Революция свершилась, но не так, как Паша хотел. На пороге квартиры возник Войцех и перевернул жизнь с ног на голову.
Первые недели в Оркестре были тяжелыми. Ему вбивали в голову информацию: история появления треков, бесовские танцы Средневековья, пляски святого Витта, «дуделки», опасность прослушивания потоковой музыки и все остальное – несколько огромных лекций, которые требовалось выучить.
Без музыки наступала ломка, Паша мучился от тишины, не спал, искал возможность дотянуться до любимых треков: напевал сам или наигрывал пальцами на любой удобной поверхности. Когда показалось, что он сорвется, что не сможет находиться в Оркестре, Войцех принес кассетный плеер и коробку с кассетами.
– Пленка безвредна, – сказал он. – Пользуйся на здоровье.
И Паша стал пользоваться. Как человек, перешедший на безалкогольное пиво. Как наркоман, пьющий микстуру от кашля. Как курильщик со стажем, потягивающий безникотиновую электронную сигаретку. Но он знал, что это не навсегда.
Чего-то не хватало все эти годы.
И вот сейчас, кажется, да-да, именно в тот момент, когда из наушников заиграла музыка, Джон понял: все вернулось!
Нотки блуждающей мелодии просочились по бороздкам в ушных раковинах, глубже, за барабанные перепонки, в сознание. Угасшая ранее музыка возродилась вновь, и Джон задергался в танце, заелозил, взвивая руки над головой, притопывая, подпевая.
Трек состоял из всех любимых песен разом.
Моцарт, Шатунов, «Дип Перпл», «Нирвана» и много-много всего другого. Божественные, прекрасные, давно забытые. Пленочным кассетам было бесконечно далеко до цифрового качества. Будто Джон всю жизнь плескался на мелководье, а тут вдруг заплыл на глубину и нырнул. И оказалось, что глубина идеально ему подходит.
Он танцевал, не замечая никого и ничего. Наслаждался каждой нотой. Уходил в самую толщу музыкальной волны. Мир был прост, совсем прост. Только жизнь, музыка и танец.
Меломаны ведь не дураки. Они умели получать удовольствие.
В салоне автомобиля танцевали все, даже водитель. У каждого были дешевые наушники с болтающимися проводами. Йоко извивалась, гладя ладонями собственное лицо. Мужчина справа сцепил пальцы в замо́к и выделывал руками волну. Джону хотелось распахнуть дверь, выйти и танцевать на дороге, отправиться вместе с танцем туда, куда зовет мелодия.
Автомобиль притормозил, и Джон таки выскочил вместе с Йоко. Он приобнял ее за талию и закружил по пыльной дороге, забыв про духоту и палящее солнце. Мелодия проникла в его мышцы и суставы, пустила ростки через поры, заскользила по венам и артериям. Йоко положила голову ему на плечо, позволила вести танец шаг за шагом. Джон не мог остановиться. Его дыхание сделалось сбивчивым, в горле пересохло. Но он продолжал кружиться, не замечая ничего вокруг, подчиняясь песне.
Так и умирают люди. Умирают счастливыми.
Мужчина, сидевший рядом с Джоном в машине, подошел, пританцовывая, взял Йоко за локоть, подтянул к себе. Йоко не сопротивлялась, она была податливой и безвольной. В глубине души Джона вспыхнула ревность, похожая на резкое гитарное соло, но он не успел ничего сделать. Мужчина сорвал с него наушники и небрежно отбросил в сторону.
Разрушившаяся мелодия впилась в затылок и уши. Джон в ярости закричал, бросился на обидчика с кулаками, но мужчина оказался сильнее и ловчее. Шагнув в сторону, он заломил Джону руку, сделал подсечку, обхватил за шею сзади.
– Тише, тише. Тебе еще рано танцевать до смерти. Приходи в себя.
Дернувшись несколько раз, Джон понял, что держат его крепко, и затих. Мелодия в голове тоже затихала, возвращая трезвость мысли. Через пару минут Джона отпустили.
Мир, до этого сузившийся до внутреннего ощущения музыки, сейчас расширился вновь, и Джон впервые разглядел мужчину как следует. Тот походил на алкаша-сантехника из старых советских фильмов: невысокого роста, с седоватыми усами, красным лицом и носом-картошкой. Одет в джинсы и футболку, которая обтягивала большой пивной живот. Но главное – на безымянном пальце у мужчины было кольцо со скрипичным ключом. Признак участника Оркестра.
– Что тут происходит? – Слова выдавливались с трудом, как застывшая зубная паста из тюбика.
Мужчина улыбнулся. Он продолжал неторопливо пританцовывать, держа Йоко за талию.
– Происходит радость, – сказал он. – Мы ее нашли, нашу девочку. А ты поможешь нам найти ее младенца. Ты ведь знаешь, где он.
Джон потер виски. Вернулась боль, прогуливающаяся под черепной коробкой.
– Допустим. Но кто вы такие? И где мы?
Он огляделся и обнаружил, что автомобиль остановился на бездорожье. Слева тянулись заросшее поле и столбы электропередач, вдалеке были видны эстакада, промзона, трубы и многоэтажки. Справа – заборы и новенькие коттеджные дома за ними.
– Нам сюда, – сказал мужчина, показывая на ближайший коттедж.
Его словно услышали: в заборе распахнулась неприметная калитка, и на улицу вышла тучная женщина в халате бордового цвета. Она тоже пританцовывала, но как-то дергано, искусственно, будто пыталась справиться с нервным тиком.
– Идем, идем, – продолжал улыбаться мужчина. Губы его дрожали от напряжения. Джон понял, что за вежливостью скрывается едва сдерживаемая агрессия. Та самая, наполняющая глаза меломанов. Плохо контролируемая, инстинктивная.
Эта агрессия сидела и внутри него, Джон теперь знал. И от этого стало не по себе.
Он пошел к калитке. Пальцы рефлекторно шевелились, подчиняясь обрывкам блуждающего внутри головы трека.
– Проходи, – сказала женщина, дергая головой вверх и вниз. – Не вздумай выкаблучиваться, будет хуже.
– Ты, типа, у нас в заложниках, – сказал мужчина.
Только Йоко промолчала: она все еще танцевала, погруженная в себя. Ей не требовались даже наушники.
– Заложники нужны, чтобы их на кого-нибудь обменивать. А кому я нужен, интересно?
– Никому. Но ты ведь хочешь остаться в живых? Тогда заходи, и поговорим.
Джон пожал плечами. Выбора особо не было, да и не хотел он сейчас что-либо выбирать.
– Если у вас есть таблетки от головной боли, я готов на что угодно.
Это был типичный трехэтажный коттедж, обшитый белым сайдингом, с черепичной крышей. За забором – мангальная зона, открытый бассейн, газон с дорожками из белого камня, детская площадка. Такие коттеджи вокруг Петербурга вырастали как грибы для любителей отдохнуть вроде бы на природе, но чтобы и недалеко от города. За заборами со всех сторон стояли такие же коттеджи, по выходным наполняющиеся офисными сотрудниками всевозможных фирм. Караоке, шашлыки, секс – все, что может пожелать уставшая офисная душа.
С балконов и из окон на Джона смотрели люди. Все они танцевали или подергивались, но ни у кого не было черных глаз, да и татуировок Джон почти ни на ком не заметил. На газоне возле дома тоже танцевали. Их здесь было человек двадцать или даже больше.
Калитка закрылась, мужчина указал на крытую веранду, где стояли длинный стол и несколько лавочек, забитых людьми разных полов и возрастов. Они двигались асинхронно, отчего у Джона возникло ощущение, что он угодил в сумасшедший дом, где каждый пациент слышит собственные голоса и подчиняется только им.
Он прошел к веранде. Люди расступились, освобождая место. Лавочка была горячая от прямых лучей солнца. Джон сел, несколько женщин тут же встали за его спиной. Трое мужчин, каждому было до сорока, продолжили сидеть справа, едва отодвинувшись. Они дергали головами, выстукивали пальцами по столу всякие ритмы.
Йоко куда-то пропала, и Джон на мгновение встревожился. Мужчина, что ехал с ним в машине, сел напротив, сцепил пальцы в замо́к и представился:
– Антон Иванович Лопахин. Тридцать девять лет. В прошлой жизни курировал экскурсии по рекам и каналам Петербурга. Поймал блуждающий трек четыре года назад…
– Четыре года? – перебил Джон. – Невозможно. Как ты до сих пор жив в таком состоянии?
– Жив, разговариваю с тобой, не ношу наушники и почти без татуировок, – ответил Антон. – Впрочем, как видишь, я все еще не совсем здоров.
Уголки его губ дрожали, пальцы, даже крепко сцепленные между собой, двигались, как червячки в клубке, и то и дело оттопыривались. Антону явно требовались усилия, чтобы не пуститься в пляс прямо сейчас.
– Ты угодил в Оркестр. – Джон кивнул на перстень со скрипичным ключом. – Тебя очистили в Студии или что?
Антон посмотрел куда-то за спину Джона и сказал:
– Принесите человеку чая… Да, я угодил в Оркестр. Нет, меня не очистили. Ты почти наверняка не в курсе, чем занимаются в Студии и что делает Оркестр. Уверен, ни один продюсер не посвящал тебя в таинство создания настоящей музыки.
– Я слышал сотни теорий, – ответил Джон. – Расскажешь мне еще одну?
– Охотно. Ты видел меломанов после излечивания? Или, может, выздоровевших людей, которые работали в Оркестре? Ты общался с сотрудниками Студий? Собирал статистику по тем меломанам, которые не выжили?
– А они не выживают?
– Еще бы.
– И у тебя есть доказательная база? – ухмыльнулся Джон.
Антон тоже ухмыльнулся и поднял правую руку:
– Этот перстень я снял с участника Оркестра. Не знаю его имени. В Студиях есть такие здоровые штуки, похожие на барокамеры. В них укладывают меломанов, предварительно связав, закрывают крышку и выжимают из несчастных ростки мелодии, как сок из апельсина. На выходе у Оркестра появляется классная мелодия, хит, а от меломана остаются лишь кожа и немного костей. Так вот, участник Оркестра, который занимался выжимкой, схалтурил и не стал меня связывать. Он решил, что я, как все меломаны, достаточно истощен и не могу контролировать свое тело. Четыре года назад Оркестр еще не знал, что меломаны иногда – не просто овощи в наушниках. А я не был истощен, потому что за несколько дней до этого оказался здесь, в доме Целителя. Я соображал, что происходит, мог разговаривать, действовать. В общем, когда безымянный участник Оркестра хотел положить меня в барокамеру, я его обезвредил. Мы поменялись местами. В барокамере лежал он, и эта адская соковыжималка превратила его в груду костей. Мелодии никакой не получилось, само собой. Обычные люди не наполнены музыкой, хиты они не пишут. Но зато мне достались перстень и некоторая… гхм… доказательная база.