Дина оставила свою «хонду» на полупустой парковке. Теперь парковка была забита до отказа. Дезориентированная, Дина двинулась между рядами машин, обогнула брошенную тележку, обернулась, убеждаясь, что вокруг полно людей – груженных пакетами праздных краснодарок и краснодарцев, никогда не ступавших на чертов Холм.
Волшебник сделал так, чтобы у Дины не было детей. Но Лизе посчастливилось. Дина вспомнила, как Анянка прибежала из игровой комнаты и их представили друг другу. Вдруг ребенок обнял Дину, и это тронуло ее сердце.
Лиза спросила дочь:
– Как, ты говорила, звали девочек, которые тебе снились?
– Надя, Ксеня и Таня, – ответила Анянка, глядя на Дину. – Дина, а ты их знаешь?
– Да. – В горле Дины запершило. – Они – мои сестры.
– Я тоже хочу сестричку. – Анянка прижалась щекой к маминому плечу, но продолжала внимательно смотреть на Дину. То на Дину, то на что-то находящееся в углу фудкорта.
«Ты не причинишь ей вреда, – думала Дина, шагая по асфальту, обращаясь к самому дьяволу. – Клыки об нас поломаешь».
Образованный бамперами и капотами туннель все никак не заканчивался. В электрическом свете клубился туман, которого не было минуту назад. Он сгущался и пах болотными испарениями, полз меж автомобилей, тянулся эфемерными щупальцами, похожими на псевдоподии амеб под микроскопом. Дина расстегнула сумку. На крыше универсала безмятежно пасся белый кролик. Дина притворилась, что его нет, и ускорила шаг. Что-то темнело впереди, окуренное мглой; она резко нырнула влево, согнула локтем боковое зеркало и вышла в соседний проход.
Сердце отчаянно колотилось. В тридцати метрах от нее супружеская пара грузила в джип покупки. Дина направилась к ним, всовывая пятерню в косметичку. Из тумана выехала, скрипя, тележка, полная живых кроликов и черных цилиндров. Дина вскрикнула, отпрянув. Тележка поехала прочь, разрезая колесами серое марево, словно бороздящая Стикс погребальная лодка деда Мазая.
– Простите, эй… – Дина приблизилась к фигурам возле джипа. Это были манекены. Самец и самка пластикового народца, вынашивающего свои грязные планы в витринах магазинов. Косметичка упала на асфальт. Дина стиснула рукоять пистолета. Кто-то облачил манекенов в мешковатые футболки с принтом в виде ухмыляющегося насильника, дорогого папаши. «С Днем рождения, профессор Ламантин!» – поздравляли шелушащиеся от стирок надписи.
«Нужно бежать обратно», – подумала Дина. Но где это обратно? Торговый центр и высотки растворились в тумане, вокруг змеились и разветвлялись туннели лабиринта. Дина почувствовала чье-то присутствие за спиной и крутнулась на каблуках, вскинув оружие.
Профессор Ламантин выпрыгнул из багажника джипа как чертик из табакерки. На нем были красный мундир, узорно расшитый золотыми шнурками, с пуговицами в несколько рядов, и меховые штаны. Улыбка скомкала белое лицо и превратила в узкие прорези глаза, но в этих щелочках тлели уголья.
– Заблудились, юная леди? – произнес он, не шевеля губами. – Медведи, соседи, из меди. Я мог бы…
Дина всадила пулю в грудь монстра. Его отбросило назад, улыбка стерлась, став гримасой удивления, рука с длинными шишковатыми пальцами накрыла рану. Кровавая клякса ширилась: красное на красном.
– Сожри! – завопила Дина, ликуя.
– О-о! – сказал монстр и снял кляксу с мундира. Пятно крови оказалось атласным лоскутом. – Попробуй еще раз, – посоветовал он лукаво. Дина попробовала. И снова. И снова. В тумане выстрелы звучали как хруст соломки. Соленую соломку ела одиннадцатилетняя Дина, когда фокусник подошел к ней на пляже.
Свинец ввинчивался в плоть профессора Ламантина. Он дергался, как от щекотки, и сплевывал пули, будто шелуху семечек. И наступал, а Дина пятилась, разряжая обойму, пока не уперлась в металл. Машины, сваленные друг на друга, как ингредиенты великанского сэндвича, преграждали дорогу. Забор из раздавленных, покореженных автомобилей. По нему скакали кролики с зубами-иглами и чешуйчатыми хвостами. Дина расплакалась. Профессор Ламантин пальцами вытащил изо рта последнюю пулю. Свинец зашипел на языке.
– Утри слезки, – сказал монстр сокрушенно. – Никто тебя не обидит. Папочка здесь.
Он шел к Дине, с каждым шагом становясь выше. Два метра, два с половиной… Мундир растягивался и трещал по швам.
Дина подумала о своей жизни, но не нашла в ней ничего такого, за что стоило бы держаться. Тогда она подумала о дочери Лизы и о свете, который увидела в малышке. Пусть этот свет испепелит чудовищ.
Дина приставила к голове раскаленный ствол и надавила на спусковой крючок. Что-то ткнуло в височную кость. Дина посмотрела на пистолет. Из дула «Кимбер Соло Керри» торчала палочка с флажком. «Бабах!» – было вышито на флажке. Дина заскулила. Монстр заскулил с ней в унисон. Наклонился, укрывая своей тенью, будто гнилостным саваном, и выдул в лицо Дины струю огня, поджаривая глазные яблоки, как помидоры черри, и слизывая мясо с костей.
Зеркало отражало осунувшуюся физиономию с серыми от бессонницы подглазьями, точно в организме Лизы происходили те же процессы, которые губили Холм. Сухие, секущиеся волосы, высыпания под грудями, набрякший на веке ячмень. В обычное время она ни за что бы не показалась мужчине в таком виде, но времена настали необычайные.
Лиза смотрела в зеркало, притиснув к уху телефон. Дина не отвечала ни на звонки, ни на сообщения. Дина пропала, как и другие девочки, столкнувшиеся с Волшебником, чертом, чья внешность оставалась неизменной в восемьдесят седьмом, девяносто девятом и две тысячи девятнадцатом. Как пропадет сама Лиза. И нет в мире такой полиции, которая может ей помочь.
Слезинка скатилась по щеке. Лиза набрала номер бывшего мужа и спросила, может ли Анянка переночевать у него сегодня. С отцом, полагала Лиза, малышка будет в большей безопасности, чем с про́клятой мамашей. Глеб сказал, что без проблем заберет дочь, и осведомился, все ли у Лизы в порядке.
– Да, – сказала Лиза.
«Нет, – подумала она. – Нет, черт подери, меня преследует Фредди Крюгер, уверена, он убил мою сестру. Сестру, ты не ослышался».
Лиза чувствовала, что вчера обрела и наверняка потеряла сестру, и дело было не только в чувствах. Когда Дина показала ей фото, на миг Лиза увидела рядом с Вариозо Спазмалгоном Третьим собственную восемнадцатилетнюю маму, накрашенную по китчевой перестроечной моде. Лилово-розовые тени, перламутровая помада, катаные «варенки», прическа «каскад». Мама смотрела на Волшебника с экстатическим восторгом.
– Могу прямо из школы ее забрать, – сказал Глеб. – У меня выходной сегодня.
– Спасибо тебе.
Лиза спрятала телефон. Собралась с силами, припудрилась и надела очки, чтобы дымчатые стекла скрыли отекшие веки и круги под глазами. Вскоре она сидела за столиком хипстерского кафе, разложив перед собой бумаги, привезенные Диной; пальцы порхали по клавиатуре ноутбука, мурашки бегали по коже.
Глаз с вписанным ромбом и тремя рядами ресниц был гербом гильдии ярмарочных артистов, созданной в Антверпене пять веков назад. На первый взгляд, этот цех ничем не отличался от подобных организаций мясников или пекарей, но лишь на первый.
Под личиной ремесленнического союза скрывалась языческая секта, именовавшая себя «Дети Ламоры». Это религиозное движение возникло в тринадцатом веке в Германии и Богемии, на Вьенском соборе 1311 года было осуждено папой Климентом V и безжалостно истреблялось инквизицией.
Выжившие сектанты примкнули к гуситам, а наиболее радикальная группа нашла прибежище в Антверпене, обманув магистрат. Дети Ламоры считали, что Иисус изначально был обыкновенным человеком, но превратился в Бога, овладев искусными фокусами, в том числе сложным фокусом воскрешения. Они поклонялись полулегендарной исторической персоне, королю Думнонии Ламоре Старые Глаза, и верили, что могут вернуть Ламору в мир живых с помощью трюков и жертвоприношений.
Лидер секты, бывший монах доминиканского ордена Антонин Эрфуртский, утверждал, что нашел могилу Ламоры, находящуюся «между земным и адским», и что в этой могиле, помимо останков короля, покоятся кости всех чародеев, когда-либо ступавших по земле; якобы завистливый бог-фокусник христиан потратил три дня, дабы перенести тлен конкурентов прочь со своих владений на территорию, ему не принадлежащую. Ламориане называли святыню Bloedberg, в переводе с фламандского – «Кровавая гора».
«Холм», – подумала Лиза, каменея.
Власти рассекретили антверпенское гнездо сектантов. Их обвиняли не только в ереси, но и в причастности к исчезновениям детей, посещавших городскую ярмарку. Антонина Эрфуртского и еще трех ламориан приговорили к смерти и публично сожгли в Брюсселе тридцать первого октября 1519 года.
Лиза посмотрела поверх ноутбука на оскаленные тыквы и картонных ведьм, украшающих кафе.
«С юбилеем», – мелькнула мысль. Чашка звенела о блюдце, когда Лиза отхлебывала остывший кофе. Дверь в противоположном конце зала открылась, впуская дыхание южной осени, но больше в помещение никто не вошел.
Лиза похлопала себя по щекам и вбила в поисковую строку имя божка. Она испугалась, что «Гугл» выдаст фотографию с ялтинского пляжа и до рвоты знакомое ухмыляющееся лицо Волшебника. Но статью иллюстрировало высеченное в камне изображение брутального бородача с завивающимися рогами.
Шестнадцать столетий назад Ламора по прозвищу Старые Глаза правил Думнонией, королевством бриттов, располагавшимся на территории современных графств Девон и Корнуолл. Ламора прославился не только исключительной жестокостью по отношению к собственному народу, но и приписываемыми ему магическими способностями.
Провинция, коей была Думнония, синтезировала из христианства и кельтского язычества миф о короле-волшебнике, вверившем душу дьяволу и приручившем демонов. По словам валлийского историка, король «вводил окружающих в заблуждение необычайными иллюзиями». Впрочем, иллюзиями ли? Говорили, на пиру он невооруженной рукой обезглавил кузена, подозреваемого в подготовке переворота; неоднократно видели, как Ламора левитирует; ночью он мог материализоваться в любом доме и овладеть чужой женой.