой лампы Текселя их бледные, восковые лица казались обманчиво теплыми. Шагая следом за немцем, Эшер насчитал их целый десяток. Выцветшие обноски, полученные по наследству от старших сестер и братьев; когтистые руки, сложенные на неподвижной груди; клыки, торчащие из полуоткрытых ртов…
На возвышении перед алтарем лежала Лидия в грязной ночной сорочке, черных мужских брюках и, сверх всего этого, в белой, также мужской рубашке из тонкого полотна. Лицо ее на фоне спутанных рыжих волос казалось почти таким же бледным, как лица спящих вокруг, запястья стягивала веревка; раны… нет, ран вроде бы нет.
Оставив без внимания Текселя с револьвером, Эшер бросился к ней со всех ног. Стоило ему преодолеть половину часовни, германец зловеще, отвратительно захихикал, и свет лампы угас, а еще миг спустя за спиной Эшера лязгнула затворенная дверь. Выругавшись, Эшер полез в карман за свечой и спичками, прихваченными у Разумовского, быстрым шагом подошел к возвышению и припал на колено рядом с женой.
– Лидия!
На ощупь тело жены оказалось теплым. Откинув с лица Лидии волосы, Эшер почувствовал щекой ее дыхание и первым делом оглядел запястья и горло. От прикосновения к подбородку Лидия встрепенулась.
– Джейми? Ай! – воскликнула она. – Я головой ударилась…
– С тобой все в порядке?
Лидия рассмеялась – негромко, однако искренне.
– Смотря с чем сравнивать… О дорогой, а вот это как кстати! – добавила она, едва Эшер выудил из другого кармана ее очки. – Теперь мне уж точно лучше, чем было…
Эшер принялся торопливо развязывать узлы шнура, стягивавшего ее руки.
– Тексель ввел мне огромную – лошадиную – дозу веронала и пригрозил дону Симону, что не даст мне ни кислорода, ни наперстянки, а просто оставит умирать, если дон Симон не превратит его в вампира. Похоже, он уже просил об этом мадам Эренберг, но та ему отказала.
– Вполне ее понимаю, – помрачнев, проворчал Эшер. – Этот тип кого угодно продаст за трамвайный билет. И что Исидро? – спросил он, вспомнив, как тот не раз отзывался о сотворении «птенцов». – Забудем даже о том, что оказаться в положении ее «птенца» Текселю наверняка не хотелось бы…
С великой осторожностью сев, Лидия протянула ему связанные запястья.
– Нет, по-моему, дело не в том. Похоже, он, ничего не зная о вампирах, попросту хочет стать таковым, чтоб помочь Фатерланду…[77] и выслужиться перед кайзером. Думает, будто в жизни все как в грошовых романах ужасов, будто вампиры – все равно что живые. Прежде чем убить леди Ирен, они какое-то время держали ее здесь, однако ни с кем из вампиров, кроме мадам Эренберг, он, по всему судя, не обменялся и парой слов. По-моему, никто не предупредил его, что, став вампиром, он, скорее всего, потеряет всякое желание помогать Фатерланду или кому-либо еще…
Освободив руки, Лидия бросилась Эшеру на шею, крепко обняла его и поцеловала, дрожа всем телом под легкой тканью одежды.
– Что с тобою стряслось? – прошептала она. – Симон сказал, что, проснувшись в Берлине, нигде тебя не нашел…
– Меня арестовали в Кельне, перед самым отъездом. Наверное, кто-то сумел опознать. Такое случается. Тем более что из-за новых фортификаций город кишмя кишит агентами внешнеполитической службы.
Отстранившись, Лидия водрузила на нос очки, окинула взглядом его лицо и обритую голову.
– Не понимаю как, но верю тебе на слово. Джейми…
С этими словами Лидия обняла его снова – крепче, безогляднее прежнего, и оба надолго замерли, озаренные колеблющимся пламенем свечи, стиснув друг друга в объятиях, словно тонущие пловцы. Но вот огонек заплясал, съежился под дуновением сквозняка, и тьма содрогнулась от звучного, мелодичного хохота Петрониллы:
– Похоже, сегодня у нас вечер завершения странствий и воссоединения любящих?
Подняв взгляд, Эшер разглядел в темноте дверного проема блеск двух пар глаз.
– Герр… Филаре – кажется, так вы представились Зергиусу? Хотя, по-моему, на самом деле вас зовут Эшером… или же наша славная непорочная англичанка гораздо хитрей и коварнее, чем хочет казаться. Кто бы вы ни были, будьте любезны, снимите-ка эти серебряные цепочки… да не вынуждайте Текселя стрелять в вас, – добавила мадам Эренберг. – Пули в барабане, хоть и серебряные, прикончат вас не хуже свинца… ай! Фердаммунг![78]
Вскрикнув от боли, она схватилась за запястье, словно укушенная пчелой, прижала руку к груди и отступила на шаг. Тексель, не отводя в сторону ни взгляда, ни ствола револьвера, остался на месте. Чуть выждав, Эшер нехотя повиновался.
– Пусть-ка прекрасная фрау Эшер положит их мне в карман, – велел Тексель. – Серебро не жжется, как жглось раньше, – похоже, бедный старина Тайс действительно что-то нащупал. Однако ничто на свете не заставит меня принимать эту мерзкую сыворотку четырежды в день, как мадам…
– Это всего лишь побочный эффект первых партий. Бенедикт обещал, что со временем он пройдет, – парировала Петронилла, полоснув его взглядом, полным презрения пополам с отвращением, и, сморщившись, словно от нестерпимого зуда, почесала плечо.
– Да что он мог обо всем этом знать? – хмыкнула Лидия. – Что мог выяснить наверняка без сравнительных испытаний? Отчего вы уверены, что уже завтра не начнете превращаться в существо наподобие того бедного мальчика, Коли… и, думаю, даже ваш несчастный возлюбленный не сможет этого не заметить…
– Тебе, девчонка, – негромко оборвала ее Петронилла, – лучше держать язык за зубами. За тобой – и твоим возлюбленным – имеется должок, и я с удовольствием взыщу его.
С этими словами она шагнула вперед, и Эшер заступил ей путь, заслоняя собой Лидию.
– О, к чему эта театральщина? Чем вы, скажите на милость, можете нам помешать?
На сей счет мадам Эренберг была абсолютно права, но Эшер прекрасно знал: терять ему уже нечего. Зигзагом, уклоняясь от выстрела, раскатисто прогремевшего под сводами подземелья, бросился он на Текселя в надежде, что Лидии хватит здравого смысла рвануться к не затворенной вампирами двери. Разумеется, попытка схватиться с вампиром врукопашную оказалась безумием чистой воды: встречный удар – и Эшер, оглушенный, с лету врезался спиной в стену. В тот же миг негромкое «шлеп-шлеп-шлеп» босых ног Лидии споткнулось, оборвалось, завершившись отрывистым вскриком.
Пальцы Текселя стиснули горло, когти прошлись по груди, по рукам. Отшвырнув прочь сорванный с Эшера пиджак, Тексель еще раз ударил его о стену и неторопливо полоснул когтями из стороны в сторону, крест-накрест, по ребрам и по спине. Затем он отступил в сторону, и рядом с Эшером, запыхавшаяся, обливающаяся кровью из точно таких же ран, рухнула на пол Лидия.