Она свернула в проулок. Движение – жизнь. Толкнула плечом первую попавшуюся дверь и ввалилась в узкий полумрак. Под ногами был ковер, впереди стояла администраторская стойка, справа и слева от пола до потолка вытянулись зеркала. В этих зеркалах она увидела себя и тут же зажмурилась, заторопилась вперед.
– Вы бронировали? – спросила девушка за стойкой. – Если нет, столики заняты до закрытия. Только танцпол.
Она кивнула, свернула, прошагала, вынырнула из коридора сразу на большую танцевальную площадку. Над головой крутился дискошар. Сцены не было, но стояли колонки, и из них лилась музыка, которую она ощутила дрожью в теле.
Воспоминания пробились сквозь сладкоголосый напев Боуи. Верно, она была здесь несколько раз. Клуб находился около Литейного проспекта, в старом дореволюционном здании, верхние этажи которого до сих пор были забиты коммунальными квартирами. Здесь делали отличные коктейли и разрешали курить прямо на танцполе. По пятницам – приглашенные диджеи. По вторникам – стендап, состоящий из малоизвестных комиков, над шутками которых смеялись только их приглашенные друзья.
Это был единственный клуб, который она посещала? Или она любила слоняться по ночам в центре, заглядывая в любую открытую дверь, откуда лилась музыка? Об этом воспоминаний не было. Только внутри черепа проворачивались черные шестеренки, заполняя голову зудящим гулом.
Как же раньше было хорошо. А теперь… непонятно. Коттеджи за городом, люди в белых халатах, музыка, музыка, бесовские пляски.
Мелодия в наушниках оборвалась. Она стащила их на шею, отдаваясь ритму танцпола. Вокруг дергались люди. Много людей. В основном они были молодыми, почти детьми, то есть наиболее подверженными музыкальному драйву. Она не помнила, сколько ей лет. Вообще, это хрупкая самофиксация, ответственность за которую несет только носитель. Может, она тоже молодая? А может, выглядит как инородное тело в этой безмятежной шевелящейся массе? Не все ли равно, когда музыка захватывает и тащит за собой. В конце концов, как говаривали забытые меломаны, мы все едины перед минором и мажором.
Она начала дергаться тоже, пытаясь попасть в ритм. Почти сразу же заболел живот и устали ноги. В горле пересохло.
Не останавливаясь, она направилась к барной стойке. Люди вокруг расступались, но потные руки, жаркие лица, обнаженные животы касались ее, передавая музыкальную дрожь. Она бы и сама кое-что передала, но не могла вспомнить как.
Уже у стойки она сообразила, что у нее нет денег. Кошелек остался в сумочке, а сумочка – в комнате коттеджного дома, где-то под скомканными простынями и смятыми подушками, среди желчи и почти не переваренного обеда. На нее пытливо глазел молоденький бармен с бутылкой водки в руке. На шее у него болтались наушники, пластиковая подделка с надписью «Murshall», а цвет глаз растворился в полумраке.
– Тебе с малиной или с клубникой? – спросил он громко и улыбнулся.
При этом она была уверена, что не видела движения его губ.
– Держи, за счет заведения! Ведь все, что нам нужно, – это любовь!
Движения у бармена были дерганые, ломаные. Он танцевал вместе со всеми, но при этом умудрился налить в широкий бокал водку, добавить минералки, ягодного сиропа, листик мяты и много льда – и ничего не пролить.
Она почему-то знала, что нужно взять бокал и выпить. Бармен наблюдал, медленно пританцовывая. Напиток приятно охладил горло, боль в животе отступила. Она допила до дна, коротко кивнула в знак благодарности и попятилась обратно, в центр танцпола, где резонанс от колонок был особенно силен.
Снова потные тела сомкнулись со всех сторон. Ее потащило в танец, как прибрежной волной утаскивает в море. Минуту – а может, несколько часов – она кружилась вместе со всеми, стряхивая с себя боль, страх и воспоминания. Теперь больше не было прошлого, а было только настоящее, сотканное из музыки, которая проросла внутри ее тела, заполнила кровеносные сосуды, органы, заполнила человечка, который болтался в позе эмбриона у нее под сердцем.
Ритм хаоса совпал с ритмом ее сердца. Ноги онемели. Под мышками и между лопаток горело от пота. Затылок болел.
Она танцевала, танцевала, закрыв глаза, надев наушники, смешав мелодии.
Потом внезапно наступила пауза. Людям нужно было отдохнуть. Танцпол почти опустел, тяжелый ритм сменился тихими ненавязчивыми песенками. Она замерла на мгновение с вытянутыми к сверкающему шару руками, затем побрела к туалету, потому что вспомнила, что он существует.
В туалете приятно пахло, но было слишком светло. Заболело под веками. В наушниках Дэйв Грол солировал на электрогитаре, вбивая переборы ей в голову, и нашептывал сладкие слова и указания.
Не дело танцевать ночь напролет. Нужно идти дальше. Нужно двигаться. О да, моя малышка, движение – жизнь. Но проблема была еще и в том, что она не могла не танцевать.
Возле раковины стояла девица, на вид – лет шестнадцати. Приоткрыв рот, она размазывала по щекам какую-то липкую жидкость синего цвета. Светлые волосы девица собрала в хвост, обнажив розоватые уши, увешанные кольцами разных размеров.
Увидев эти уши, она поняла, что не сможет совладать с собой.
– Тебе чего? – Девица полуобернулась. – Хреново выглядишь, но за дозой надо в мужской туалет, налево. Здесь не дают.
Она не ответила, а просто прильнула к девице, как любовница к любовнику в пик страсти. Обвила пальцами ее голову, коснулась губами прекрасного уха и позволила музыке внутри себя пролиться изо рта в ушное отверстие. Иголки нот прорезали дорожки.
Она продолжала танцевать, выбивая каблуками рваный ритм.
Девушка дернулась, но не сильно, без сопротивления, и застыла с широко распахнутыми глазами. Музыка пустила ростки внутри ее головы. Легкие гитарные аккорды, перебор струн, звон райда, вступающие скрипки и фортепиано… Конечности девушки задергались, пальцы на руках судорожно перебирали пустоту, плечи и подбородок одновременно взмыли вверх.
Девушка стала танцевать.
В туалет вошла другая, тоже молоденькая, окутанная облаком чайного аромата с нотками крапивы. Эта девушка на ходу закуривала электронку.
Она прильнула и к ее уху и запустила ростки мелодии так быстро, что девушка не успела затянуться. Одноразовая электронка выскользнула из губ и упала на кафель. Рот приоткрылся, глаза вытаращились. Прошло несколько секунд – и девушка танцевала тоже. Они дергались втроем, подвластные внутренней мелодии. Глаза девушек постепенно наполнялись черным, пока не стали однородного цвета нефти.
Вошел еще кто-то – она уже не различала, погрузившись в экстаз танца. Прыгнула к нему, ломая левый каблук. Обхватила голову, коснулась губами уха. Ее ударили, но не сильно. Левую щеку обожгло. Кто-то удивленно вскрикнул. За распахнувшейся дверью туалета стояли люди. Тогда она поняла: пора двигаться дальше.
Она вышла в коридор, осыпая случайных зрителей поцелуями и разнося мелодию, как заразу. Воздух наполнился переливами флейты, синтетическими барабанами, вибрациями гобоя. А ведь когда-то в детстве она училась играть на гобое!
Люди зажимали уши, падали на колени. Люди отхлынули от нее.
На танцполе стало совсем пусто. Она поймала взгляд бармена, кивнула ему и направилась к выходу, сбрасывая ненужные уже туфли.
За ее спиной кричали и волновались. Она не видела, как из женского туалета вышли танцующие девицы, похожие на эпилептиков, но слышала их пение. О, эти сладкоголосые сирены, как же они прекрасны!
Девушка на ресепшене натянуто улыбалась. Ее уши были скрыты под волосами.
А на улице уже наступила глубокая ночь. Темно-синее небо, расчерченное проводами и полосками облаков, напомнило ей о прошлом. Она любила гулять по ночам в центре Питера, надев наушники и натянув сверху капюшон худи, среди людей, но одновременно и в полнейшем одиночестве. Любила сворачивать в открытые арки и распахнутую черноту подворотен. Любила сидеть на щербатых ступеньках и разглядывать разноцветные окна доходных домов. Она ловила вайб старого города и однажды поймала то, чего совсем не ожидала.
Сейчас она тоже надела наушники и сразу же погрузилась в тенор раннего Оззи Осборна, который просил никуда не уходить, но в то же время звал в дорогу.
Пора.
Из клуба за ее спиной вываливались танцующие люди, которые завтра утром станут главными героями множества новостных лент и шуток про наркоманский Петербург.
Она же пошла к Литейному, пританцовывая, свернула в арку, не доходя до Невского, и растворилась в лабиринтах бывших доходных домов, где-то между улицей Маяковского и дешевым салоном проституток.
Продюсеры позвонили рано утром. Хотя за окном уже давно рассвело, часы показывали только половину шестого: неизбежный формат летнего Петербурга.
Джон не сразу сообразил, что это вибрирует телефон. Ему снилось, что кто-то беззвучно играет на электрогитаре, подсоединив ее к наушникам. Медиатор, зажатый в морщинистой руке с вздутыми венами, касается струн, но они просто дрожат, создавая странный, чарующий ритм. Одна из струн призывно лопнула. Звон коснулся ушей Джона, заставил вздрогнуть и открыть глаза.
Утренний свет аккуратно скользил по подоконнику, найдя щель в потрепанных от времени блэкаут-шторах. Телефон на тумбочке возле койки равномерно гудел. Остальные члены группы вроде бы еще спали.
Джон взял телефон, отправился на кухню, на ходу принимая вызов.
– Слушаю.
– Разбудили, Пал Васильевич? – спросил один из продюсеров. Голос был, как всегда, бодрым и жизнерадостным. Называли по старому имени и отчеству, обозначая связь между прошлым и настоящим. Чтоб никто не забыл.
– Суббота, – буркнул Джон, будто бы это что-то объясняло. У их группы не существовало выходных.
– Утро после тяжелого вечера бывает интересным, – ответил один из продюсеров. – Получили отчет о вашем улове на Чернявском озере. Молодцы, но могли бы сыграть лучше. Убийства излишни. От смертей меломанов много мороки, сами знаете. У всех них есть родители, знакомые, родственники. Как им объяснить? Не скажешь же, что родного сыночка свел с ума некий блуждающий трек из подборки музыки, отчего он стал одержимым и пошел заражать остальных? Приходится выкручиваться. Вы же были среди те