– Ты вспомнишь, – пропела Йоко. – Твоя двойная фантазия подчинится тебе!
Джон завороженно смотрел на плывущую дорожку, на изгибы волн, то опускающиеся, то поднимающиеся, то переходящие в пики и резко обрывающиеся. Мелодия просачивалась внутрь его головы. Он с ужасом подумал, что не может сопротивляться. Еще чуть-чуть, и его разум покроется музыкальными отростками, и он будет танцевать, танцевать без перерыва, пока смерть или появившаяся группа не остановит его.
Что происходит с меломанами в Студии? Их лечат: сводят татуировки, отправляют на реабилитацию, а после, вернув разум, отправляют жить обычной жизнью. Джон ни разу не сталкивался с вылеченными меломанами. Интересно, какие они? Слушают ли музыку? Надевают ли наушники? Или навсегда лишают себя этого удовольствия? Каково это – жить без беса в душе?
Тихое пение опутывало. Он вспомнил, как Йоко пела в багажнике. Вспомнил резкую вспышку боли под кольцом на пальце. Боль выжигала мелодию, как огонь выжигает сухую траву в поле.
Джон вскочил и бросился прочь из кухни в комнату, захлопнул дверь, замер у окна. Пальцы подрагивали, неуправляемые. Левая нога отбивала такт. Разумом овладело нестерпимое желание танцевать. Как угодно, как получится. Танцевать.
В Оркестр не попадают просто так.
Джон вспомнил тусклый зимний вечер, заглядывающий в окно пятнами фонарного света, бликами фар и рекламных вывесок. С обратной стороны стекла на раме налип снег. Сквозь форточку в квартиру врывался холодный воздух, и он, Павел Васильевич Баданов, жадно глотал его ртом, двигая губами, как выброшенная на берег рыба.
По радио играл Моренко с симфоническим оркестром. Что-то из новой классики.
В эти минуты Баданов фактически ушел от жены.
С женой было тяжело: девять лет они цапались по любому поводу, по каждой залежавшейся мелочи вроде отстриженных ногтей, оставленных на столешнице, или незашитой дырки на носке. Жена, которая в начале отношений казалась Баданову ангелом во плоти (ах, эти милые большие глаза и смешные стразы на джинсовке!), стремительно превратилась в ведьму, высасывающую из него деньги и эмоции.
Первые несколько лет Баданов терпел, надеясь, что вот-вот у них появится ребенок и всю свою неуемную агрессию жена перенаправит в другое русло. Ребенок не появлялся; и то ли из-за этого тоже, то ли просто так совпало, но жена оскотинилась совершенно. Терпеть ее Баданов не мог. Он стал огрызаться, ввязываться в скандалы, хотя понимал, что никогда не выиграет в споре, и в конце концов принял ее правила игры и втянулся окончательно.
– Ну твою ж мать, Паша, – причитала, например, жена, едва он переступал порог дома. – Я ж, сука, просила красный лук, красный! А ты припер репчатый!
– А чем репчатый хуже? – ворчал Баданов, втягивая голову в плечи, готовясь отразить атаку. – Всю жизнь ели же…
– Хер с солью ели, Паша. Думаешь, лук просто так разный?.. Лимон-то хоть нормальный взял или снова лайм идиотский этот, мелкий?
– Не нравится – сходи сама. Чего я поперся-то?
– А и схожу. Только зачем мне тогда муж? Может, мне на рынке и мужика нормального найти, который головой соображает, когда за покупками идет, а?..
В общем, ссоры были стандартные, как под копирку, но при этом изматывающие. Году на пятом супружеской жизни Баданов начал ловить себя на мысли, что не хочет возвращаться домой. Он надевал наушники, включал плеер и ходил кругами вокруг бизнес-центра, где работал, около остановки трамвая, через овощной и вещевой рынки. Загруженные треки выветривали из головы дурные мысли. Особенно полюбились песни группы «Сплин», которые полностью совпадали с настроением Баданова.
Жена звонила, ругалась, и он приходил домой, втягивал голову в плечи и ругался в ответ. В этом замкнутом круге как будто не было ни единой лазейки. Иногда Баданов думал, что заслужил все это за какие-то грехи молодости, но песни давали понять, что все не так просто. Он засыпал в наушниках и работал в них же, погружаясь в мелодии, разбирая песни на отдельные инструменты, аккорды и ноты. Жизнь стала казаться ему грустной композицией, натуральным ля минором.
Баданов стал размышлять, когда же у этой композиции случится финал. Неизменно трагический, как и подобает. Ждал его, постепенно накапливая в области груди нужные ноты, инструменты. Как будто в один прекрасный день мелодия должна была исторгнуться из него и разорвать тягостные отношения раз и навсегда.
Ему назначили командировку в Великий Новгород, и в ночь перед отъездом Баданов долго лежал без сна, выстраивая ноты в гармоничную печальную композицию. В темноте полоски света от уличного фонаря казались особенно густыми и осязаемыми, будто лезвия ножей, рассекающие линолеум и край кровати. Жена повернулась, подперев голову ладонью. Тоже не спала.
– Я все знаю, – спокойно сказала она.
В животе у Баданова что-то оборвалось.
– Сколько их у тебя было? – спросила жена. – Только честно. Я раскопала в интернете четверых этих твоих девиц. Блондинка тощая, еще одна в очках, двоих не видела. А всего сколько, Паш?
– Что? Маш… серьезно?..
– Я уже полгода все знаю. Тощая твоя пришла ко мне в гости, как только вы ее уволили. Она решила, что это ты повлиял. Надоело трахать, вот и уговорил начальство. Рассказала все. Сколько, где, как часто.
– И ты все это время молчала?
– Так сколько?
Он обескураженно мотнул головой. Заморгал.
– Ну, семь или восемь. Маш, ты реально знала и молчала?
– А что мне оставалось делать? – Она встала, зажгла свет, и Баданов увидел в углу около штор два чемодана.
Жена быстро переоделась, запихнула ночнушку, какие-то трусики, лифчики в пакет и убрала в один из чемоданов. Баданов лежал, туго соображая. В голове тревожно запиликала скрипка.
– Послушай…
– Иди к черту, – холодно сказала жена. – Я съезжаю.
– Я ведь сам хотел развестись, а ты…
– Дура была. Теперь поумнела. А главное, как быстро, да?
Баданов внезапно разозлился и тоже вскочил с кровати.
– Нет! – рявкнул он. – Так не пойдет! Это я хотел уйти, а не ты! Это я планировал раз и навсегда.
– Иди к черту, – повторила жена. – Будешь мне мешать, я про твоих шмар всем расскажу. От шефа до соседей наших. Чтоб в глаза было стыдно смотреть.
Вот тут он уже не сдержался. Яростная какофония вырвалась наружу…
…и Баданов обнаружил себя через двадцать минут в ванной комнате, подставляющим голову под бешеную струю ледяной воды. Нижняя губа была разорвана, с нее капало в раковину. В левом ухе торчал наушник, проводок тянулся к кассетному плееру в заднем кармане, а в голове красиво пел Кобзон. Пальцы тоже болели, на них отпечатались глубокие вертикальные ссадины.
Баданов вышел в коридор. Всюду были следы крови: отпечатки ступней и ладоней, размазанные пятна, капли на стенах.
Не думай о минутах свысока…
Он медленно двинулся в сторону кухни, ощупывая взглядом пространство квартиры.
Наступит время, сам поймешь, наверное…
Интересно, слышали ли шум соседи? Были ли крики? Едет ли сейчас сюда полиция?
Свистят они, как пули у виска…
Жена лежала на полу, между обеденным столом и плитой, на животе, вытянув руки вдоль тела, будто готовилась к массажу. Только пятки были безвольно раздвинуты в стороны, а голова повернута набок так, что Баданов сразу разглядел разбитый нос, опухшее веко и посиневшие губы.
Мгновения, мгновения, мгновения…
Чуть позже он увидел орудие убийства. Концы гитарной струны торчали из волос жены, едва покачиваясь.
Баданов разглядывал труп жены несколько минут, потом обошел тело, достал из пачки на подоконнике сигарету и закурил в приоткрытую форточку. Первая сигарета ушла незаметно. На второй Баданов закашлялся и вытащил наушник. В наступившей тишине лучше думалось.
На третьей сигарете в дверь постучали.
Он не раздумывая пошел открывать, с некоей смиренной обреченностью. Соседи вызвали наряд, тут не отвертеться. Нацепил тапочки, открыл дверь. У двери стояли три человека. Один из них, которого позже Баданов будет знать как Войцеха, спросил:
– Можно ваш плеер? – и протянул руку.
– Зачем? – не понял Баданов.
– Хотим послушать, что за красивую мелодию вы слушали, когда убивали жену. И да, можно нам войти?..
С того момента, как Джон устроился в Оркестр, он нечасто вспоминал ту ночь. Вся его прошлая жизнь оказалась вырезана из жизни нынешней, как аппендикс, и если что-то и всплывало в снах или мимолетных мыслях, то смутно и неразборчиво.
Но он хорошо помнил эмоции, которые испытал, когда Войцех много месяцев спустя принес тот самый кассетный плеер и дал послушать мелодию, под которую Баданов душил свою жену.
Музыка была грустной и злой, с рваным ритмом. За гулкими барабанами и синтезатором слышались скрипка и виолончель. И еще глубже – крики мучеников, прорывающиеся сквозь реальность. Прав, прав был Войцех насчет бесов.
Сейчас мелодия в голове у Джона была другой, приятной. Под нее хотелось танцевать бесконечно долго, пока не откажут ноги или не остановится сердце. Джон извивался, прикрыв глаза, и впитывал каждую ноту сквозь поры на теле. Интересно, есть ли в Питере статуи святого Витта?..
Наверное, этот трек придумали в преисподней, а потом запустили в цифровое пространство. Пусть блуждает и заражает. Пусть позволит танцевать и плакать. Пусть…
Джона вывел из транса настойчивый треск телефона. Он резонировал с мелодией, разрушал ее. Джон отвлекся и понял, что стоит в наушниках Йоко на открытом балконе. Руки замерли в воздухе, левая стопа погрузилась в лужу с ржавчиной. Несколько человек на тротуаре внизу смотрели на Джона, задрав головы. Вот так и появляются в интернете видео о солевых наркоманах… Он снял наушники, прерывая мелодию, вернулся в квартиру. Тут было душно, пахло кровью, испражнениями.
Телефон продолжал трещать. Джон попытался вспомнить, кто звонил ему в прошлый раз и для чего. В голове было пусто, только музыка раздражала нейроны затухающими отголосками.