Во сне его обмякшее, разгладившееся лицо оставалось столь же загадочным, как и во время бодрствования. Золотой перстень с печатью он снял и положил на камень, возле головы, как будто предвидел их появление.
«Да, вот мы и здесь», – подумал Эшер.
В кармане его лежали два шприца, заправленных водным раствором азотнокислого серебра, а в руке он держал молоток и два заостренных колышка из боярышника, нашедшиеся в нижнем ящике рабочего стола Тайса.
«Вот этот час и настал… а что он однажды настанет, и мы, и Исидро понимали с самого начала».
С этими мыслями он искоса взглянул на Лидию. Лицо жены побледнело от усталости, а все ее чувства надежно скрывали линзы очков, поблескивавшие в свете лампы, точно глаза насекомого.
Однако Исидро спас ее от гибели. А вместе с ней – об этом Лидия уже рассказала – и дитя в ее утробе.
«Дитя Лидии. Мое дитя».
Как ни старался он, как ни гнал прочь надежду, безумную радость, овладевшую им и в прошлый, и в позапрошлый раз, из этого ничего не вышло. Очевидно, надежда – неотъемлемое свойство живых… а у Мертвых воистину есть для живых немало драгоценных даров.
«Вот только, проснувшись, он снова примется убивать».
Эшер оглядел безмятежное лицо спящего, прямые белесые ресницы, жуткие восковые шрамы, не замечаемые никем, когда вампир, бодрствуя, отводил людям глаза… Да, чтобы ускорить исцеление раны, чтобы вновь обрести ментальную силу, дающую власть над умами живых, чтобы обольщать их, вторгаясь в их сновидения, ему придется искать новую жертву.
Что нужно сделать, Эшер знал точно, будто дал клятву старику-профессору из Праги, однако – почувствовав себя крайне глупо еще до того, как эти слова сорвались с языка, – спросил:
– Как поступим?
Лидия отвернулась.
– Маргарет Поттон он не убивал, – негромко сказала она, как будто это хоть что-нибудь значило на фоне множества прочих убийств.
– Знаю.
Лидия, словно собираясь что-то сказать, повернулась к нему.
– Только он просил не рассказывать об этом тебе, – добавил Эшер.
Спрашивать отчего, Лидия не стала, однако в ее карих глазах заблестели слезы.
– Пойми, Лидия, он таков, каков есть, и другим стать не может. И лучше нас с тобой, лучше всех понимает, что эта дверь для него закрыта.
– Знаю, – в свою очередь, сказала Лидия. – Однако, по-моему, из всех прочих вампиров, да и из всех живых, он единственный понял… или мог бы понять, что Петронилла Эренберг пошла на все это из-за любви к живому. Что ею двигала вовсе не верность кайзеру, не мечты о неограниченном запасе германских социалистов, связанных по рукам и ногам, или чем там еще кайзер мог бы ее наградить… Симон единственный понял, что помешать ей можно, лишь разорвав нить, связующую ее с мечтой. Развеяв надежду на жизнь с любимым.
Зябко поежившись (холод в катакомбах царил жуткий), она снова взглянула в лицо Исидро.
Эшер задумался. Слышит ли их вампир, погруженный в сон, по его же словам, совсем не похожий на сон живых?
«И на что, интересно знать, надеется ОН?»
– «Уж лучше пусть мертвые умрут окончательно, а жизнь оставят живым». Так он сказал, – помолчав, продолжила Лидия. – Знаешь, это ведь он вызвал сюда фон Брюльсбуттеля, поручив отправить ему телеграмму какой-то несчастной нищенке…
– Поручив… точно так же, как приглашал меня отправиться с ним в Петербург.
«“Они – обольстители, Джейми… Все убийства, совершенные им отныне, падут на твою голову…” Да, крови на мне действительно целое озеро!»
Холод подземелья пробирал до костей, сковывал душу и сердце.
– Решай сам, – прошептала Лидия. – Я подожду наверху.
– А ты не…
– Не волнуйся, дойду. Тут совсем недалеко.
Да, так оно и было. Львиную долю времени отняли поиски потайного склепа. Сколько раз их пришлось начинать заново, вернувшись назад при помощи припасенной бечевки!
Лидия подняла с пола одну из ламп. Упавшая на лицо спящего Исидро тень казалась тенью, призраком легкой улыбки.
– Недалеко… а в темноте больше никто не прячется.
Спустя полчаса Эшер, поднявшись наверх, обнаружил Лидию сидящей на окаймлявшей двор крытой дорожке и греющейся в лучах солнца, будто уличная попрошайка (сходство с маленькой беспризорницей довершали грязная ночная сорочка, рубашка и брюки Исидро и залитый кровью пиджак Эшера). Обхватив острые, тоненькие колени, она глядела сквозь ближайшую арку во двор, где до сих пор дымились две жуткие груды пепла.
«Зачем только я втянул ее в эту затею?»
Дрожа от усталости, дивясь тому, что оба остались живы, Эшер остановился под аркой и прислонился плечом к стене.
«Подвергнуть ее такой опасности… подобному нет и не может быть оправданий. Использовать в деле тех, кого любишь, от нас не требовали даже на Департаментской службе… пусть даже служба и отбивала охоту любить хоть кого-нибудь. “Не можете служить Богу и маммоне”, как сказано в Писании… а если кто и сумеет точно сказать, кому из них служат сотрудники Департамента, станет ли хоть одному из нас легче, радостней жить?»
Бессонные ночи, многие дни без пищи и отдыха… Разбитый, невообразимо уставший, едва державшийся на ногах Эшер понимал: верного решения там, в темноте катакомб, попросту не существовало. Исидро спас жизнь и Лидии, и их ребенка. Лидия, любящая их обоих, зная, кто Исидро таков, вверила выбор ему, заранее смирилась с любым его решением, но ведь смириться – это одно, а что она будет чувствовать, что видеть во сне, о чем плакать, просыпаясь среди глухой ночи? Тех, кто, подобно германцам, не задумывается, каким станет мир после великой битвы, в которой им так хочется победить, на свете и без него, Эшера, хоть отбавляй. Вдобавок Эшер прекрасно помнил бесцветные, безмолвные дни ее скорби по утраченному ребенку и понимал, что иначе быть не могло, но эта пугающая отстраненность от всех и всего вокруг…
«Если она не сможет простить моего решения…»
Что делать, как быть тогда, он себе просто не представлял.
Услышав его шаги, Лидия подняла голову и неуверенно, с дрожью в коленях поднялась на ноги. С детства худая, сейчас она вовсе выглядела практически невесомой: казалось, ее без труда можно поднять одной рукой, будто красную с белым лилию.
«А ведь я мог, вернувшись в Санкт-Петербург, обнаружить, что ее больше нет в живых…»
Врата, из-за которых нет возврата, на свете отнюдь не одни.
– Не смог я, – признался он.
И Лидия, бросившись ему на шею, жарко поцеловав его, разрыдалась от облегчения.
Вернувшись в обитель два дня спустя – спустя двадцать четыре часа после того, как сообщил в Охранное отделение, будто «краем уха слышал» о творящихся там ужасах, и тут же получил от Разумовского официальное распоряжение уничтожить все найденное в лаборатории Тайса при клинике, – Исидро Эшер в катакомбах не нашел. Не тревожил вампир его и во сне – ни явно, ни даже тончайшим намеком, хотя по дороге домой, через Европу, сны ему снились отнюдь не радужные. Останавливались они с Лидией исключительно в городах небольших – в Минске, в Кракове, в Брно: от одной мысли о ночлеге в Праге либо в Варшаве Эшеру становилось не по себе.
Девочка Женя исчезла бесследно, точно провалившись сквозь землю.
Примечание автора: о русском календаре
В 1582 году римский папа Григорий XIII санкционировал переход со старого, юлианского календаря к более точному с точки зрения астрономии счислению времени по григорианскому календарю, однако из-за религиозной розни ни протестантские, ни православные страны его в этом не поддержали. Англия и британские колонии в Америке перешли на григорианский календарь только в 1752 году (в результате чего у большинства Отцов-Основателей Соединенных Штатов по две официальные даты рождения: одна «по старому стилю», а вторая – григорианская, примерно на одиннадцать дней позже), Швеция не меняла календаря до 1753-го, а в России начали пользоваться григорианским календарем только после Революции 1917 года, положившей конец царской власти. Таким образом, в 1911 году, во время событий, описанных в этом романе, с перемещением действия в пределы России счет дней меняется: юлианская дата «отстает» от григорианской на две недели.
В Греции не пользовались григорианским летосчислением до 1924 года, а многие православные церкви до сих пор вычисляют по юлианскому календарю даты Пасхи.
Благодарности переводчика
Большое спасибо Майе Беляковой и Елене Жеребиной за помощь в переводе этого романа.