ла в той стадии одержимости, когда не требовались даже наушники.
– И что мне с тобой делать?
Оставить. Пусть сидит здесь, привязанная, а он сгоняет на улицу, выяснит, где находится, доберется до телефона или сразу до Питера, а оттуда – к ближайшей Студии или прямиком в штаб Оркестра.
Он вдруг вспомнил кое-что еще: как ударил Ринго ногой в колено, потому что тот ухватил его за бок, хотел повалить, – так вот откуда синяки! – но Джон вывернулся, пнул Ринго, потом достал свистульку и полоснул плоским концом по его шее.
Что потом?
Воспоминание было зыбким, нереалистичным. Джон как будто смотрел на себя со стороны. И – слышал мелодию, ритм которой регулировал его движения.
Раз-два, I’m the eggman, три-четыре, they are the eggmen, пять-шесть, I’m the walrus…
И так далее, goo goo goo joob, goo goo goo joob…
Он вскочил и лихорадочно закружил по кухне, не заметив, что от сигареты в уголке губ давно остался только тлеющий фильтр.
Где-то зазвонил телефон. Джон застыл. Звук глухо доносился сквозь вату в ушах – какое-то резкое дребезжание, не похожее на стандартные переливы.
Звон настойчиво продолжался. Джон вышел в коридор и увидел возле входной двери на полочке старый дисковый телефон красного цвета. Звук исходил от него. Джон подбежал, не обращая внимания на осколки стекла, впивающиеся в ноги, выдернул вату, схватил трубку на закрученном шнуре, спросил:
– Алло?
На том конце провода раздалось шипение и потрескивание, неуловимо вернувшее в детство, когда маленький Паша звонил маме на работу, чтобы отпроситься гулять. Мама всегда действовала по одному шаблону: сначала тщательно выспрашивала, сделал ли Паша уроки, потом ругала за то, что он ее отвлекает от важных дел, потом вздыхала и ждала обещаний, что он придет до ужина и не будет хулиганить. Вот и сейчас Джон внутренне напрягся, ожидая услышать вдруг прорвавшийся сквозь время мамин голос: «Что у тебя там по урокам?»
Вместо этого он услышал одного из продюсеров:
– Вы добрались до места? Похвально.
– Что? – не сообразил Джон. Ему пришлось опереться плечом о стену, чтобы не упасть.
– Конспиративная квартира. Сестрорецк. Адрес вам пока знать рановато. Хорошо, что добрались. Давно вы там?
– Не знаю. Я только проснулся, получается. Конспиративная квартира? Это что означает?
– То, что вы слышите. Квартира, куда едут на случай непредвиденных ситуаций. По области их несколько, еще со времен Хрущева.
– Но как я здесь мог оказаться? Я был не в курсе, что такие квартиры вообще существуют.
– Все верно. Опять же, Джон. Конспиративная. В этом суть. Вы и не должны были о ней знать до поры до времени. Но у каждого члена группы есть вшитая на подсознательном уровне информация. Некая, скажем так, инструкция, что делать и куда ехать, если случилось что-то экстраординарное. Помните, вы проходили полное медицинское обследование перед переходом на новую должность? У вас же есть кольцо с изображением скрипичного ключа?
Джон покосился на левую руку. Кольцо было на безымянном пальце, как у всех членов группы.
– Скрипичный ключ – это начало мелодии. Он активирует песню, которая вас ведет. Вы, должно быть, до сих пор слышите ее отголоски… – Продюсер замолчал, будто давая Джону возможность усвоить информацию. В трубке шипело и свистело. Он продолжил: – В общем, что-то произошло, и теперь вы на квартире. Мне нужны подробности: с чего все началось, почему у вас активировался скрипичный ключ, есть ли кто-то с вами. Все подробности, пожалуйста.
На этот раз в трубке замолчали, пытливо вслушиваясь. Джон представил, как на том конце провода сидят продюсеры или их секретари, готовые записывать каждое его слово. Он нахмурился, собираясь с мыслями. Грязные обои на уровне глаз были исписаны: кто-то оставил тут номера телефонов, имена, адреса, заметки, просто дурацкие рисунки вроде женской фигурки, подвешенной за шею к виселице. Где-то паста почти выцвела, где-то разодрала обои и впилась в штукатурку.
– Я не знаю, с чего начать, – пробормотал Джон, растирая лоб. – Мы поехали на объект, чтобы забрать меломанку. Пришел сигнал… И там мы наткнулись на новорожденного младенца. То есть зараженная меломанка буквально только что родила, а тут мы…
– Младенца. Так. Он с вами?
– Я не знаю, где он. Возможно, с другими участниками группы.
– То есть вы в квартире один?
– С меломанкой. Которая мать младенца. Она заражена, но обезврежена.
– Младенец тоже заражен?
– У него черный дым в глазах, но других признаков заражения нет. А какие они могут быть? Наушники и татушки?..
– Так. Хорошо. Что произошло после того, как вы пришли в квартиру? Подробнее, пожалуйста.
Джон вздохнул и рассказал все, что знал, остановившись на моменте, когда он наблюдал за меломаном, проламывающим голову Джорджу.
– Иван Родионович мертв? Какая жалость.
– Джордж? Погоди, он, может, еще не мертв. Я не видел, чем все закончилось. Вернее, отключился. Так бывало. Потом я проснулся здесь и больше ничего не помню. Существует ли какой-нибудь еще скрипичный ключ, чтобы активировать воспоминания?
Один из продюсеров неопределенно хмыкнул.
– Если бы… Так. Дайте подумать. Сотового у вас нет? Тогда на данный момент инструкции такие: купите себе что-нибудь поесть, попить, ожидайте звонка на этот телефон. Все под контролем. Нам надо разобраться, что произошло.
– Вы, получается, не в курсе, что с остальными членами моего квартета? – спросил Джон.
В трубке снова неопределенно хмыкнули:
– Скажем так, сейчас наши аранжировщики занимаются не только наведением информационного порядка из-за инцидента на Лиговском, но и собирают в одно место все видео, фотофиксации с места происшествия, допрашивают свидетелей и заодно выясняют, где ваши коллеги. Все их телефоны отключены. Но это вопрос времени. Один-два часа, и мы разберемся.
– Хочется верить.
– Надежда, мой компас земной, – ответил продюсер. – Отдыхайте. И купите что-нибудь от головной боли, чтобы выветрить мелодию.
Трубку повесили. Джон пару секунд вслушивался в частые далекие гудки. Тоже как будто из прошлого. На полочке рядом с телефоном лежали ключи от входной двери.
Он вернулся на кухню, взял из груды своих вещей кошелек, не глядя на Йоко, и отправился за покупками. Распухшие ноги с трудом влезли в кроссовки, но это было еще полбеды. Голова гудела так, что пришлось несколько раз останавливаться и пережидать боль. Джон чувствовал, что балансирует на грани и в любой момент может провалиться в зыбкое бессознательное. Вдобавок мелодия не унималась, пульсировала в такт головной боли, будто червячок забирался в мозг глубже и глубже. Может, именно так чувствуют себя меломаны на одной из стадий заражения? Надо было не болтать с Войцехом, а изучать материалы по меломанам.
Аптека, слава богу, находилась на углу. Джон купил обезболивающее, бутылку воды и тут же разом принял две таблетки.
– У вас все в порядке? – осторожно поинтересовалась продавщица.
– Да, отлично. Можно мне еще пластырь и бинт?
Уже в мелком, тесном магазине, который занимал первый этаж дома через дорогу, стало полегче. Мелодия стихла, и Джон повеселел. Жить можно.
Вернувшись, он первым делом, не разуваясь, смел с пола осколки. Потом решил не разуваться вовсе, на казенной-то квартире. Йоко наблюдала за Джоном из-под полуприкрытых век, время от времени подергиваясь, как от разрядов тока, либо плавно двигая плечами, шеей, ногами, продолжая исполнять неслышный танец.
Йоко выглядела хоть и красиво, но неприятно. Кровь на бедрах и внизу живота высохла и стянула кожу, вспухшие груди покрылись сеточкой вен, губы потрескались, тушь расплылась на глазах и щеках. Куда Йоко дотянулась ногтями – там вспухли кровавые бороздки царапин.
– Надо бы тебя помыть и одеть, – сказал Джон. – Чтоб на человека стала похожа. Сопротивляться будешь?
Она не ответила.
– Конечно будешь. Вам только дай возможность. Ладно, пожру немного и займусь тобой.
Разогретые в микроволновке макароны с котлетой попахивали пластиком, но даже от этого запаха у Джона заурчало в животе. Он явно ничего не ел с самого завтрака. Усевшись за стол, спиной к Йоко, чтобы не отвлекала, Джон взял планшет и попробовал подключиться к какой-нибудь сети. Еще лет десять назад в любой квартире спокойно можно было найти незащищенный соседский вайфай, но с тех пор люди стали умнее или жаднее и перекрыли все доступы паролями.
Без интернета же пользы от планшета было как от кирпича. Хотя… Джон открыл программку для создания музыки. На дашборде застыл на паузе блуждающий трек. Неизвестный хозяин планшета разложил его на несколько дорожек и наложил поверх сэмплы.
Опасная штука. Термоядерная. Включишь трек на полную громкость – и соседи за стенкой начнут танцевать. Они, может, и не заразятся, но почувствуют на себе силу безумия. Как там говорил Войцех? Ненадолго в них поселится бес.
Джон осознал, что его указательный палец замер над кнопкой воспроизведения. Одно движение, и начнется веселье.
Надо признаться, что любой член группы хотел бы хоть раз услышать музыку, от которой сходят с ума. Джон тоже хотел. Он искал безопасные способы, расспрашивал коллег. Войцех ответил, что если навязчивая идея не пройдет, то нужно обратиться к штатному психологу. Желать сойти с ума – ненормально.
Но ведь это как на войне: рано или поздно каждый солдат захочет спустить курок и убить противника. Увидеть своими глазами, как это происходит. Если ты долгое время ловишь меломанов, то и сам в какой-то степени становишься меломаном.
Джон долго жевал котлету, разглядывая музыкальную дорожку. Он попробовал представить, что же скрывается под взлетами и падениями зеленой кривой линии на экране. Ничего не представил, но убрал-таки руку.
В этот момент негромко запела Йоко. Он услышал ее пение даже сквозь вату, вздрогнул, но не обернулся. Не хотел встречаться глазами с меломаном. Однако взгляд все еще был прикован к звуковой дорожке, и она как будто поплыла в такт пению Йоко. Это был трек, сидящий у нее в голове и вырывающийся наружу. Трек без слов.