– Ты пойдешь с нами?
– Мне не нужно, – ответил Пол. – Я как будто заново родился.
– Это люди умеют прятаться от Оркестра. С ними ты почти в безопасности.
– Ага. Но я знаю более надежное место. – Пол приподнял револьвер и стал пританцовывать под Инстасамку, поющую из колонки на столе. Как мог. – Крутая бизнес-идея, Паша. Джордж рассказал как-то. Дарю на прощание. Комнаты для суицида. Там должно быть стерильно, а стены обиваются материалом, который легко чистится. Есть набор суицидника: пистолет, таблетки, что-нибудь еще в этом духе. Мягкая музыка, хорошее теплое освещение. Можно записаться через портал, прийти в назначенное место и самоубиться. Все на контроле, есть учет, не грязно, не позорно. Тебя хоронят, комнатку быстро отмывают. А? Это же лучше, чем отмывать кровь с тротуара перед домом или в такой вот квартире.
– Лучше, когда ты живой, – ответил Павел. Младенец недовольно заворочался на руках, и он заторопился. – Как знаешь, в общем. Был рад узнать твое имя.
Что-то еще он хотел сказать напоследок, но не придумал и вышел из кухни, потом из квартиры по бесконечно длинному коридору. Антон и остальные ждали его возле лифта. Павел отдал младенца Йоко. Она схватила его, прижала к себе, склонила голову и принялась ворковать что-то неразборчивое, мелодичное.
– Едем обратно, – сказал Павел. – Тут больше ловить нечего. Из Оркестра могут нагрянуть.
Он вдавил кнопку лифта и ждал, пока откроются двери. Неосознанно, напряженно прислушивался к звукам из квартиры за спиной, дверь в которую не закрыл. Выстрела не прозвучало. Попсовая музыка заполняла лестничный пролет.
Все вошли в лифт, который спускался так долго, что Павел невольно решил, будто они просто зависли в воздухе. Йоко гладила младенца, который возился в пеленках и тоже гладил ладошками ее лицо.
Потом лифт резко остановился. Передумал застывать в воздухе. Дверцы распахнулись, и Павел увидел в мутном, пыльном свете лампы Войцеха. Тот стоял возле почтовых ящиков, поглаживая аккуратную седую бородку. Одет, как всегда, безупречно. Павел так одеваться не умел. Перстень со скрипичным ключом на безымянном пальце поблескивал в такт движениям.
Павел почувствовал, как ясность ума стремительно рассасывается, словно таблетка аспирина в воде. Мозг мгновенно наполнился воспоминаниями: бумажная пыль в кабинете, скрипучая деревянная форточка, бесконечные чашки с чаем за разговорами, а потом – просторный кабинет, где в темноте сидели продюсеры, лиц которых он не видел. И всюду Войцех, старый сварщик из Ярославля, работающий в Оркестре пару десятков лет. Болтливый, участливый, помогающий. С мачете за поясом.
– Не надо, не надо, – взмахнул рукой Войцех, стоило Антону и двум мужчинам шагнуть в его сторону. – Вы мне пока безразличны. Идите, будьте любезны. Не нужно устраивать кровавую вакханалию, людей напугаем. Мне нужен только Пал Васильевич. Только он.
– Позволь нам самим решать, – сказала вдруг Йоко, не двигая губами. Голос был старческий, глухой.
Войцех вздрогнул и натянуто улыбнулся, с осторожностью. Павел увидел, как его левая рука мягко ушла за спину.
– Тут у нас глас пророка нарисовался? Истинный Композитор пришел в наш мир, чтобы выдавать себя за святого? – спросил Войцех. – Поверь, святоша, я опытная канцелярская крыса. Мне ведомо, что ты еще мал и слаб, и я могу запросто проверить, хватит ли у меня сил, чтобы лишить тебя ручек и ножек.
Кровавая вакханалия могла наступить в следующую минуту. Павел не сомневался, что Войцех ее устроит. И что тогда? Несколько нелепых и ненужных смертей.
– Я пойду с ним, – сказал он. – А вы уезжайте как можно быстрее, не ждите. Войцех… как старого друга прошу, не нужно преследовать сейчас. Вы их потом найдете, если захотите.
– Вы… – Войцех ухмыльнулся, но руку из-за спины не убрал. – Быстро ты сломал идеалы, Пал Васильевич. А я тебе доверял. Ты так круто прошел все тесты… Пусть идут, к черту. Мне не интересно. Пока святоша вырастет и заголосит на весь мир, я сдохну от старости. Этим уже другие будут заниматься. А с тобой у меня личное.
Павел посмотрел на Йоко и остальных, коротко кивнул.
– Идите. У нас, как видите, личное.
Войцех посторонился, пропуская выходящих на улицу. Антон открыл входную дверь, и темные фигурки людей утонули в летнем свете Петербурга. Потом дверь захлопнулась, и снова стало привычно, сумрачно.
– Что же ты натворил, друг, – пробормотал Войцех, помолчав несколько минут. – Такие планы на тебя были.
– Не понимаю, о чем ты. Я выполнял приказ продюсеров, пытался доставить девушку и ее ребенка в одну из Студий. Разве есть моя вина в том, что она запустила мне в голову блуждающий трек, младенец оказался каким-то новым святым, а чувак, называющий себя Целителем, очистил меня от заразы и вправил мозги?
– Пал Васильевич, ты крутой исполнитель, спору нет. Отлично знаешь инструкции, придерживаешься директив. Но теперь ты убежден, что мы в Оркестре творим зло. – Войцех все еще держал руку за спиной. – А это не так. Тебе не вправили мозги, а запихнули вместо блуждающего трека другую песенку. Про хороших оппозиционеров и плохих капиталистов. Знакомая. Я немало таких переслушал за свою жизнь.
Павел развел руками:
– Ну тогда у тебя есть шанс вылечить меня и от этой заразы, да? Показать, как работают Студии, показать меломанов, которых вы очистили и отпустили. Ничего сложного. Переубедишь меня, и я вернусь к работе, соберу новую команду. А то моя немного поредела.
Они стояли друг напротив друга в темном подъезде, и Павел подумал, что вся его жизнь – такой вот подъезд, душный, полутемный, тесный, сквозь который проходят за день десятки людей, давно не замечающих ни почтовых ящиков, ни обрывков газет и рекламных листов на полу, ни облупившейся краски на батареях, ни вздувшейся штукатурки. Не жизнь, а буферная зона для других людей.
Потом Войцех как будто расслабился, убрал руку из-за спины и вытащил из кармана брюк кассетный плеер с проводными каплями-наушниками.
– Держи. Классный альбом одного нового рэпера. Я рэп не очень люблю, но тут мелодии хорошие, за душу берут, черти. И сходим в Студию, все тебе покажу. Тут метров пятьсот через сквер.
Павел взял плеер, кажущийся слишком легким, игрушечным, но наушники не вставил, убрал все в задний карман.
– На досуге послушаю.
Они выходили из парадного, когда раздался выстрел. Звук этот пронзил многоэтажку сверху вниз, задрожали стекла, захлопали двери. Войцех не обернулся, торопливо спускаясь по ступенькам. Павел тоже.
Студия находилась сразу за сквером, на первом этаже кирпичного пятиэтажного дома. Вывеска над стеклянной дверью гласила: «Клиника репродуктивного и ментального здоровья». Этих клиник по городу было штук двадцать, в каждом районе, особенно на севере. Конечно, никто там никого не лечил и здоровьем не занимался. На фейковом сайте нельзя было оставить предварительную запись в связи с плотным графиком и постоянным «наплывом клиентов», прийти просто так на прием тоже не получилось бы: в фойе встречала вежливая женщина в белом халате, обязательно ярко напомаженная и с желтоватыми волосами, которая с грустью сообщала, что два врача в отпуске, а у третьего записи по горлышко на два месяца вперед.
Впрочем, подумал Павел, название у сети клиник было такое, что обычный человек не сразу и сообразит, зачем туда идти.
Завидев вошедших, женщина в белом халате приподнялась со своего стула, но потом тут же села обратно, мило улыбаясь.
– У нас резерв на шестой операционный, – сказал Войцех, поглаживая бородку привычным жестом. – Все готово?
– Да-да, конечно. Бахилки надевайте и проходите.
В фойе гудел кондиционер. На стойке регистрации стояла прозрачная миска с карамельками, и Павел рефлекторно прихватил горсть.
– Откуда берется хорошая музыка? – спросил Войцех, когда они надели бахилы и пошли по пустому и светлому коридору мимо однотипных дверей без табличек.
– Из головы. Из эмоций. Из пережитого опыта. – Павел пожал плечами. – Или просто физика.
– Музыка – это звук, извлекаемый струнами души. Поэтому бесы вселяются в людей, чтобы играть ими, наслаждаться. Каждый бесеныш – это музыкант, выбравший идеальный инструмент. Мы для беса – как гитара. Он бренчит струнами души, а мы реагируем, резонируем, танцуем, не в силах сдерживаться. Некоторые, назовем их композиторами, умеют ладить со своими бесами, они переносят звук из души наружу, передают другим инструментам. Так рождается музыка, которую можно записать и послушать. Все наши Бахи, Моцарты, Боно, Маккартни и так далее – одержимые бесами, но сильные душой. Кто-то не справляется и стреляет себе в голову или закидывается наркотиками. Кто-то просто танцует. Кто-то заглушает в себе музыку и навсегда остается в тишине.
Мужчины остановились возле лакированной двери серого цвета. Войцех открыл ее, пригласил Павла внутрь. Они оказались в небольшом кабинете, похожем на операционную комнату: в центре стояла больничная койка, укрытая белой простыней, по бокам – широкие круглые лампы, за столом у стены сидели два человека в белых халатах, медицинских масках и перчатках. Войцех поприветствовал их коротким кивком.
– А есть еще такие люди, – сказал он, обращаясь к Павлу, – которые ловят блуждающий трек, заражаются и начинают генерировать музыку души. Настоящую, пронзительную музыку. Хиты, как сейчас их называют. Но они не делятся этой музыкой, потому что не могут с ней совладать. Бесовский дар слишком силен. Эти люди надевают наушники и танцуют под собственную музыку дни и ночи, пока не умрут.
– Меломаны.
– Совершенно верно. Одержимые бесами. В темные времена их сжигали пачками или просто изолировали. Иногда бесов пытались изгнать при помощи молитв и экзорцистов, но это не самый действенный способ. Обычно люди умирали от того, что бес рвал струны души под воздействием молитв и раскаленных щипцов. Знаешь, что худшее в этой истории?
Войцех закрыл за Павлом дверь и провернул замок. Вытащил из-за пояса мачете. Двое в масках поднялись со стульев. Один держал в руках смирительную рубашку с непропорционально длинными рукавами, второй – рулон строительного скотча.