т одинаковую с ним плоть. Бальтазар лишь на несколько часов во второй половине ночи, да и то не каждую ночь, получал плоть второй стадии трансформации, а Тарас Козодой носил такую плоть постоянно.
Заглянув в глаза Козодоя, Бальтазар узнал, что Козодой не просто наблюдает и созерцает – в этом лишь одна сторона его деятельности. Вторая сторона в том, что Козодой воздействует на объекты наблюдения. Его личная философия гласит: молчаливое и бездеятельное наблюдение влияет на того, за кем наблюдают, влияет и меняет его. Человек, подвергшийся длительному скрытному наблюдению, постепенно утрачивает самого себя и становится другим. Взгляд наблюдателя, протянутый к объекту, воздействует на его структуры, прежде всего – на строй мыслей и нравственных принципов, воздействует и меняет эти структуры, перестраивая их по образцу структур скрытого наблюдателя.
Главное дело жизни Тараса Козодоя (если только позволительно называть жизнью его мертвенное существование) заключалось в наблюдении. Он крайне редко деятельно вмешивался в жизнь других людей, предпочитал больше именно наблюдать. Такое наблюдение сводило людей с ума, доводило их до безумных идей и поступков, извращало нравственность, растлевало разум и совесть.
Кроме сестер Санторо, трансформированный Бальтазар посещал монахов-альфройдистов в их подземных монастырях Хертогенбоса и Фрайберга.
Он слушал, как хертогенбосские братья, застывшие изваяниями в своих ночных молитвах, держа руки скрещенными на груди и склонив главы, блаженно воркуют, словно голуби, погружаясь душой в пучину мистического смирения. У некоторых от сладости священных чувств рот наполнялся слюной, и струйка слюны, просочившись меж губ, поблескивала на подбородке.
Не все из них издавали звуки голубиного воркования, некоторые подражали козодоям – это были тайные еретики-тарасиане, которых так и не смогла выявить инквизиция, несмотря на все усилия отца Желле к искоренению ереси.
Христа ради юродивый брат Иероним Дейкграаф так и стоял на своем, понося воркующих братьев последними словами и утверждая, что вовсе не в святое смирение погрузились они, а в наихудший вид гордыни.
– Червивые души! – кричал брат Иероним разъяренно. – Воркованье ваше – мерзость пред Богом! Гадким своим воркованьем вы дьявола воспеваете, как же вы не поймете, скоты вы полоумные, гадючье отродье!
Бальтазар переносился в другой альфройдистский монастырь во Фрайберге, замурованный под землей, утративший связь с поверхностью, канувший в безвестность. Ни один человек с поверхности не мог проникнуть туда – монастырь посещали лишь ангелы, бесы да Ханс Урс фон Бальтазар, легко проходящий сквозь стены и толщу земную.
Похоже, этот монастырь посещал и Тарас Козодой, которого Бальтазар там, впрочем, не видел, но следы его посещений обнаружил. Во фрайбергском монастыре тоже имелись еретики-тарасиане, но, в отличие от своих хертогенбосских собратьев, фрайбергские тарасиане не занимались имитацией практики смирения – они занимались каннибализмом: вылавливали в подземных туннелях монахов, сохранивших верность католической вере, сажали их на колья, жарили на кострах и пожирали после ритуальных танцев в честь своего праотца Тараса Козодоя.
Монахи, не принявшие тарасианскую ересь, строили баррикады, загромождали туннели бревнами и камнями, чтобы не пустить людоедов в свой сектор монастыря, который они обороняли как священный бастион. Некоторые не довольствовались обороной, но устраивали карательные экспедиции в тыл противника, уничтожая тарасиан в глубине их сектора.
Аббат фрайбергского монастыря Отто Ранк, сам бывший гвардеец, прекрасно орудующий и шпагой, и пикой, и топором, считал недопустимым для своих священного сана и настоятельской должности заниматься военным искусством, ибо это несовместимо с церковными канонами, запрещающими священнослужителю брать оружие в руки для убийства врагов, пусть даже и в справедливой борьбе. Однако этот крепкий старец нашел для себя выход. Посредством медитации, которую сам разработал, он вгонял себя в глубокий сон, в котором способен был ходить, говорить, слышать, видеть и заниматься всякого рода деятельностью. Снилось аббату, будто он молодой гвардеец, еще не ушел в монахи и не получил пресвитерскую ординацию, поэтому совесть его оставалась чиста, когда с топором в руках и с мужеством льва он, спящий и активный, бросался на этих проклятых людоедов тарасиан и рубил их в капусту.
Посещал Бальтазар и послушника Дидерика, все еще сидящего в тюрьме при хертогенбосском магистрате, поскольку процесс по делу Дидерика перерос в массовый процесс по делу секты тарасиан и сильно затянулся.
На этом юноше Бальтазар опробовал метод Биаджио – Козодоя и внимательно наблюдал за ним, спящим, чтобы воздействовать на структуры его души посредством наблюдения.
Метод оказался действенным.
Под конец одиннадцатого сеанса тайного наблюдения Дидерик проснулся в предрассветной мгле, дико озираясь, шаря взглядом по своей камере и не замечая незримо стоящего у стены Бальтазара. Глаза юноши чадили безумием. Он начал ощупывать стены, словно искал в них потайную дверь. Бальтазар тем временем отошел от стены и встал в центре камеры, следя за Дидериком, сверля его спину пристальным взглядом. На одной из стен Дидерик, кажется, нашел, что искал. Он долго ощупывал эту стену, будто выявляя на ней некий едва ощутимый рельеф, а потом начал изо всех сил биться о стену головой.
Когда его умирающее тело бессильно сползло по окровавленной стене и скорчилось на полу, Бальтазар покинул Дидерика и вернулся в свою подвальную келью в луденском монастыре.
Посещал он и Адриенн фон Шпайр, дочь своего базельского приятеля Абеларда. Та обитала затворницей в своей комнате, почти не спала и постоянно молилась. Бальтазар наблюдал, как она молится, сидя на кровати, опираясь спиной о стену; стоять, по своей болезненности, бедняжка не могла. Полные слез глаза ее устремлены были к Распятию на стене, слова молитвы Адриенн произносила вслух с такой нежной страстью, как будто умоляла любовника, отвергшего ее, вернуться в ее объятия. В этом было столько искренней веры и неподдельного чувства, что невозможно было не растрогаться, хотя в трансформированном виде Бальтазар и оставался ко всему равнодушен.
Но днем, когда вспоминал виденное ночью, он проникался глубоким почтением к затворнице Адриенн.
Однажды, наблюдая за ней, Бальтазар увидел, как крылатая сияющая фигура возникла в комнате, озарив Адриенн своим светом. Это был юноша в диаконском облачении, на правой ладони он держал, словно сокровище, плод смоковницы.
– Адриенн, – произнес юноша, – Господь наш послал меня передать тебе плод райского древа. Возьми и вкуси!
Адриенн бережно взяла плод из его руки и благоговейно съела. Глаза ее при этом засверкали, как драгоценные камни, лицо просветлело, и выражение возвышенной праведности отпечатлелось на нем.
– Кто ты, господин мой? Как твое имя? – вопросила Адриенн.
Юноша ответил:
– Я архангел Габриэль, смотритель рая. Будь благословенна, возлюбленная сестра.
После сих слов он исчез, оставив в комнате благоухание цветов.
Вспоминая днем это явление, Бальтазар подумал, что он ведь никогда прежде не видел и не слышал святых ангелов, поскольку не был достоин такой высокой чести, а эта немощная женщина, не имевшая теологического образования, оказалась гораздо достойней него.
«Значит, ее душа чище моей», – подумал он с легкой завистью.
Но кое-что немного смутило его – не в самом явлении, а в том, что случилось позже.
Когда Габриэль исчез, Адриенн, заливаясь сладкими слезами, легла на кровать и томно ворочалась на ней, словно не могла совладать с нежностью, переполнявшей ее. Руки то раскидывались крестом, то начинали блуждать по телу, сминая сорочку. В какой-то момент пальцы правой руки скользнули к промежности, и Адриенн начала мастурбировать сквозь ткань сорочки, но тут же опомнилась и отдернула руку. Длилась мастурбация всего несколько секунд, но Бальтазару этот момент врезался в память. И теперь он размышлял.
Если Адриенн удостоилась явления святого ангела, ее душа должна была освятиться божественными энергиями, которые от него излучались. А это значит, что всякая плотская похоть должна была в ней угаснуть, по крайней мере на ближайшее время, и даже машинально она не смогла бы сделать то, что сделала, – заняться мастурбацией. Такое поведение совершенно несовместимо с излиянием благодати, производящей в душе святое бесстрастие, но никак не эротическую чувственность в любых ее проявлениях – от томительной нежности до жгучего вожделения.
Когда-то они с Абелардом – инфернологом и демонологом – обсуждали вопрос: как отличить подлинные божественные явления от явлений поддельных, когда демоны имитируют святых ангелов и самого Бога? Проанализировав множество текстов, описывающих различные мистические явления, они пришли к выводу, что нет никаких внешних признаков, по которым настоящего святого ангела можно отличить от демона, если тот явится под личиной святости. Здесь человеческий разум бессилен и подвержен обольщениям и заблуждениям. Но есть один психологический критерий, по которому можно понять суть мистических явлений. Ведь святые божественные явления вызывают в душе человека святые чувства, тогда как демонические явления, даже прикрытые иллюзией святости, никаких святых чувств вызвать не могут. Каждое явление оставляет после себя определенную гамму чувств, как бы послевкусие, и по этому «послевкусию» в душе можно понять, кто на самом деле тебе явился – святой ангел или демон в ангельском образе.
То, что случилось с Адриенн после явления потустороннего юноши, назвавшегося архангелом Габриэлем, как раз доказывало, что к ней пришел демон в ангельском обличье. Об этом свидетельствовало чувство плотской похоти, возбудившееся у нее пусть даже всего на несколько секунд. Да и все эти ее томные движения показывали ту же самую плотскую похоть, которую сама Адриенн, похоже, считала проявлением святой любви к Богу.