ься его понять, надо мыслить математически, а ты, отец, всегда мыслил как историк.
– Я постараюсь.
– Представь прямоугольную плоскость, двумерный объект, и мысленно его изогни, совмести гранями, чтобы получить цилиндр. Мы клеили с тобой бумажные башни, очень давно, помнишь?
Я помнил. И был рад, что помнил он.
– Образовав из плоскости цилиндр, ты получишь трехмерный объект. Чтобы сделать его четырехмерным – придется изогнуть цилиндр вокруг оси симметрии двух миров, физического и астрального.
– Твое тело…
– Какое из них?
– Там, в горах…
– Оно мертво. Смерть трехмерного тела разрушает симметрию. Представь, что пытаешься совместить правую и левую перчатки. Для этого надо выйти из трехмерного пространства и пройти через четвертое измерение. А теперь представь, что одна из перчаток потерялась. Как поступят с оставшейся?
– Выкинут?
– Оставшись без пары, астральное тело, душа, если угодно, уходит через бесконечность надызмерения и обретает покой. Но не всегда.
– Ты не ушел. Почему?
– Что такое окружность с бесконечным диаметром?
– Прямая?
– Да. Прямая линия, пройдя по которой через бесконечность, можно вернуться с другой стороны. Зациклиться. Я, вернувшийся слева, уже не имел отношения к тому, кто ушел направо, но мы обуславливали друг друга.
– Как противоположности?
– Как противоположности, отец. Противоположностью излучающей свет точки является бесконечно большая сфера, излучающая тьму внутрь во все стороны. Источник света и источник темноты. Излучаемый точкой свет возвращается из бесконечности тьмой. Надызмерение и есть противоположность вашего мира. Все бесконечное пространство, за исключением пространства, занимаемого четырехмерной вселенной. Высшие бытие…
Ледяной великан продолжал говорить, объяснять.
Я подозревал, что ему уже трудно обнаружить во мне – плоской трехмерной проекции, на которую он смотрел из надызмерения, – собственного отца. Но он два раза сказал «отец», и это грело мою душу.
– …я следил за тобой последний год. Слышал тебя, видел тебя, но не знал, как сделать так, чтобы ты увидел и услышал меня. Ты был плоским человечком, который видит одни лишь линии и не может повернуть голову, сместить взгляд за пределы листа. Я смотрел на ваш мир, словно на подвижный рисунок. Но как общаться с героями рисунка? Дорисовать своих героев. Я долго тренировался в создании проекций. Выворачивал части своего истинного тела наизнанку, двигал ими над тремя измерениями – все для того, чтобы показать тень «собачки» на стене вашего мира. Сложнее всего было удерживать образования в одном месте…
– Так, значит, – я повернулся к балконной двери, – водолазы – кучка светотеневых фигурок? Трехмерные тени от четырехмерной руки?
– Именно. Мои марионетки. Правда, сначала они не имели определенной формы и долгое время были бесполезны. У меня ничего не выходило: тени-проекции ложились на рисунок, но оставались невидимыми для героев рисунка. Я сосредоточился на одном герое – на тебе – и стал искать способ развернуть твое представление мира, вывести в параллельную плоскость. И я решил проблему.
– Книга? Роман «Водолазы»?
– Да. Я помнил твою одержимость этой книгой. Я нашел «Водолазов» в одной из параллельных реальностей и забрал с собой. Некоторые вещи можно перемещать между мирами. Я превратил книгу в заклинание. Подбросить тебе «Водолазов» было отличной идеей. Если ты видишь зверя – этот зверь живет в тебе самом, в твоих желаниях. Это излучается из тебя. Ты излучал водолазов во все стороны и смог увидеть мои тени-проекции.
– Книга меняется. Я прочитал рассказ, которого не было раньше…
– Она растет. Движется. Это естественно.
– Вероника. Она тоже марионетка? Поэтому не могла говорить? Ты еще не научился…
– Нет. Вероника реальна. Я лишь подвел ее к решению пригласить тебя на остров.
– Книгой? Сборником поэзии?
– Во время процедур. Когда ее окунали в прорубь четвертого измерения.
– Значит, это работает? Бессмертие достижимо?
– Бессмертие – лишь крошечная часть достижимого. Что оно сделает с вашим миром – другой вопрос.
Я обернулся на шум. В дверь номера колотили.
– Твои проекции?
– Нет. Охрана центра. Они нашли Стаса.
– Ты его убил…
– Да. Чтобы направить тебя. Но не будем о морали: она тоже симметрична.
– Но тень не может… Он даже не видел водолазов.
– Он начал читать роман. Он видел. Водолазы неуязвимы: нельзя победить тень без изменения ее прообраза. Тень же может причинить вред.
– И что теперь?
– Не отвлекайся, – сказал ледяной великан, – я позабочусь об этом.
Старик из Раахе развернулся и заскользил к двери. Я не стал просить ледяного великана остановить его: симметрия миров обессмыслила смерть.
Я медленно поднялся со стула – колени оглушительно щелкнули – и обратил лицо к говорящему небу. В глазном яблоке великана шевелились осколки льда.
– Чего ты хочешь? – спросил я.
– Уйти за пределы бесконечности. Мы должны сойтись в надызмерении во встречных потоках времени. Ты помнишь, как я бежал к тебе через привокзальную площадь, когда ты приезжал забирать меня от бабушки?
– Помню… Что будет, когда мы встретимся наверху?
– Ты поглотишь меня, чтобы стать отцом.
Трехмерная тонкая струйка пота стекла по моему трехмерному лбу.
– Как мне выйти в надызмерение? Сквозь глаз великана?
На этот раз Кирилл улыбнулся по-настоящему:
– Сложнее. Намного сложнее.
– Расскажи как, – попросил я.
И он объяснил.
Что ж, я поведал вам о своем странствии с самого начала до этой поры. Не знаю, увидят ли эти строки на Земле, повеселят ли мои записи тех, кому случится жить после меня.
Я по-прежнему думаю, что кельты имеют ко всему происходящему некоторое отношение, хотя после выхода в надызмерение моя уверенность угасла. После неожиданной и яркой боли трансформации, когда мой трехмерный организм прекратил существование, а я обрел новую многомерную плоть. После падения вверх сквозь закольцованные ленты темной материи, после абсолютной дезориентации. После распада привычного пространства и стихийного знакомства во вселенной невозможного. После хаоса преломлений, волокнистых скал, растущих на прозрачных деревьях, водопадов, нарушающих законы гравитации, безумных космических форм, пересечения блюдцеобразных миров…
Впрочем, есть вероятность, что все намного проще (или сложнее) и моя история – лишь часть другой книги. Книги-призрака, которой плевать на сюжет и композицию, плевать на героев и декорации, плевать на внутреннюю логику и психологическую достоверность – ей интересен только рассудок читателя.
Впрочем, мне тоже плевать.
Прощайте.
В бронзе. Интерлюдия
– «Прощайте». – Чтец закрыл книгу и посмотрел на Славу. Тень скрывала его лицо надежнее, чем чулок на голове грабителя, но в черноте сверкали глаза.
Вор…
Слава попятился от фигуры за решеткой. Позади, в устье проулка, шагали беспечные туристы. У Славы сперло дыхание. Дышал ли он вообще, пока история вторгалась в мозг? Конечно, иначе бы он умер…
Умер…
Легкие горели огнем, ноги будто вязли в зыбучем песке. Этот человек что-то сделал с ним. Отвлек… Перехитрил…
Слава сделал шаг назад, а священник плавно прильнул к решетке. Свет лампы, свисающей с пушистых от пыли и паутины проводов, озарил насмешливое лицо. Загримированный Слава будто бы отразился в зеркале. Из полутьмы на него взирал человек в одеянии семнадцатого столетия, в парике, с аккуратно подстриженной бородой. Якоб фон Зальм, похититель душ.
Да нет же, просто еще один уличный артист, верно, из России.
Слава не стал заговаривать с усмехающимся двойником. Он повернулся и поковылял к людям. Немеющая рука шарила по груди, массировала, размазывала краску.
Рабочий день закончен. Пора на автобус. Купить в супермаркете «Karstadt» бутылочку пшеничного пива. Смыть грим. Зубрить немецкий. Он усидчивый малый.
Зажглись фонари, лучи осветили храм снизу и сверху. Впереди, в нескольких метрах от Славы прошел полицейский патруль. В глазах двоилось, стены изгибались, проулок пах серой. Взгляд двойника прожигал спину.
Это он, настоящий фон Зальм, бессмертный алхимик. И вместе с ним – демон-полиглот Ронове.
Слава упорно ковылял вперед. Тень поползла по проулку, огромная темная волна, заканчивающаяся пятью пальцами. Эфемерная рука накрыла Славу, и пальцы согнулись. Слава замер, продолжая смотреть на мелькающих в проходе туристов. Его веки затрепетали, хриплое дыхание сорвалось с губ, слеза покатилась по щеке, размывая тоник. Удары сердца отзывались в ушах пустотелым гулом.
Тук. Тук.
Мальчик прошел мимо церкви, вернулся и поглядел в переулок.
Тук.
– Мам, пап, там статуя.
– Тут везде статуи, – ответил мужской голос. – Идем, мороженое само себя не съест.
За решеткой забора гладковыбритый молодой священник сунул книгу под мышку и зашагал прочь, на поиски нового благодарного слушателя. Тень скользнула по замшелой стене и ушла вслед за ним. В переулке осталась лишь статуя. Ужас и мольба запечатлелись на бронзовом лице, мертвые глаза таращились на мальчика.
– Пойдем же, – позвал отец.
Мальчик пожал плечами, перепрыгнул через пустой постамент и побежал за родителями к судоверфи.
Максим Кабир