Можно только гадать, каким оно было при жизни «водолаза», до того, как с ним что-то произошло. Не знаю что, но, кажется, подумал тогда о «подводном взрыве». Взрывная волна проникает сквозь костюм в тело ныряльщика, распространяется в тканях с той же скоростью, что и в воде, и поднимается к голове, наиболее уязвимой в шлеме. Внутри шлема взрывная волна не встречает сопротивления, здесь нет контрдавления. Поверьте, я видел подобное во время работы на минном тральщике.
Серебристые осколки вокруг огромной головы с волокнистым, будто раздавленным серым лицом могли быть осколками шлема.
Сколько времени пролежал мертвый «водолаз» в этой изолированной камере? Если долго, очень долго, то почему не разложился, не превратился в скелет?
Я снова зашел мертвецу за спину. Отчасти – чтобы не видеть месива его лица. Но не только: я хотел рассмотреть «баллоны».
Верхний шар перечеркивала трещина. Ее углубленные извивы выглядели неприятно, как и любой дефект на аппарате, от которого зависит жизнь. Пускай даже жизнь пришельца.
Пришелец из другого времени или измерения.
Чем дольше я думал об этом впоследствии, тем чаще разыгравшееся воображение рисовало следующую картину. Огромный «водолаз» погружается сквозь бесчисленные слои параллельных миров, все глубже и глубже, и вдруг – несчастный случай: неисправность оборудования, ошибка самого ныряльщика, «мина»… Или он спешно всплывал, нарушив правила ступенчатой декомпрессии, и его убила «кессонка»?
При виде трещины меня кольнула мысль: «Чем объяснить наше с Саваром помутнение? Только ли глубинным опьянением?»
Мне захотелось убраться отсюда, и как можно быстрее. Я надеялся, что смогу «докричаться» через сигнальный конец до Руже. А если не получится – попробую справиться с течением в сифоне своими силами, перехватывая канат руками.
Постоянно оглядываясь на мертвого «водолаза», я вернулся к месту, где оставил Савара.
И не нашел его на берегу.
Первая мысль: Савар сполз в отверстие. Я зашел в воду по колено, но тут услышал за спиной шорох. Повернулся, ведя фонарем, и увидел Савара.
Кажется, я заскулил.
Он сидел на корточках под сводчатой стеной и смотрел на меня со сверхъестественным светом в глазах. Так блестит вода на большой глубине у самого дна, если до него добираются солнечные лучи. Широко раскрытые глаза Савара горели отраженным от смерти страшным светом.
Он не моргал.
Я не сомневался, что передо мной утопленник. Я не мог ошибиться, когда больше часа пытался запустить сердце захлебнувшегося друга.
Савар умер, но теперь сидел и смотрел на меня светящимися глазами. Он не двигался, будто чего-то ждал. Как ждут старые контактные мины, выпущенные в футляре из подводной лодки. Они ждут, пока не растворится соляная таблетка, и тогда футляр откроется – и мина поднимется вверх на тросике.
Я отшатнулся и едва не упал, когда Савар вздрогнул, опустился на четвереньки и медленно пополз ко мне. Его движения были заторможенными и ломаными. Во мне сплелись ужас и жалость: Савар был похож на краба, который лишился половины лапок. Я не хотел смотреть, как он продвигается в мою сторону, и приказал ему остановиться.
Савар замер. Покрутил головой, снова вперил в меня светящиеся мертвые глаза, через минуту-другую отвел взгляд, развернулся и пополз к стене, как существо, плохо приспособленное для движения.
Я присел, поставил фонарь перед собой и обхватил голову руками. Я не знал, что думать и что делать. Мне было страшно как никогда. От хруста, с которым Савар принялся поедать морских пауков, меня пробрал ледяной озноб. Он ел без рук – елозя лицом по стене.
Я зажал уши ладонями и долго сидел, потупившись во влажную глину. Хотел закрыть глаза, но боялся остаться слепым и глухим.
Савар жевал.
Савар высасывал.
Потом замолчал.
Потом снова захрустел.
Я открыл поясной футляр, достал карандаш и миллиметровку, на которой собирался набросать карту грота, расправил бумагу на ноге, поднял взгляд и увидел Савара.
Извиваясь всем туловищем, словно оно было широким щупальцем, Савар полз по глинистому берегу. Его запрокинутая назад голова мелко тряслась. К распухшему лицу прилипли оторванные лапки морских пауков. Левая щека раздулась, будто от икры.
Савар так разительно изменился за время, проведенное у стены, так мало в его лице осталось человеческого, что я снова заскулил.
Черный рот расползся на пол-лица – превратился в уродливое прожорливое отверстие, окруженное хитиновыми складками. Нос лежал на правой скуле, точно ненужный шматок кожи и хрящей, согнутый по багровой перетяжке. Но хуже всего были глаза. Глаза Савара болтались перед его лицом на конических ножках, поросших острыми шипами. Один глаз смотрел вверх, другой – вперед.
Савар – нелепое чудище, которым он стал, – приближался к телу огромного «водолаза».
Я выронил карандаш, но не стал его поднимать. Медленно встал. Миллиметровка тоже спланировала вниз: я наступил на нее ластом, когда двинулся к воде, оставив влажный лягушачий след.
Один фонарь я оставил на берегу. Савар был моим лучшим другом, и даже крошечная его часть, если она осталась, если она дремала на глубине, не заслуживала темноты.
А чего заслуживала память о нем?
Я пообещал себе и ему, что, если найду путь назад, если смогу вернуться к людям, ни одна живая душа не узнает от меня о гроте. Я скажу, что Савар под азотным наркозом перерезал соединяющий нас канат и я не смог его найти.
Я скажу, что любил его как брата, и буду повторять это каждый день.
В этом потаенном месте Савар найдет надежное убежище, скроется от человеческих глаз. Здесь он умрет, как и огромный «водолаз». Когда-нибудь умрет навсегда.
Что подтолкнуло меня оставить Савара в гроте и сохранить это в тайне – безрассудство или здравый смысл?
Я обернулся в последний раз, надеясь, что Савар смотрит на меня, смотрит тем, во что превратились его глаза, и в этих крабьих глазах отразится мгновение осмысленности, но этого не случилось. Савар глодал лицо огромного мертвого «водолаза».
Мне не давала покоя мысль: «Что оживило Савара, что сделало его… таким? Воздух пещеры? Смесь из баллонов пришельца?»
Я вспомнил, что тоже дышал затхлым воздухом грота, и содрогнулся. Возможно, он действует только на мертвую плоть. Возможно, меня ждет схожая участь, когда закончится мое время на земле и под водой, в лучшем из миров.
Мне девяносто пять, и я боюсь умирать. Как и любой из вас. Но по иной причине.
Я сполоснул маску и натянул ее на лицо. Зашел в воду, три раза дернул за сигнальный конец, подождал и дернул еще три раза, почувствовал слабое натяжение, снова дернул три раза, нырнул в сифон и поплыл против течения.
И над моими ластами, за зеркалом подземного озера, на поверхности которого лопались мои пузыри, в глубине не нанесенной ни на одну карту пещеры, в небытии остался мой друг Савар…
Глава 9
Глава закончилась.
Шелест деревьев так сильно походил на шепот, что я оторвался от книги. Сделать это оказалось трудной задачей: книга была бездонной глубиной, куда опускался мой свинцовый взгляд, утягивая за собой разум и тело. Огромным усилием я поднял этот груз на поверхность, протащил по плиточному полу балкона и бросил в озеро. Мой взгляд несколько раз отскочил от поверхности темной воды, взмыл вверх, к лесу, и я увидел великана, который превышал ростом самую высокую сосну.
Великан был частью неба, выступал из него, подобно потолочной лепнине из зернистого многолетнего льда.
– Почему не гигантский водолаз? – Я хихикнул, даже не пытаясь понять логику безумия.
Ледяной великан смотрел на меня округлым циклопическим глазом и силился что-то сказать. Из его рта вылетали только обрывки звуков. Я терпеливо ждал.
– Ты меня слышишь? – сорвалось с кристаллических губ шириной с облако.
Голос не был человеческим, больше всего он напоминал искаженные звуки леса, скрип сухих стволов, шелест листьев, крики птиц, в которых чудились слова.
– Теперь да.
– Наконец-то.
– Кто ты?
Кажется, он улыбнулся.
– Назови свое имя и имя твоего сына, – сказал ледяной великан.
И тогда я понял, кто передо мной.
Он подправил фразу, подстроил ее под ситуацию, но я почти не сомневался.
«Назови свое имя и имя твоего отца».
Он выловил ее из «Чудесного плавания Брана», книги-притчи, которую я читал ему в детстве. Выловил и сделал нашим паролем.
– Кирилл? – сказал я.
Кристаллические губы дрогнули:
– В какой-то мере, отец. В какой-то мере.
Я не стал размышлять над причинами и глубиной своего сумасшествия. Спросил:
– Откуда ты говоришь? Из четвертого измерения?
– Выше. Четвертое измерение вокруг тебя, ты просто не воспринимаешь его. Ты наверняка сталкивался со следующей цепочкой рассуждений. Одномерные существа, двигающиеся вдоль отрезка, представляют себя точками. Двумерные существа различают линии. Трехмерные видят плоскости. Люди воспринимают трехмерные объекты, следовательно, люди – существа четырехмерные. Люди существуют в четвертом измерении, плавают в нем, как лед в воде, но видят лишь трехмерные проекции. Я нахожусь на порядок выше и вижу больше. То место, откуда я смотрю на ваш мир, откуда управляю проекциями, – я называю его надызмерением.
– Расскажи о нем.
– Надызмерение выходит за пределы логически возможного. С точки зрения человека. Здесь действуют другие законы, иные размерности и построения. В надызмерении вещи возникают наоборот. Позднее предшествует раннему. Процессы идут вспять. В надызмерении сперва существует дитя, а потом – родитель. Старое появляется из нового. Сначала умирают, а потом рождаются. Чтобы хотя бы попытат