ртв, пока спокойный, как сама смерть, отец семейства плавил над огнем свинец, некогда заготовленный им для отливки пуль, а ныне предназначенный к чудовищному ритуалу.
Светлейший князь Кубанский, Григорий Николаевич, отправил в отставку атамана Кубанского казачьего войска «за бессилие в противодействии античеловеческим элементам» (такова была официальная формулировка).
Старший среди охранников семьи Омелько в станице Динской, подъесаул Павел Екименко, отрезвившись после гипноза и не вынеся позора, покончил с собой.
По княжеству распространились списки казаков, погибших на Афонке. Теперь все с любопытством и нетерпеньем ждут известий об участи родственников погибших.
А во граде Тимашевске семья павшего на Афонке казака Тараса Козодоя с ужасом ждет, когда тень его наползет на них.
Жена Тараса, Надежда, измаявшись в муторном ожидании, решила отправиться к колдуну Блудомиру, что поселился в заброшенном Тимашевском Свято-Духовом монастыре.
О Блудомире рассказывают невероятное: будто бы он в силах наслать порчу на давно минувшие дни.
Способность редчайшая, другим колдунам недоступная. Сам Блудомир говорил о себе, что явился из далекого будущего, в котором колдуны научились повелевать прошлым. Для того явился, чтобы, сидя здесь, как в яме окопавшись, подгрызать и подтачивать корни грядущего, формируя для него новые векторы, выгодные той организации, которая заслала его в прошлое для подрывной работы. В эти россказни мало кто верит, но силу колдуна все признают, насмехаться же над ним никто не рискует.
Заплатила Надежда Козодой колдуну за то, чтобы спас ее от мужа-мертвеца, – последними деньгами заплатила и левой грудью, которую колдун отрезал у нее и спрятал в ледяной ящик.
После зловещих манипуляций уничтожил колдун прошлое мужа ее, сделал так, чтобы Тарас и вовсе не явился на свет, чтобы загублен был на корню, не сумев родиться от матери.
Вместе с тем уничтожились и дети, прижитые Надеждой от Тараса: только что были, а вот их уже и нет, будто стер их с доски бытия некий вселенский ластик. Впрочем, в компенсацию, тут же возникли у нее новые дети, от иного мужа, да и сам новый муж нарисовался подле, бравый казак, тоже на Афонке воевавший, однако вернувшийся живым.
Всплакнула Надежда об отрезанной груди и о прежних детках своих, из бытия вычеркнутых, но в то же время и тяжкий камень свалился у нее с души.
Заверил Надежду колдун, что Тарас теперь на корню уничтожен, что самый акт его рождения теперь отменен. И ехидно-торжествующий смех сорвался с его губ. Ничто так не радовало проклятого кудесника, как издевательство и насилие над прошлым, так называемая хронокоррекция.
Однако не все учел Блудомир.
Тарас-то Козодой погиб однажды и, стало быть, не только вошел в жизнь посредством рождения, но и вышел из нее посредством смерти, вернувшись затем посредством воскрешения к мертвенной псевдожизни. А значит, невозможно было его уничтожить, удалив из истории первую точку – факт его рождения. Даже и по удалении ее он все еще был привязан к бытию второй и третьей точками – фактами своей смерти и воскрешения.
Наша реальность, эта насквозь рациональная и хитрая тварь, не терпела ни парадоксов времени, ни парадоксов жизни и смерти. И посему парадоксально существующего мертвеца Тараса Козодоя, отмененного в начальной точке своего существования, но не отмененного в других ключевых точках, постаралась вытеснить в такой сегмент бытия, где существование столь неуместной фигуры не имело бы против себя достаточно веских рациональных аргументов.
Вот так и оказался Тарас Козодой в далеком прошлом, в той эпохе, когда на Земле не возникло еще рода людского.
Слонялся он по безлюдной планете, не понимая, где очутился, и почти с удивлением наблюдал первозданную прелесть земную. Вообще-то, мертвецов ничем не удивишь, но можно их привести в состояние, близкое к удивлению. Именно это как раз и случилось с Козодоем.
Дни напролет он молился, зарывшись, по мертвецкому обычаю, в землю, а ночами бродил по девственному миру.
Развивши в подземных молениях силы своего сознания, получил он власть над животными, зачаточным и беззащитным разумом которых овладевал с легкостью.
Мертвенная жизнь его текла лениво и однообразно, и долго ли так продолжалось, трудно сказать, ведь мертвецы не имеют привычки вести учет времени.
И увидел однажды Тарас Козодой нечто поистине странное.
Увидел, как Бог создает человека.
Не потому видел он акт творения, что находился вблизи, а потому, что умел смотреть на мир глазами насекомых, птиц и прочих тварей земных, которых принудил стать своими соглядатаями, передававшими в мозг ему зрительные образы. Даже во время дневных возлежаний своих под землей не терял он связи с бессловесными тварями надземными, наблюдая их глазами все, что делалось под солнцем.
Творение человека, которое узрел из-под земли Козодой, происходило так, как описано в библейской Книге Бытия, иначе глаголемой Брейшит, которую в детстве читал Тарасу его дед, упрямый религиозный фанатик.
Тарас даже недоумевал: отчего ж это все прямо по Книге идет? Подозрительно как-то. Уж не галлюцинация ли это, основанная на истории, слышанной в детстве и тогда же обросшей полипами воображения?
А впрочем, решил Тарас, даже если галлюцинация, что с того? Жизнь ведь, даже мертвая, настолько скучна, что поневоле возрадуешься и фальшивым видениям.
Тарас устроил слежку за свежесозданными людьми, мужчиной и женщиной. Они жили в заповедной зоне, куда сам Тарас проникнуть не мог: не пускало незримое силовое поле, то ли колдовское, то ли ангельское. Но животные, птицы и насекомые проникали сквозь это поле беспрепятственно.
До страшного зуда в мертвом сердце хотелось Тарасу как-то компенсировать неудачу с собственной семьей, которую он так и не смог убить. Добраться бы теперь хоть до этих двоих, собственноручно оборвать жизненные нити. А для этого надо выманить их за границу зоны.
Разрабатывать план не было нужды. Слышанная в детстве история из Книги Бытия дала Тарасу проверенную схему.
Он овладел разумом первой подвернувшейся гадюки, заставил ее заползти в зону (гадюка, в отличие от Тараса, легко пересекла незримый барьер), приблизиться к женщине, одиноко бродившей по заповеднику, пока мужчина спал, и запустить классическую ментальную занозу в неопытное женское сознание.
Козодой знал, что Бог дал первым людям единственную заповедь: не вкушать плодов гностического дерева. Заповедь услышал от Бога мужчина, когда женщины еще не существовало, и пересказал ей заповедь после того, как она была сотворена.
Козодой взял женщину в обработку, как самое слабое звено: зная заповедь лишь в пересказе, она с большой вероятностью могла ее нарушить. Везде, где возникают звенья традиции, второе звено, как правило, слабее первого.
Гадюка, управляемая Тарасом, служила ретранслятором, передающим женщине мысли мертвеца.
Поприветствовав женщину, мертвец произнес:
– Скажи, а это правда, что Бог запретил вам питаться плодами всех деревьев? До меня дошли такие слухи, но я сомневаюсь в их справедливости. Ты ведь знаешь… Ах да, ты еще молода, чтобы знать такое. Но так знай, что твари Божьи иногда произносят слова, которые не совпадают с действительностью. Поэтому я всегда подвергаю сомнению все, что слышу не из первых уст, и, прежде чем верить слухам, всегда проверяю их и стараюсь докопаться до первоисточника. Вот и сейчас меня одолевают сомнения: правду ли говорят о том запрете, который установил для вас Господь?
– Не знаю, кто распространяет эти слухи, – отвечала женщина, – но Бог сказал нам… точнее, сказал Адаму, а он потом пересказал мне, что нам запрещается вкушать плоды только одного дерева, гностического, вовсе не плоды всех деревьев, как сказал тебе кто-то. Наоборот, плоды остальных деревьев разрешены. А к гностическому дереву даже прикасаться нельзя, иначе мы умрем.
Тарас отметил про себя, что женщина, пересказывая заповедь, добавила кое-что сверх запрета, данного Богом: сказала, что Бог запретил не только вкушать плоды гностического дерева, но и просто прикасаться к нему, хотя Бог не говорил о прикосновении. Тарас хорошо помнил написанное в Книге Бытия и слышал посредством птиц-соглядатаев, как мужчина пересказывал заповедь женщине. То самое, что женщина слегка расширила божественный запрет, говорило о ее недовольстве заповедью, которая в женском воображении начала преувеличиваться.
«Прекрасно, – решил Козодой, – прекрасно! Она уже приписала Богу то, чего он не говорил. Значит, еще немного – и переступит черту».
Козодой направил гадюку к запретному дереву, к смоковнице, женщина пошла следом. Подползши к дереву, гадюка взобралась на него и устроилась на ветке.
– Видишь, – сказал через гадюку мертвец, – меня прикосновение не убило. Вот и вы не умрете, если прикоснетесь и попробуете плоды. Просто Бог знает, что вкушение гностических плодов даст вам иное зрение, поэтому запретил вам вкушать, чтобы ваше зрение не изменилось. Он понимает, что покров неведения спадет с ваших глаз и вы станете как боги, знающие все от и до. Понимает и боится этого.
По взгляду, каким смотрела женщина на дерево и на спелые смоквы, понял Козодой, что в ней уже пульсирует желание, что сокровенная жилка выделяет яд, который вскоре сделает женщину свободной, убив ее рабский страх.
Она сорвала плод и съела, сорвала другой и вслед за первым отправила в рот.
Ей было жутко, и в то же время у нее за спиной словно бы расправились крылья, которые вот-вот унесут ее в бездну.
Разум женщины, прежде закрытый для Козодоя, распахнулся, словно разум животного, и мертвец тут же запустил в него ментальный хоботок, впрыснув женщине каплю того состояния, которое в его сознании образовалось во время подземных молитв.
Необыкновенные чувства захлестнули женщину. Она ощутила слияние своего «я» с окружающим миром, который почудился ей продолжением ее собственного существа, потерявшего всякие границы.