Кровавые легенды. Русь — страница 1 из 18

Максим Кабир, Александр Матюхин, Дмитрий Костюкевич, Владимир ЧубуковКровавые легенды. Русь

* * *

Свет мой, зеркальце

«Алой кровью вымазаны губы, —

Полна крови глубокая могила».

А. С. Пушкин

«Вольво» так долго волочилось по частному сектору, что масло норовило закипеть. Температура двигателя неуклонно поднималась, и Климов был вынужден отдыхать под ветлами и тополями. Автомобиль стоял с открытым капотом, как запыхавшийся бегун, а водитель тщетно пытался заручиться советом «Гугла». В этой глуши не ловила и сотовая связь, «абонент вне зоны доступа» – талдычило из динамика.

– Давай, детка, – упрашивал Климов машину. «Вольво» вклинивалось в неотличимые проходы, упиралось в тупики. Под шинами шелестел гравий, ивы оглаживали косами припыленную крышу. Надсадно лаяли цепные шавки. Им приветливо кивал бестолковый пластиковый бульдог на бардачке, кобель, судя по утрированным половым признакам. Бульдога подарил Климову Платон Иванович. Поблагодарил за раздобытую в Питере трость с рукоятью из чистого серебра, отлитую в форме собачьей головы. То ли шеф намекал на внешнюю схожесть Климова с бульдогами, то ли завуалированно нарекал его псом. Верной дрессированной псиной, которая и лапу подаст, и голос, и в Тмутаракань рванет по команде. Платон Иванович не доверял почте.

Климову было плевать. На правду не обижаются, на зеркало не пеняют. Главное, что в пасти дурацкого бульдога тогда торчали свернутые трубочкой стодолларовые купюры.

За окнами мелькали бесхозные, поросшие сорняком участки, кучи битого кирпича. Климов выкручивал шею, но цифры на фасадах, если они и были, замаскировали кроны яблонь и орехов. Где тут улица Пушкина? Старуха, копающаяся в огороде, лишь пожала плечами, мол, сам ищи.

– Да чтоб тебя, кошелка…

«Вольво» проползло к следующему дому. За штакетником играли в домино трое парней. «Козла» разбавляли горькой: на табурете примостилась початая бутылка водки.

– Эй, братва! – крикнул Климов. – Пушкина, четырнадцать нужна.

– Эт она и есть. – Тощий брюнет, татарин, выловил из банки шпротину и забросил в рот. У его ног терся полосатый кот. Парни прервали трапезу, недружелюбно изучая чужака. Климов выбрался из салона, пикнул брелоком. Брюнет отклеил задницу от табуретки. Климов носил синие брюки и рубашку в тон; брюнет – спортивные штаны, аляповатую сорочку и серые носки. Сланцы шаркали по плитке. Собутыльники поплевывали под стол.

Брюнет приблизился вальяжно. Хлюпнул носом.

– Здорова.

– Вы, я полагаю, Амир?

– Вроде так. Идем.

Они вышли за калитку, провожаемые ехидными репликами сотрапезников.

– Бабки у вас? – осведомился Амир.

– Как договаривались.

– А не страшно?

Амир был легче Климова килограмм на пятнадцать и ниже на полголовы. Он пил с утра, а Климов в свободное от заданий время месил боксерскую грушу. Карман брюк оттягивал свинцовый кастет.

– Чего мне бояться? – ухмыльнулся Климов.

– Та не меня. Того, за чем вы приперлись.

«Вот оно что! – осенило Климова. – Легенда о Вурдалаке!»

Они шли по грунтовке в тени яблонь. Амир спросил:

– Про проклятие слышали?

– Краем уха.

Вранье. Кем бы ни считал Платон Иванович подчиненного, Климов не был глупцом. Он рылся в Интернете, наводил справки о той штуковине, которую должен был достать. Редкая книга, или бесценный сервиз… или Вурдалак. Хорошую вещь не прозовут Вурдалаком. Но дорогую – запросто.

– Оно людей убивает. – Амир говорил буднично, как про ковид.

– Много убило?

Амир шумно высморкался.

– Много. Штукарь или двушку.

Климов присвистнул.

– Оно в музее висело. Пока внук директора не помер. – Амир позвенел связкой ключей и отщелкнул замок на крашеных серебрянкой воротах. – А генерала зять, который в поместье жил, жену и детей замучил.

– Бывает, – смиренно улыбнулся Климов. Он и сам бы замучил свою жену, но подоспел развод.

Двор за воротами был запущен, хибара разваливалась. Амир побрел к кирпичному гаражу. Спортивки отвисли на его ягодицах, сорочку пометил меловый отпечаток ладони.

– Я его в дом не принес, – пояснил Амир. – Оно рассказывает всякое.

Суеверие деревенщины насмешило матерого Климова.

– Сам слыхал?

– От людей.

Из гаража пахнуло плесенью. Вспыхнула лампочка. Озарила груды хлама, макулатуру, соленья, велосипедные восьмерки, надувную лодку. Климов помялся у входа. Амир запустил клешни в ящик и вынул что-то плоское, обмотанное тряпьем.

– Я в старые зеркала не смотрюсь. – Он вручил предмет покупателю и пропал в захламленных дебрях гаража. Загрохотали банки. Амир выругался.

Климов почувствовал тепло в районе живота. Радость обладания – будто это он был коллекционером, будто для себя охотился за антиквариатом, а не для нанимателя.

Ветошь спланировала на пол. Закатное солнце полыхнуло в овале, который Климов держал обеими руками. Свет ослепил. Климов повернулся, и белизна покинула ношу. Он увидел бульдожью морду, выпученные глазки, залысину: собственный портрет. Пальцы трогали дубовую раму, вырезанные виноградные листья. Мастер «зачесал» их по часовой стрелке, но четыре листика выбивались из плавного орнаментального течения. Два снизу и два сверху, они отпочковывались от рамы, наползая на амальгаму. При должной фантазии их можно было принять за клыки. В действительности они служили фиксаторами.

Климов наклонил зеркало.

«Превосходно! – Он подсознательно копировал манеру босса. Именно так Платон Иванович станет знакомиться с пополнением коллекции, гладить раму, теребить металлическую проушину для гвоздя. – Тончайшая работа!»

Не рама, а биография прославила зеркало Вечеры в узких кругах.

– Ну как?

Климов зажал добычу под мышкой, вытащил кошелек.

– Спасибо за сотрудничество.

Амир пересчитал деньги и довольно кивнул.

– Приятно иметь с вами дело.

– Аналогично.

* * *

Климов выехал из Москвы на рассвете и весь день проторчал за рулем. Мышцы сводила судорога, спина нуждалась в горизонтальном положении. Заключив сделку, он взял курс на запад и через час с небольшим въехал в город, основанный десять веков назад. Нужная улица тоже носила имя Александра Сергеевича: по-татарски – Пушкин урамы. Каменный поэт скрестил на груди руки и наблюдал за зелененькими троллейбусами и красненькими автобусами. Климов отужинал в ресторане с пафосным названием «Сенатъ». Забронировал гостиничный номер; навигатор привел к приземистому зданию в стиле ампир.

В номере были зеркала: квадратное, над журнальным столиком и прямоугольное в ванной. Климов прибавил к ним зеркало Вечеры. Овал, окаймленный листьями, встал у изножья кровати. Климов присел на корточки, поместился в зеркале целиком. Отражение было четким, гораздо четче и глубже, чем в современных собратьях Вурдалака. Или разум Климова обманывался легендой, наделял реликвию особыми свойствами? Но и правда, словно картинка обработана мобильными приложениями. Откуда это мягкое мерцание по краям силуэта? Откуда рябь, внезапно нарушившая четкость «изображения»? И голос, голос, доносящийся из овальной полыньи, завораживающий, лишающий воли, заставляющий внимать. Голос рассказчика, соскучившегося по слушателю. Не глупому же Амиру доверять сокровенное? Будто кто-то сунул руку во мрак, достал историю и погрузил ее в мозг окаменевшего Климова.

«Ну и глазищи! По интонации было не разобрать, возмущение это или восхищение, поэтому…»

Тонкая струйка слюны побежала изо рта Климова.

Максим Кабир

Александр Матюхин

Богатый гость

Глава первая

– Ну и глазищи!

По интонации было не разобрать – возмущение это или восхищение, поэтому Надя на всякий случай не отреагировала, а повторила:

– Мне пропуск, пожалуйста. На имя Надежды Ромашкиной.

Развернутый паспорт прижала к пыльному стеклу, где с обратной стороны болталась бумажка с надписью «Дежурное помещение». Бумажку в прямом смысле болтало сквозняком от кондиционера, потому что она была приклеена на тонкий лоскуток скотча.

В «дежурном помещении», похожем на каморку, где-то за шкафами, тумбочкой с чайником и микроволновкой, подальше от окошка с решеткой стояла невысокая сутулая женщина в форме и курила, пуская дым в приоткрытую форточку. Она-то и воскликнула «Глазищи!» хриплым голосом, едва заметила вошедшую Надю.

– Нет, ну надо же, какая красота. – Женщина утопила бычок в пепельнице, вернулась к дежурному столику, лакированному, но покрытому густой сетью царапин, будто по нему постоянно водили ногтями от досады или злости. Женщина прищурилась, разглядывая разворот Надиного паспорта, потом раскрыла домовую книгу. – Ты осторожнее у нас тут. Речной царь увидит и к себе утащит. Такую красотку хоть сейчас в подводное царство.

– Что, простите?

– Ну, сказка такая, не слышала? – хмыкнула женщина, переписывая в журнал данные Надиного паспорта. – Речной царь живет на дне Волги, иногда вылезает на берег и забирает красивых девушек к себе. У тебя глазищи такие, я бы на его месте не удержалась. Как будто дочь его, ей-богу. Я таких зеленых никогда не видала.

– А зачем крадет? – поинтересовалась Надя. Она с рождения жила в Ярославле, считай – тоже на Волге, и ни разу не слышала подобную сказку. – У него гарем там или что?

– Ага, гарем. Или еще что. Это же сказка, она нелогичная… Так, барышня, вижу, пропуск постоянный. Работать к нам?

– Да, личный помощник Ранникова Семена Алексеевича.

Женщина подняла взгляд, вопросительно изогнув тонкую левую бровь.

– Сам он справляться не может? Личные помощники нужны, что ли? Не успел приехать, уже начинает как все. В туалет без помощников не могет? – спросила она и мгновенно рассмеялась, будто это была свежая и искрометная шутка – а главное, никогда никем не рассказанная.

Смех вышел заразительный, звонкий, с хрипотцой, и Надя не удержалась, рассмеялась тоже.

Все здесь было знакомо. Администрация города Бореево выглядела точь-в-точь как администрация Ярославля и, наверное, как десятки типовых администраций по всей стране, построенных в семидесятых или еще раньше и исправно выполняющих свою функцию. Функция заключалась в том, чтобы спрятать под серым бетоном, под этими прямыми линиями и суровым советским модернизмом путаницу узких коридоров и мелких кабинетов, внутри которых трудились безликие и неизвестные большинству граждан чиновники разного звена. Администрации в разрезе – если бы их можно было разрезать и поместить под стекло, словно модные муравейники, которыми сейчас увлекалась молодежь, – никто бы никогда не отличил одну от другой, а многие бы сразу же запутались на этажах, пытаясь определить, где тут санузлы, где кабинеты, где залы заседаний и совещательные комнаты.

Надю даже не особо удивила дежурная за стеклом. В Ярославле была почти такая же, клонированная, тоже чуток сгорбленная, с наклоненной влево головой, с одним глазом шире другого, с этим вот седоватым пушком над губой, частым кашлем от курения и с желтоватыми краями ногтей, которые не выбелить никаким маникюром.

Пока смеялись, кто-то вышел в коридор, скрипнув тяжелой дубовой дверью. Прошел мимо, исчез за двойными дверьми на улицу. Потом кто-то вошел, тоже скрипнул и вдобавок пикнул пропуском. Потом Надя перестала смеяться и убрала паспорт в сумочку.

– Ох, такие глазищи – и помощница. Тебе надо королевой быть, а не прислугой бегать. – Женщина просунула в полукруглую щель под окошком пластиковый одноразовый пропуск. – Постоянный будет завтра, а сегодня с этим побегай, родная. Знаешь, куда идти?

– Да, спасибо.

Речь у женщины тоже была клонированная, как у сотен вахтеров, которых Надя когда-либо встречала.

Впрочем, в этом как раз не было ничего плохого. Если по приезде в Бореево Надя переживала – то есть еще утром, выйдя из автобуса на автовокзале и щурясь от яркого летнего солнца, крутила в голове идиотские и нервные мысли: «Зачем поперлась за ним?» и «Что это тебе даст?», а также «Ну идиотина форменная», – то сейчас волнения поутихли. Вроде как когда переезжаешь в новый город, но снимаешь квартиру, очень похожую на предыдущую, а еще люди на новой работе те же самые, кулер на прежнем месте, в туалете такой же запах, а кофе по вкусу мало отличается от прежнего. Так и здесь. В Союзе знали толк в сетевом маркетинге, однозначно. Чтобы эффект узнавания срабатывал хоть в столице, хоть в мелком гадюшнике на краю земли.

Она прошла через турникет, скрипнула дверью и оказалась на первом этаже администрации. Пустой коридор с ковром и безликими дверями кабинетов успокаивал Надю лучше валерьянки и пустырника. А еще: где-то стучали по клавиатуре, кто-то разговаривал по телефону, откуда-то доносился невнятный бубнеж на три голоса, открывались и закрывались окна, свистел сквозняк. И запах… узнаваемый запах выжженного десятками беспрерывно работающих кондиционеров воздуха. Такой бывает только в государственных учреждениях. Запах с легкими нотками пыли, бумаги и человеческого пота. Люди, вынужденные и зимой и летом ходить в строгих костюмах, потели нещадно, а потому гоняли кондей, а потому воздух высушивал и выжигал, а потому люди потели еще больше. Запах Наде не нравился, а вернее, она к нему привыкла и не всегда замечала, но вот сейчас заметила и подумала, что он тоже клонированный, как все вокруг.

Хорошо хоть Ранников Семен один на свете.

Его кабинет был почти в конце коридора, слева от окна, без номера или каких-то табличек, с несколькими отчетливыми отпечатками пальцев на коричневой двери. Надя коротко постучалась, по привычке, вошла.

Ранников подхватил ее на пороге, будто поджидал, сжал в объятиях, захлопнул дверь, протащил через кабинет – в два шага – и усадил в мягкое кожаное кресло напротив стола. Большим носом ткнулся ей в ухо, а губами бегло коснулся скулы, потом шеи, потом уже и губ, но быстро отстранился, покашливая, косясь на окно без штор, сквозь которое лился пыльный свет. Там еще была парковка, ходили люди, которые могли запросто увидеть, что происходит в кабинете.

Типичный Ранников Семен, подумала Надя. Сорок лет, ума нет. Взрослый, умный, серьезный. Два метра ростом, широкий в плечах – Надя в его объятиях всегда ощущала себя куклой, – коротко стриженный и с первого взгляда похожий на бандита из фильмов про девяностые. Но это с первого, а если задержать взгляд на его красивом вытянутом лице, поймать взгляд голубых глаз, то сразу становится понятно, что никакой Ранников не бандит, а просто богатырь от роду, в отца, а по характеру совсем другой: мягкий, податливый ребенок, застрявший во взрослом теле. Уж она-то хорошо знала. Серьезные решения он принимать точно не мог.

– Соскучился, Надьк, – сказал Ранников, нависнув над ней, запустив руки в карманы брюк. Белая рубашка вылезла наполовину из-за ремня.

– И я соскучилась, – сказала Надя и, поднявшись, привычными движениями, как ухаживают матери за детьми, вправила Ранникову рубашку обратно, пригладила складки. – Ну как ты тут, обжился?

Ранников умотал в Бореево две недели назад. Так условились, сначала он, потом Надя. Ей предстояло закончить дела в администрации Ярославля, закрыть по документам несколько задач, подать отчет о проделанной работе, все эти новомодные KPI. А Ранникову нужно было быстро исчезнуть с глаз долой. Условились – и разъехались. Почти не переписывались, разве что по работе, а еще желали друг другу доброго утра и доброй ночи и пару раз устраивали созвоны по видеосвязи.

Надя соскучилась страшно, но сейчас вот посмотрела на Ранникова и поняла, что вместе с радостью возвращаются и все остальные эмоции, которые успели притупиться за две недели. Плохо это, конечно, но ничего не поделать.

– Обжился, – сказал Ранников, поглаживая Надю по плечу. – Трешку снял тут неподалеку. Трешки вообще в дефиците, представляешь? Город мелкий, квартир мало, а с частными домами связываться не хочу. Что я там буду делать? Забор красить, двор выметать? В общем, трешка норм, все поместились. Марта воет целыми днями, что ей тут не нравится, а Ленка заперлась в одной из комнат и вылезает только на еду. Хер знает, что с ними делать.

Надя поморщилась. Вот оно, кольнуло под сердцем.

– Давай без подробностей, – попросила она.

– Извини, – буркнул Ранников. – Ну ты же понимаешь, Надьк, я не мог их оставить в Ярославле. Тупо как-то: поехал на новую работу, а жену и дочь оставил там.

– Мог бы развестись. Например, год назад или еще когда.

Она почувствовала сухость слов, сдержалась, чтобы не выпалить что-нибудь едкое, колкое. Знала ведь, что если чуть надавит, то Ранников тут же начнет извиняться, бухнется в колени, заведет эту свою шарманку, что все сложно, что развестись он в данный момент не может, с женой у него подвязки по бизнесу, а у дочки будет моральная травма. Как по шаблону, в общем, Надя знала, знала и поэтому-то и сдержалась. Закатывать сцены она забросила. Смысла в них никакого, сама дура, тащится за женатым мужиком второй год.

– Надьк… – Ранников погладил ее по голове, заглянул в глаза. – Ну не дуй губы, солнце. Ну что ты… Мы же обсуждали много раз… Я соскучился. Снилась, понимаешь. Без тебя никак.

– Все хорошо. – Она упала обратно в кресло. – Доехала без проблем, заселилась. Спасибо за квартиру. Не трешка, конечно, но милая. Можешь вечером заехать посмотреть.

В груди колотило, но голос, слава богу, не дрожал. Надя научилась неплохо контролировать вспышки то ли ревности, то ли обиды. Пара минут, и пройдет.

– Сегодня никак, – ответил Ранников. – Кипиш тут, я рассказывал. Ждем рано утром большого гостя из Москвы. Ты, между прочим, тоже участвуешь.

– В кипише?

– Ага. Через три дня фестиваль «Песня летит над Волгой», сто лет со дня чего-то там, я еще не вникал. На мне – организация со стороны администрации, местная жаба назначила. Приезжает сам Николай Евгеньевич Моренко, заслуженный артист, музыкант и все такое. Надо его встретить, выгулять, повозить тут везде, чтобы не скучал, ну и сопровождать. Вот это будет твоя задача.

Ранников виновато развел руками.

– Надьк, давай завтра расквитаемся с этим Николаем, и вечером я у тебя, хорошо? Не обижайся, ну. Я две недели скачу как вошь на сковородке. С меня начальство третью шкуру спускает с фестивалем долбаным. Типа проверка. Я же, считай, ссыльный, все на меня смотрят как на беглеца из Ярославля.

– Так не надо было сбегать. – Сухость в голосе все еще сохранялась.

– А как бы иначе? Увольняться? В моей ситуации либо увольняться, либо на дно залечь. А тут как раз вышли с предложением.

– Некоторые увольняются и потом работают на приличных работах.

– Ну это, не перебарщивай, – буркнул Ранников.

Надя смягчилась.

– Ладно, что там за Николай Моренко? Когда приезжает, как выглядит, куда везти? Давай, займусь. Кабинет у меня есть?

– Напротив моего. – Ранников оживился. – Каморка форменная, но уютная. Окно большое, солнечная сторона. Пойдем.

Перед выходом из кабинета он украдкой поцеловал Надю в шею, обнял, но уже в коридоре громогласно и по-деловому начал вещать:

– Значит, посмотри в Интернете, этот Моренко – выдающийся музыкант и композитор. Родом из Бореево, между прочим, поэтому согласился приехать и выступить этим, как его, хедлайнером. У тебя на столе вся информация по приезду. Тут девочки уже оформили бронь в гостинице, служебный автомобиль предоставлен, загляни за документами и подготовь все как положено.

Он отворил дверь напротив, пропустил Надю и вошел сам. Тут же убавил громкость голоса до минимума, снова обнял.

– Короче, Надьк, не вздумай обижаться. Я скучал, сходил с ума и все такое. Ну. Это тебе, побежал, поцеловал.

Он и правда поцеловал и сбежал. Надя осталась одна в каморке, где овальный стол занимал почти девяносто процентов пространства. На столе валялись папки-скоросшиватели, три штуки, и стояла ваза с огромным букетом красных роз.

– Ох, Ранников, – пробурчала Надя. Она любила белые розы.

Под цветами лежала коробочка «Рафаэлло». Надя распаковала, съела подряд несколько, стоя у окна и разглядывая набережную. Интересно, как эти конфетки прочно вошли в привычку, когда вроде бы уже и вкус приелся, и дефицита нет, и каждый может купить себе в любой «Пятерочке» хоть десять пачек за раз, а все равно мужики подсовывают коробочку вместе с букетом цветов, и сразу на душе праздник. Ну, может, и не праздник, но правильная со всех сторон ассоциация. Любят тебя, значит, и заботятся.

Администрация находилась впритык к Волге. То есть можно обойти здание, пересечь небольшую площадь, где в центре стоял памятник героям войн, изображающий советского и российского солдат с автоматами наперевес, дальше спуститься по лесенке – и вот уже река во всей красе. Из окна ее было видно от края до края – появлялась слева и исчезала справа, широкая, в шапках деревьев по берегам, с беглой рябью на воде. Тоже привычный вид. Надя и в Ярославле жила почти у реки.

Пока она стояла и смотрела, появился белый теплоходик. Он плыл ровно посередине, были видны праздные люди, танцующие на носу, гремела музыка, и что-то неразборчиво говорили в микрофон. Как-то Ранников устроил для нее тур по Волге на четыре дня. Его семья как раз смоталась к теще на юг. Плыли не на таком мелком, а на большом, в несколько этажей. Шведский стол, живая музыка, вежливые официанты… Пьяный Ранников каждую ночь трепетно читал наизусть стихи и обещал, что рано или поздно бросит расфуфыренную Марту вместе с ее деньгами и бизнесом, плюнет на все и останется с Надей навсегда. Конечно, не бросил. Едва тур закончился, он тут же вылетел на юг в командировку и растворился за десятком сообщений и видеооткрыток. Просил потом прощения, между прочим, и тоже дарил красные розы и «Рафаэлло»

И почему она такая дура?

Конфеты закончились будто сами собой, белый теплоходик исчез за деревьями, прогудев напоследок, и Надя очнулась от дурацких мыслей. Она здесь, поехала за Ранниковым снова, прикрываясь работой, но на самом деле все еще держась за тонкую нить надежды. Значит что? Значит, стиснуть зубы и ждать.

Она разобрала папки, запихнула в файл несколько нужных листов и вышла из кабинета. По коридорам сновали. На вахте за дежурным окошком та самая женщина разгадывала сканворды, даже не подняв взгляд. Надя выпорхнула на улицу и зашагала к набережной.

Было жарко, но у реки дул прохладный ветер, и солнце как будто пряталось за деревьями, то и дело выпрыгивая короткими солнечными зайцами. По променаду вдоль Волги гуляли девушки с колясками и пожилые люди, то есть тот самый неработающий контингент, который мог себе позволить бездельничать до обеда. Под ногами поскрипывали доски.

Где-то жужжали пилы и стучал перфоратор. Надя прошла до деревянных перил, свесилась, разглядывая. Метрах в пятистах левее от прогулочной тропы, на большом пятаке возле Волги сновали рабочие. Они уже поставили металлическую арку с баннером «Песня летит…», дальше не разобрать. Выстилали пешеходные дорожки. Собирали палатки и большую сцену, часть которой покачивалась на воде на понтонах. Воздух донес запах сварки и жженых опилок. С Надиного места стройка напоминала что-то вроде ожившего конструктора «Лего». Были у них такие наборы, с инженерами, прорабами, экскаваторами и тракторами.

Надя живо представила, как из спокойных вод Волги выходит гигантский леговский человечек. Например, водяной с синим лицом и волосами из водорослей. Раздраженный из-за постоянного шума дрелей, пил и молотков, он разносит к чертям фестиваль, громит палатки и подтирается баннером.

Это было бы зрелище!

Но Волга текла неторопливо, рабочие работали, а зеваки поглядывали на стройку в предвкушении праздника. Не каждый день такое здесь происходит.

Постояв немного, погревшись в лучах летнего солнца, Надя отыскала лавочку в тени берез и стала читать про Николая Моренко.

Известный музыкант, виртуоз, прославившийся смелыми трактовками классики. Играл в основном на фортепиано и акустической гитаре. Судя по отзывам, был дерзок, современен, на волне.

Параллельно Надя воткнула наушники, подобрала несколько композиций «из лучшего» и стала слушать.

Музыка действительно была хороша. Моренко брал не только классические произведения из глубокой древности вроде разных там Моцартов, Шубертов и Чайковских, но и не гнушался Дэвидом Боуи, «Битлз» и даже «Королем и Шутом». Сочинял что-то свое. Аранжировки цепляли каким-то интересным звучанием и переходами, словно Моренко закидывал крючки прямиком в душу и дергал за них, вытаскивая из глубин нечто неожиданное и новое.

Надя не заметила, как заслушалась динамичной, рваной композицией. Гитарные струны оплели ее, ноты прыгали от зубов до ребер и ниже, ниже, к основанию живота, вызывая странную дрожь. От барабанов завибрировало под сердцем, а с появлением клавиш задрожали кончики пальцев и затрепетали веки.

Поразительный эффект.

После того как очередная мелодия угасла, Надя распахнула глазищи и тут же выковырнула один наушник, чтобы звуки окружающего мира вернули в реальность. Впрочем, следующая композиция уже не вызвала подобных ощущений, хотя тоже была сильной. Интересно, почему Надя раньше ничего не слышала про Моренко? Хотя она тут же припомнила какие-то заголовки журналов и газет двадцатилетней давности, и, возможно, заметки в новостях, и даже репортажи. Пик популярности Моренко пришелся на рождение Нади, так что немудрено, что она застала лишь отголоски. А в современном мире крутой композитор просто оказался еще одним из сотен и тысяч музыкантов, помещающихся в любом стриминговом сервисе по подписке. Затеряться нетрудно.

В левом ухе бренчала гитара, Надя вернулась к чтению, ощущая затихающую дрожь кончиками пальцев.

Итак, Николай Моренко, шестьдесят второго года рождения. Родился в Ярославле, но вообще вся его семья жила в Бореево, просто роддом в те времена был только за две сотни километров. Детство и юность провел здесь, фамильный дом не сохранился. Учился в школе номер двенадцать, в семь лет увлекся музыкой и начал ходить в музыкальную школу, где преподавали только трубу и гитару. В общем, повезло, что Моренко выбрал гитару. Он сразу показал свой талант, несколько раз ездил на разные районные выступления и в шестнадцать лет даже завоевал первый диплом на фестивале «Мечта Ярославля». Сразу после школы уехал в Москву, где поступил в престижный музыкальный университет, и уже через год прогремел на всю страну, исполняя композиции советских эстрадных артистов. Словом, тогда и завертелось. Все восьмидесятые и начало девяностых Николай Моренко доминировал на эстраде, мотался по гастролям, выступал в Лондоне, Париже, Нью-Йорке и так далее и тому подобное. С крахом Советского Союза, как это случилось со многими, надолго исчез с радаров и объявился вновь в конце девяностых уже в статусе живого классика. Много мелькал в разных передачах, давал концерты, но уже не был таким задорным и популярным, как раньше. Финал, занавес.

В этом сухом отчете на несколько страниц Наде чего-то не хватало. Как будто прочитала некролог, но без стандартной заметки в конце о месте и времени захоронения.

Она полезла в Интернет и вскоре поняла. В Моренко не было попсовости. Он не мелькал в желтой прессе, не светился со знаменитостями, не сорил деньгами, не высказывался на политические или остросоциальные темы. Все, что делал, – виртуозно играл на музыкальных инструментах. Причем за долгие годы карьеры не сочинил ничего своего и не привлекал современных композиторов. Только каверы. На «Яндекс. Музыке» его слушали не то чтобы много. Наверное, для современной молодежи Моренко был непонятен и неинтересен.

На фотографиях он всюду выглядел грустным. И в молодости, и сейчас, когда ему исполнилось шестьдесят с хвостиком. Даже когда улыбался, взгляд все равно был грустный, плечи опущены, да и вся поза такая – закрытая.

Тяжело с Моренко будет. Наверняка сразу же напьется и начнет вспоминать годы славы, горевать об упущенных возможностях, надменно покажет какие-нибудь медальки и грамоты и потом потащит Надю по улочкам, станет показывать дома, садики, школы, где он учился, жил, влюблялся и чего-то там еще делал.

У набережной особенно звонко что-то взвизгнуло, потом загромыхало, Надя отвлеклась и поспешила к деревянным перилам следом за другими зеваками.

На плоском пятачке берега, метрах в пяти от палаток готовящегося фестиваля поднималась гигантская голова. Сначала Наде показалось, что это какой-то монстр с фиолетовым распухшим лицом, с вывалившимся языком между огромных губ, пятиглазый и двуносый, весь искореженный и изъеденный, а вместо волос у него червяки. Ветер донес запах свежей краски. Солнечные блики упали на голову, и стало ясно, что это поделка из поролона или что-то вроде того. Голова водяного, похожего на персонажа из старого мультфильма «Летучий корабль». Причем потрепанная голова, в трещинках и с катышками краски, сползающей по носу и глазам. Его вроде бы покрасили заново, но плохо и дешево. Несколько человек поднимали голову на деревянные подмостки при помощи веревок.

– Наша достопримечательность, – сказала какая-то старушка, стоящая рядом с Надей. – Речной Царь, стоит у нас тут до сентября, притягивает, значит, рыб и сомов. Чтобы клев у всех был отличный. Ты, девонька, не забудь что-нибудь сладенькое ему преподнести. Он сладенькое любит.

– Кто? – не сразу сообразила Надя.

– Царь, царь, девонька. Сладостей на илистом дне маловато. Ты не зли его. А то увидит эти твои глазищи и утащит вместо меда или бананов.

Старушка зачем-то перекрестилась, причем снизу вверх, от пупка ко лбу, и пошла по променаду в сторону спуска к реке.

Глава вторая

Моренко не выглядел на шестьдесят, а где-то на полтинник с небольшим хвостиком. Скорее всего, виной (а вернее, получается, похвалой) были худоба и выбритость.

Надя поглядывала на Моренко в зеркало заднего вида, как он развалился на сиденье и смотрит в окно, почти не моргая и время от времени растирая лоб длинными пальцами. Морщин почти нет, разве что глубокая вертикальная на переносице, длинные волосы едва седые. А вот взгляд уставший и веки припухлые, это не от недосыпа, а как раз от возраста.

– Разрешите закурить? – спросил он и тут же запустил руку во внутренний карман старенькой кожаной куртки.

Это были его первые слова после невнятного приветствия на вокзале. По сути, он вообще ничего и не сказал, когда Надя его встретила. Кивнул, что-то буркнул и зашагал рядом с ней, сутулый, задумчивый и хмурый. В руке – кожаный портфель из какого-то махрового средневековья, когда Ленин был еще молодой. Образ не вязался с музыкой совершенно. В музыке был нерв – а тут рука в кармане и шарканье ботинок. Там накал инструментальной страсти – а тут желтоватые зубы и опущенная голова. Член политбюро.

– Окно только откройте.

Моренко закурил «ашку» зеленого цвета, и в салоне запахло грушей. Интересно, почему не обычную сигарету? Подходило бы под стереотип.

– Вы сами не курите? – спросил он негромко.

– Пробовала, не понравилось. Да и дорого, знаете ли…

Он кивнул, снова уставился на улицу. Надя ждала, что Моренко продолжит диалог, но он молчал до гостиницы. И, в общем-то, молчал и по приезде. На ресепшене его узнали. Две молоденькие девушки щебетали что-то, просили автографы и сфотографироваться. Моренко устало улыбался, похожий на рок-звезду из фильмов, но не вынимал руку из кармана, не ставил портфель и то ли нервничал, то ли злился, непонятно. Надя решила, что это у него реакция на городок. Что-то вроде аллергии. Вот ты гремишь на весь необъятный СССР, а вот тебя зовут в глухомань на берегу Волги. У кого угодно сыпь по телу пойдет.

– У вас все включено. Завтрак, обед и ужин, – говорила Надя, когда поднимались на лифте. – Напитки тоже. Не стесняйтесь вызывать ресепшен, если нужно. Администрация платит.

Он пускал ноздрями белый дым, разглядывал носки собственных ботинок.

– Вот мой телефон, всегда на связи. Обращайтесь по любому поводу, я с вами на все три дня, готова помочь, подсказать, решать вопросы разные.

Остановились возле номера. Моренко взял протянутую визитку, снова неразборчиво хмыкнул и скрылся за дверью вместе с настроением, запахом груши и портфелем. Было слышно, как он там ходит, поскрипывая старым паркетом.

В общем, так себе первая встреча.

Уже на улице Надя включила композицию Моренко, чтобы лишний раз убедиться: в старике нет ничего от его музыки. Хотя такое часто случается с творческими людьми. Поговаривают, что детские писатели терпеть не могут общаться с детьми и вообще злые и эгоистичные люди. Режиссеры глубоких мелодрам, от которых слезы на глазах, избивают своих жен. А какие-то там панки-музыканты на самом деле веганы, пьют миндальное молоко и не ругаются матом.

Куда катится жизнь.

В ушах стучали барабаны, переливалась фортепианная мелодия, то поднимая Надю на волнах радости, то опуская в глубины грусти. Она приземлилась на лавочку с видом на Волгу, так, чтобы летнее солнце не жарило в лицо, и прикрыла глаза. Нужно, конечно, возвращаться в администрацию, написать отчет, но именно сейчас хотелось просто немного посидеть.

Едва композиция завершилась (затихающие один за другим инструменты и финальный гитарный перебор, поставивший точку), зазвонил телефон.

– Надежда? Это Николай Моренко. Извините, что отвлекаю…

– В номере чего-то не хватает? Воды? Меню?..

– Нет, нет. Тут все хорошо, спасибо. Я подумал… тут из окна, знаете, Волга. Новая набережная, красивая, спуск. Я бы хотел прогуляться. Не хотите составить мне компанию?

– Сейчас?

– Если вас не затруднит.

– Конечно, хорошо. Я тут недалеко, спускайтесь.

Моренко даже не переоделся, так и вышел, держа руки в карманах. Щурясь, оглядел улицу и зашагал к набережной через парк. Надя шла рядом, не зная, как начать разговор и надо ли вообще начинать. Наконец Моренко произнес:

– Вы не местная, верно?

Они как раз миновали детскую площадку, мимо лавочек, где кучковались подростки, и по тропинке спустились к деревянным подмосткам. По Волге проплывал белый теплоход, гремя музыкой и караоке. Набережная была забита гуляющими. Отсюда хорошо просматривались конструкции воздвигаемой ярмарки и край головы речного царя.

– Из Ярославля, – ответила Надя. – Вчера приехала.

– Я местных сразу чувствую. У них энергетика другая… сложно объяснить. Вы вот улыбаетесь, а местные – нет.

– Мне кажется, это распространенный стереотип о жителях глубинки. Тут тоже есть радостные и улыбающиеся люди.

– Безусловно. Но никто не улыбается без повода.

– Я, может, тоже…

Моренко хмыкнул.

– Понимаете, местным нужен серьезный повод, чтобы улыбнуться. Они здесь… другие.

– Не понимаю, – честно призналась Надя.

– Бореево просто проклятая дыра, – пробормотал Моренко.

Видимо, воспоминания о городе детства были у него не самые радужные.

Они шли вдоль реки, теплоход уплыл вдаль, но звуки музыки все еще разлетались над рекой. Солнце жарило, набираясь сил. В полдень будет совсем невыносимо, но к полудню Надя надеялась сбежать в администрацию, под кондиционер.

– Вы сейчас сочиняете что-нибудь новое? – спросила она после десяти минут молчания.

Моренко шевельнул плечом.

– Сложно это, – сказал он. – Знаете, с годами все сложнее нащупывать нужную струну, правильный нерв. Я, когда начинал, думал, что до самого конца буду делать необычное, вытаскивать из воздуха неизведанное, как будто я музыкант от бога. А выяснилось, что с творчеством так не работает. Каждый раз все труднее найти связь с той инстанцией, которая дает вдохновение и подсыпает ингредиенты. Я, если честно, почти уже и бросил попытки. Да и пора заканчивать, поздно.

– Печально это. Я человек совсем не творческий. Можно даже сказать – бытовой, но мне кажется, что я понимаю.

– Ничего вы не понимаете, – ухмыльнулся Моренко. – Не обижайтесь, но между нами пропасть. Кто ни разу не испытывал вдохновение, тот не поймет, каково это.

– Ну попробуйте тогда хотя бы объяснить.

– Объяснить что? Как пишется музыка или как сочиняются книги? Я не смогу. Это надо почувствовать. Точно так же, как никто не в состоянии описать свои ощущения от просмотра прекрасного фильма, например. Или вы бывали когда-нибудь в театре?

Надя обиделась, но виду не подала. Свернула к морозильнику с мороженым и купила себе рожок, а Моренко – эскимо в шоколаде.

– В театре была много раз, – отчеканила она.

– Помните ощущение, когда вы не можете оторвать взгляд от сцены? Там вроде бы обычные люди читают написанный кем-то текст, а – магия! Ну вот сможете объяснить? То же самое с музыкой. Нет таких слов, чтобы подобрать описание. Как будто я закидываю удочку в другую реальность и вылавливаю оттуда нужную мне конструкцию нот, ритма, динамики. Да, потом я привожу это в порядок, приземляю, записываю и создаю некую мелодию. Но на начальном этапе моя рыбалка не имеет ничего общего с обычными человеческими действиями.

Моренко надкусил эскимо сразу большим кусом, принялся жевать, отчего лицо его пожелтело, а на лбу проступили капли пота.

– Вылавливать музыку стало сложно, – произнес он спустя пару минут напряженного жевания. – Поделом мне. Давайте спустимся к воде, вот здесь.

Спуска не было, но Моренко вдруг перемахнул через деревянные перила и заскользил по траве вниз, будто опьяненный летом подросток. Благо спуск был не крутой, а внизу между рекой и травой тянулась узкая глиняная колея. Надя перелезла тоже – не так ловко, как хотелось бы, и отмечая, что на нее пялятся все прохожие, – и вниз шла медленно, осторожно, балансируя на каблуках.

Моренко за это время собрал горсть влажных камешков и швырял их в воду. Замахивался, бросал, следил за полетом, все еще щурясь, отчего морщинки расползались по его лицу с невероятной насыщенностью.

Глина вся была в следах чужой обуви, босых ног, кошачьих и собачьих лап и даже велосипедных шин. Вода плескалась в полуметре от Надиных туфлей, так же лениво и неторопливо, как Моренко бросал камни, и пахло здесь водорослями, травой, свежестью, но как будто и болотом слегка тоже. У берега, где мелко, проглядывалось илистое дно.

– Тут глубина метра через три, – сказал Моренко. – Причем неожиданно. Идешь себе спокойно, воды по щиколотку, а потом бац – и ты уже в речном царстве. Сразу с головой уйти можно, а еще течение. Когда я тут мелким бегал, еще не было причала, администрации вашей, отеля. Просто поле и спуск. Так вот, меня родители пугали, что на мелководье лежат сомы и ждут, когда дети придут. Дети ведь несмышленые, бегают не глядя, лишь бы неглубоко было. И вот сомы лежат, пасть распахнув, и детвора туда проваливается, в пасть. Целиком, представляете? И сом тут же на глубину соскальзывает – и все, ни его, ни ребенка. Каждый год так дети пропадали. А мы верили.

Брошенный камешек упал в воду.

Моренко, оказывается, не такой молчаливый, как час назад. Возможно, он из тех людей, которым нужно привыкнуть к собеседникам, чтобы раскрыться. Чтобы показать себя настоящего.

– Вы тоже бегали? – спросила Надя.

– А как же. Развлечений других не было. Это ведь только в названии город, а на самом деле пятьдесят лет назад тут деревянные дома стояли, а из кирпичных – завод и первая администрация, вон там, ближе к федеральной трассе. Ни Интернета, ни супермаркетов, только дороги, перекрестки, лес кругом и Волга. Все тут бегали. И сомов боялись. И еще речного царя. Эй, вы тут как вообще?! Соскучились?

Последнее Моренко крикнул на воду, а потом, резко замахнувшись, швырнул сразу горсть камешков в речную гладь. Надя вздрогнула от неожиданности. Голос у Моренко был сильный, громкий. Наверху тоже услышали. Детишки с деревянной набережной стали смеяться, облепили горизонтальные перила, наблюдая.

– Ну, покажитесь! – кричал Моренко. – Царь, как корона? Как дочери? Жив вообще, тухлый карась? Знаю, что жив! Давай уже, вылезай при честном народе! Чего прячешься? Вот он я, перед тобой! Встретимся лицом к лицу на свежем воздухе!

Как будто сейчас что-то должно было произойти.

Например, из мелководья прыгнет гигантский сом с распахнутой пастью и проглотит музыканта целиком, с ботинками и костюмом.

Или, например, вспенится вода в центре реки, и оттуда покажется речной царь, как из сказок, с белой бородой и зелеными волосами, в короне, с трезубцем. Или это в диснеевской «Русалке» такой был?

Ничего не произошло. Никто не вылез, никто не был сожран, но Надю вдруг пробила дрожь, словно солнце на мгновение зашло за тучи и температура упала с плюс двадцати пяти до нуля.

На лице Моренко блуждала улыбка. Он больше не кричал и камни не бросал. Творческое помутнение – или что там было – миновало.

– Пойдемте отсюда, – предложила Надя, поежившись.

– Нет, нет. Давайте вон туда, направо, к понтонам.

Он зашагал по упругой грязи, оживленный и как будто очнувшийся после глубокой утренней хмурости.

– Знаете, Надя, вот на этом самом месте я лишился девственности, – говорил Моренко, показывая куда-то в редкие кусты рогоза. – На выпускном дело было. Мне одна девчонка нравилась из параллельного класса. Рыжая, тощая, загляденье. Мне кажется, все пацаны с восьмого до десятого класса от нее балдели. Но мне повезло, она жила со мной на одном лестничном пролете. Наши родители дружили, мой отец часто зазывал их на посиделки, телик посмотреть, ну или просто выпить по какому-нибудь поводу. Тут хочешь не хочешь, а ей тоже приходилось быть… осторожнее, коряга.

Надя перепрыгнула через торчащий сук, похожий на выбеленные пальцы мертвеца. Под ногами хлюпало. Во что превратились туфли – смотреть страшно. Она и не смотрела, а таращилась на Моренко, стараясь не отставать.

– Мы с девчонкой этой тусовались, то у меня в комнате, то у нее. В общем, в том возрасте много же не нужно, чтобы влюбиться. Мордашка симпатичная – и уже полдела сделано. Мы не избалованные были, без брекетов, модной одежды, причесок, туши и так далее. Словом, мне повезло. Как-то весной перед выпускным мы поцеловались прямо в парадной между двух дверей. Первый мой поцелуй, между прочим.

Моренко остановился. У его ног тропинка сузилась и частично покрылась водой и синеватым мхом с ряской. Отсюда отчетливо слышались стуки молотков, работающие дрели и перфораторы, кто-то покрикивал, гудела техника.

– Потом был выпускной. Мы еще не испортились американскими фильмами, где последний бал, красивые платья и все такое. Особенно в городе, который больше всего напоминал деревню. В общем, у нас просто было. Два класса на выпускной объединили в один, и мы арендовали столовую местного детского сада, потому что там было много места. Родители приволокли еды и шампанского, а мы добавили самогона, как взрослые. Вот этим самым самогоном отлично так накидались.

– Это был первый алкоголь в вашей жизни?

– Нет. Пил я с шестого класса. Не горжусь. И вот, значит, к рыженькой моей в какой-то момент все стали приставать. Разгоряченные самогоном. И шампанским с печеньками. Ну а я на правах соседа и ухажера взял ее под локоток, вывел на улицу из садика, и мы рванули к реке. Вот сюда прямо, на жопах съехали по траве. Май, прохладно, река полноводная, этой вот тропинки не было, и кругом заросли. Никто не облагораживал толком. И мы в этих зарослях, вот на этом изгибе, как сейчас помню…

– Пожалуй, давайте без подробностей! – вспыхнула Надя, понимая, что Моренко не планирует останавливаться.

– Потрахались. Хорошо так. От души. И не скажешь, что у нас обоих это было в первый раз. Ножки на плечи, – сказал Моренко с какой-то хищной интонацией. Взгляд его блуждал по реке, будто искал слушателей там, среди неторопливого течения. – Меня как будто на части разорвало тогда от удовольствия. Как же она стонала, как стонала… Ладно, разошелся. Простите. Место знаковое. Вообще, тут все знаковое какое-то, не отвязаться.

– Понимаю.

Ничего Надя не понимала. Интеллигентный человек, а ведет себя… То крики, то вот это.

Потрахались.

Слово-то какое вспомнил. Его уже лет пятнадцать никто не употребляет.

Симпатия к Моренко сразу улетучилась. Ну вот вроде хорошо все начиналось, а куда зашло? У гениев всегда какие-то причуды, будто по шаблону.

– Пойдемте. Наверх, – попросила она.

Моренко все еще смотрел на воду. Он достал электронку, закурил, глубоко и неторопливо вздохнул, потом сплюнул под ноги – брезгливо.

– Некоторые вещи из прошлого так и хочется втоптать в грязь, – пробормотал он. – Ну, я жизнь пожил, ни о чем не жалею, конечно. Хотелось бы забыть, как я… Впрочем, ладно. Вы правы, пора наверх.

Они выкарабкивались к деревянной набережной долго и неряшливо. Туфли скользили по влажной траве. Два раза Надя чуть не уехала вниз, но Моренко придержал ее и в конце концов помог перебраться через перила. На них смотрели прохожие. Какие-то дети звонко смеялись и тыкали пальцами, а Надя подумала, что со стороны это действительно смешно. Взрослые люди. Да уж.

Моренко убедился, что с ней все в порядке, и зашагал в сторону стройки, огороженной вдалеке хлипким сетчатым заборчиком. Походка снова сделалась неторопливой, шаркающей, руки в карманы, голова в плечи. Надя быстро догнала Моренко и зашагала рядом.

За сетчатым забором деловито расхаживали работники в оранжевых жилетах и в касках. Понтон на берегу почти доделали, а гигантская голова речного царя покачивалась то ли на ветру, то ли на волнах, отчего казалось, что царевы глаза – левый больше правого – двигаются как бы по часовой стрелке, осматривая владения. Из шести палаток поставили уже четыре. На самодельной сцене из деревянных брусьев и металлических подпорок лежали клубки проводов. Пахло здесь сваркой, песком и перегноем.

Моренко постоял, в задумчивости разглядывая стройку, потом взялся пальцами за сетку.

– Не надо, – сказала Надя, вообразив, что Моренко хочет перелезть через забор, как недавно перелезал через ограждение. – Тут слева есть вход через рамку, нас, может, пропустят.

Он втянул голову в плечи, сгорбился весь – стал выглядеть как утром на вокзале, – потом отстранился, снова закурил.

– Ладно, пойдемте. Тут пока ничего интересного.

Задержался взглядом еще ненадолго и зашагал обратно, к гостинице.

Вечером была репетиция в местном театре драмы.

Женщина из администрации – Галина Сергеевна, отвечающая за культуру, – сообщила, что больше репетировать негде, разве что на природе у реки. В новеньком концерт-холле, который построили год назад, сезон опер, туда не пускают.

Но если Моренко не брезглив, то театр драмы подойдет, потому что акустика великолепная. И сам Моренко, между прочим, там репетировал и даже выступал перед членами партии много лет назад.

Галина Сергеевна сама выглядела как член партии, побывавший на том выступлении, и Наде сразу не понравилась. У нее были седые и тонкие, до прозрачности, волосы, клубком, морщинистая и чуть влажная кожа, тонкие губы и крохотные глаза, прячущиеся за толстыми стеклами очков. От Галины Сергеевны густо пахло травами вроде валерьянки, а еще все ее интонации были повелительными, будто Надя была ей чем-то обязана чуть ли не с рождения. Ко всему, она выхватила Надю в полутемном коридоре администрации, напугав до полусмерти, и тут же принялась тараторить. Надя не любила, когда хватают и тараторят. У нее начинала болеть голова.

– Знаете, милочка, – говорила старушка. – Я тоже была в вашем возрасте, молодая, дерзкая. Тоже мечтала мотаться по свету, а вышло мотаться только вдоль Волги, прогулками. Вы раз уж здесь, милочка, будьте добры, присматривайте за товарищем Моренко, а не прохлаждайтесь. В уютном кабинетике все могут. Давайте, живее, прыг в машину – и вперед, на репетицию. Я прослежу, чтобы жалоб от большого гостя не поступало.

Надя хотела возразить, но удержалась. Таких вот старушек и в Ярославской администрации тоже был полный прицеп. Они как будто жили вечно, еще со времен, когда стояли думские палаты, а может, и вовсе первобытные шалаши. Неистребимый типаж.

Поехала.

К слову, Моренко ничего не имел против репетиции в театре драмы. Он был молчалив, как и утром, курил, глядя в окно автомобиля, пока ехали по узким улочкам, огибая небольшую пробку.

Надя между делом размышляла о возвращении к прошлому. Она с рождения в Ярославле, ей, наверное, сложно понять, что чувствует человек, который родился в одном месте, потом переехал и вот через пятьдесят лет – целая вечность, если разобраться, – вернулся обратно. В голове у такого человека отпечаток прошлого, слепок воспоминаний, с которыми рос. Они там закостенели за полвека, превратились во что-то монолитное. И тут настало время пройтись по знакомым улочкам, остановиться у знакомого дома, на берегу реки или еще где-нибудь – и что? Что происходит с монолитом внутри головы? Какие эмоции возникают? Разрушаются, наверняка. Вот старый дом, окна второго этажа, за которыми проходило твое детство. Свет горит, но незнакомый, другой, чужой, и занавески другие, и лицо какое-нибудь мелькнет, тоже чужое. Рамы – и те другие, пластиковые, без форточки, дверь подъезда уже не деревянная, а металлическая, с домофоном и квадратиками разных объявлений. Скамеек нет, на которых сидели старушки. Ничего нет.

Разрушаются.

– Я в этом театре выступал, – сказал вдруг Моренко. – Звук ни к черту, как в бетонной коробке. Думал, у меня уши отвалятся. А эти старики партийные сидели, им ничего, понравилось. Ну, когда слуха нет, все едино.

– Магия музыки. – Надя выехала на еще одну узкую улицу, называемую отчего-то проспектом. – Иногда для людей не имеет значения, как звучит, если трогает что-то в душе.

– Это Аллегрова трогает что-то в душе, а моя музыка… неважно.

Погода к вечеру испортилась, с того берега Волги притянуло тучи, и, хотя было по-прежнему жарко, чувствовалось, что жара эта хрупкая и скоро отступит под напором дождя и прохладного ветра.

У театра их ждали. Два-три журналиста (по лицам и повадкам сразу было понятно, что журналисты), кто-то из администрации, обычные жители. Моренко обступили, трясли руку, протягивали диски и журналы для подписи. Моренко же привычно подписывал – размашисто и слегка небрежно, – потом, тоже привычно, вырвался из круга обступивших, быстро поднялся по лестнице и исчез за тяжелыми дверями. Надя замешкалась, у нее не было опыта побега от поклонников, и, когда юркнула в театр тоже, обнаружила, что в фойе Моренко уже нет. У окошек кассы толпились старушки. Они кивнули на темный коридор, уходящий куда-то за лестницу. В коридоре оказалось множество служебных помещений, и за одной дверью – открытой – сидел на кожаном диване Моренко.

Небольшая комнатка с зеркалом, двумя манекенами в париках, окрашенная желтым светом лампочки на шнурке.

– Ноги помнят, – усмехнулся Моренко. – Я в этой комнатке готовился к выступлению. Первому и единственному. Закурил от нервов, а пришел папа и дал мне оплеуху.

– То выступление изменило вашу жизнь? – Надя остановилась в двери.

– Нет. Фактически нет, я и до выступления уже знал, что моя музыка покорит миллионы сердец. Но… это был мостик в большой мир. Без этого никак. Люди из партии, чиновники, все те, кто держал нити власти. Я им должен был понравиться, чтобы дали разрешение и, главное, денег. Сопроводительное письмо, хлопоты… много чего. Цинизм, панибратство, продвижение – это все оттуда. Какой бы большой талант ни был, если вы не дружите с нужными людьми, так и будете играть для русалок на берегу Волги.

Моренко улыбнулся как будто самому себе, задумчиво блуждая взглядом по комнатке.

– Больше вас не держу. Давайте завтра созвонимся, хорошо? Если что, я и по городу сам погулять могу. Наверное.

– Конечно, как скажете.

Она вернулась в холл театра и там купила кофе и бутерброд с красной рыбой. Сначала хотела быстро перекусить и вернуться в администрацию, чтобы разобрать хлам в кабинете, но тут зародилось любопытство: как же не воспользоваться случаем и не поглазеть на гениального музыканта за репетицией? Ну и что с того, что не слышала о его величии раньше? Мадонна, например, тоже обошла Надю стороной, если выражаться метафорически, и ни одной ее песни Надя сходу вспомнить не смогла бы, но, окажись Мадонна сейчас здесь, в театре драмы города Бореево, разве бы Надя не захотела остаться?

Моренко, конечно, величина иная, но все же.

Со стаканчиком кофе она отправилась по лестнице, прошмыгнула в щель приоткрытой двери и оказалась в зале, где все было типично и узнаваемо. Театры драмы провинциальных городов были такими же одинаковыми, как и администрации. Ряды кресел, портеры, ложи, сцена, люстры и лампы, под ногами зеленые ковры – и захватывающее дух ощущение грандиозности, значимости, простора.

В рядах высились редкие головы, в основном седые. Кто-то покашливал и шептался. Надя присела с краю, у прохода, пару минут цедила горячий кофе, боясь, что звуки разнесутся по залу и выдадут ее дилетантство с потрохами. Кто же пьет кофе в театре? Только шампанское!

Внезапно на сцене появился Моренко. Он изменился: плечи расправлены, подбородок вскинут, шагает широко, решительно. Нет больше скованности и напускного безразличия. В руке держал гитару, за гриф, и размахивал ею так, будто собирался приложить об пол.

Стремительно прогрохотал ботинками к стулу, упал на него, поправил микрофон и сказал громко, уверенно:

– Романс!

Тут же начал играть. И как заиграл! Надя забыла про кофе, шепчущихся седовласых в зале, да и про зал забыла тут же. Сидела с приоткрытым ртом.

Пальцы Моренко бегали по струнам, извлекая звуки, которых, наверное, никогда раньше не существовало. Звуки выстраивались в текучую мелодию, заполнявшую пространство. Мгновение – и в зале не осталось воздуха, только романс, чудесный медленный романс, перекинувший мостик из далекого прошлого в настоящее.

– Рок-баллада! – объявил Моренко, не останавливаясь.

Тут же порвался ритм, сменилась динамика, и сердце Нади застучало в висках в такт, по затылку прошла дрожь.

И потом: дворовая!

Эх, яблочко, куда ты катис-ся!

И потом: медляк!

И потом: классика! Раз, второй, третий…

…она вышла из зала на негнущихся ногах, прошла в туалет и вылила остывший кофе в раковину.

Моренко продолжал репетицию, но уже не так интенсивно. Он не выдохся, а, кажется, прошел пик задора и вернулся к своему меланхоличному настроению. Надя ушла, воспользовавшись паузой.

В пустом холле была слышна далекая мелодия, но слабо, не увлекала.

Пересохло во рту. В телефоне обнаружилось шесть сообщений от Ранникова. Рабочий день закончился, они собирались встретиться. И где же ты, любимая? Где же, милая? Перематывая сообщения, Надя чувствовала легкую горечь, как от недавнего прослушивания романса. Ответила, что скоро будет дома, пусть подъезжает, после чего вышла из театра драмы, отрезав тяжелой дверью гитарные переливы.

Глава третья

Секс вышел скомканный и быстрый.

С Ранниковым иногда случались фальшь-старты, особенно когда давно не виделись. Хотя, признаться, гораздо чаще он делал все как надо.

– Перекур. Дай паузу, потом продолжим.

Он встал, голый, у приоткрытого окна и закурил, пуская дым на улицу сквозь москитную сетку. Его могли увидеть с улицы, даже в темноте, но Надя промолчала на эту тему. Ей нравилось лежать, свернувшись клубком, и смотреть, как Ранников вот так курит, задумчивый и красивый. Ее. Хотя бы на время.

До Ранникова у Нади было всего два серьезных увлечения. Оба раза с мужчинами старше лет на семь-восемь. Первый – преподаватель в университете. Не очень красивый, но умный, с ним можно было бесконечно разговаривать. Препод раскрыл ее в сексе, научил многим интересным приемам и вообще был больше по плотским утехам, нежели по духовным. Надя привязалась к нему именно что физически, как к первому сексуальному партнеру, но уже через год выяснила, что у преподавателя таких вот юных девочек целый гарем. На том отношения и прекратились.

Второй – директор по связям с общественностью в Ярославском доме культуры, где Надя работала первые два года после универа. Его имя было Владлен, Надя запомнила, потому что с разговора про Владимира Ильича, революцию и Даздраперму началось их знакомство.

Владлен был обаятельный. Бывает такая черта у людей: вроде бы на лицо не симпатичный, нос картошкой, зубы неровные, а как-то незаметно очаровывает. Этот шеф очаровывал незаметно, будто заматывал в паутину. Надя не успела опомниться, а он уже свозил ее в отпуск в Египет, познакомил с родителями и уговаривал переехать в его съемную двушку возле работы. Рассорились из-за ребенка. Шестнадцатилетняя дочь от первого брака занимала в сердце Владлена доминирующее положение. Проще говоря, он был от нее без ума, всюду таскал за собой, всячески помогал и постоянно о ней говорил. В Египет они мотались втроем, и уже тогда Наде было неловко и неудобно, особенно когда дело доходило до интима. В той самой двушке Владлен жил тоже с дочерью, то есть фактически приглашал Надю влиться в готовую семью и сразу стать матерью подростка. Она долго колебалась, но, когда Владлен принялся обсуждать их совместную жизнь втроем, все эти поездки за рубеж, подготовки к поступлению в университет, семейные праздники и так далее, Надю отворотило окончательно, и она ушла.

Третьим стал Ранников, тоже начальник, и тоже все было непросто. Жена, ребенок, затянувшиеся отношения, которые никто из них пока не мог прекратить.

Она смотрела, как Ранников курит, стряхивая пепел в горшок с цветком, и думала, что у нее зависимость. От сложных отношений. Или судьба такая, идиотская, находить мужиков, с которыми все не то.

Не в первый раз думала, все никак не могла найти ответа, почему именно так и почему именно с ней. Чем заслужила? Почему нормальные мужики на нее не ведутся? Или дело не в ней, а в том, что мужиков нормальных вокруг нет? Надя вроде не привередливая, ей не нужно от отношений, чтобы заваливал цветами, дарил квартиры и машины, возил на Мальдивы. Ей бы, как по шаблону, простого человеческого счастья. Чтобы ночью было к кому прижаться и заснуть. Разве многого просит?

Впрочем, а почему решила, что Ранников не тот? Может, судьба у них такая, на двоих: мучиться в отношениях, пытаясь объединиться, как кусочки разных пазлов. Если задуматься, они подходят друг другу именно так, в состоянии любовников. Достигли своего пика.

Ранников вернулся в кровать, лег на спину, закинув руки под голову. Надя прильнула, обняла. На улице темнело медленно, тени ползли по полу, и становилось серо, сумеречно. Надя почему-то не любила летние закаты. Как будто между днем и ночью возникала долгая пауза, ни то ни се, уже и не до активностей, но еще и не до сна.

– Как тебе город? – спросил Ранников. От него пахло сигаретами и одеколоном. На вспотевшем виске пульсировала венка.

– Я его толком не рассмотрела еще. Как будто похож на Ярославль. Та же река, набережная, администрация, театр. Центр весь из двухэтажных домиков, а если свернуть с проспекта, то бездорожье.

– Мелкий слишком, – кивнул Ранников. – За две недели изучил вдоль и поперек. Пешком можно за полтора часа насквозь пройти. Тесный.

– Тесный?

– Ага. Я как будто в ссылке, знаешь. Не городок, а тюрьма.

– Ярославль тоже не шибко большой.

– Тут ты права. Он тоже как тюрьма, но знакомая. Я привык к нему, мне большего и не нужно было, уже не замечал. А тут заметил, что тесно.

Ранников глубоко вздохнул и продолжил:

– Мои тоже жалуются. Тут даже доставки еды нет, представляешь? Мелкая ноет, что за чипсами нужно ногами топать сто метров. Совсем обленилась, жопа шире моей скоро будет.

– Оставил бы их там. Чего жалуются.

– Рядом хотят быть, в том-то и дело. А я…

– Что? – Она привстала на локте.

– Не могу отвязаться, – коротко ответил Ранников.

Стандартный его ответ. Непонятно, не хочет или не может. Надя уже устала разбираться.

– Я разведусь, – добавил Ранников и обнял Надю. Она прижалась носом к его груди. – Дождусь, как Ленке восемнадцать исполнится, и все, сразу с концами. Пока не могу, ты же понимаешь. Все слишком сложно.

– Понимаю, – тоже стандартное. – А жаба эта у вас в администрации, конечно, та еще.

– Галина Евгеньева? Угу. Три шкуры с меня дерет. Как будто я сюда приехал только вокруг Моренко суетиться. Пуп земли. Величина. А на самом деле кто? Как эти звезды из девяностых, забытый музыкантишка, который нравится сейчас только жабе и ее подругам из дома престарелых.

Надя сказала:

– У него крутая музыка, кстати. Я послушала. И на репетиции тоже.

– И симпатичный, да? – ухмыльнулся Ранников. – Говорят, не женат. Скорее бы уже прошел фестиваль, Моренко свалил отсюда, а меня оставили бы в покое, – продолжил он. – Вымотался. Одно к одному. Вот раньше времена были: сидишь себе на совещаниях, тупишь в телефон… а сейчас? Как все закончится, мчу в отпуск. На море, подальше отсюда. Поедем со мной?

– А как же твоя семья? – спросила Надя, заранее зная ответ.

– Ну, я придумаю что-нибудь. – Ранников шевельнул плечом и провел ладонью по Надиным волосам. – Решено, на моря. Выдохнем и забудем эту дыру как страшный сон.

Сквозь открытую форточку тянуло ночным сквозняком, и Надя на короткое мгновение действительно поверила, что все будет хорошо. Все-все.

Она проснулась от телефонной вибрации. Сотовый дрожал возле подушки, тускло подсвечивая экраном, будто кто-то насильно выдавливал из него ночную мелодию.

Два тридцать. Ранников ушел еще до полуночи. Вернее – сбежал, вспомнив, что жена ждала его после ужина. Он наплел ей ранее, что сидит в баре с коллегами, забыл об этом, а когда вспомнил, запаниковал и умчался, только и видели.

Сейчас звонил Моренко.

Надя, приподнявшись на локте, долго смотрела на экран, соображая, надо ли поднимать трубку. С одной стороны, время не рабочее, пошел бы Моренко к черту. А с другой… мало ли что могло произойти. Минуту назад ей снилось Черное море, где-то под Геленджиком или Джубгой, а она сидела за столом прямо на берегу и заполняла отчет о встречах Ранникова. Жарило солнце, босые пятки жгло горячим песком. Ручка почему-то оставляла кляксы на бумаге. И вот проснулась. Не море, а Волга. Не Ранников, а Моренко, чтоб его. Сон оставил чувство тревоги, и оно перекинулось в реальность.

Звонок прервался, но возобновился вновь. Надя приняла вызов.

– Алло?

– Надежда, приезжайте, – пробормотал в трубку Моренко. От интонаций голоса у Нади вдруг свело живот. Голос человека, который только что порезал себе вены, лежа в ванной. Надя, конечно, не знала, как разговаривают в такие моменты самоубийцы, но почему-то сейчас четко нарисовала себе реалистичную картинку.

– Вы в гостинице? – спросила она, вскакивая с кровати. – Я мчу. Я быстро. Тут пешком…

Вернее, бегом. Все всегда куда-то бегут.

Оделась в два счета, выскочила в прохладу ночи, побежала наискосок через мелкий пустой парк. Городок, как и подобает провинциальным городкам, будто вымер в это время. Темные окна, тихие дороги, ни одного автомобиля, ни одной горящей витрины. Если в квартире было душно, то на улице прохладно, со стороны реки гулял ветер.

Надя вспомнила, что последний раз бегала вот так в два часа ночи по улицам еще в студенческие годы, когда тусовались с подругами до рассвета. Минувшие дела, сейчас не до них.

В гостинице двери были заперты, за стеклом была видна пустая стойка ресепшена под приглушенным светом. Надя постучала несколько раз, дернула дверную ручку. Откуда-то из полумрака показался лысый паренек лет двадцати пяти с серьгой в левом ухе. Помятый ото сна и неожиданности. Впустил без вопросов, то ли узнал, то ли не сообразил.

Надя взлетела на этаж, оказалась перед номером Моренко и заколотила кулаками в дверь. Гулкие удары разнеслись по пустому тихому коридору, и показалось, что сейчас распахнутся вообще все двери вокруг и проснувшиеся жильцы набросятся на Надю с тысячами обвинений. Но нет, тихо и пусто.

Зато открыл Моренко. Он стоял перед Надей, одетый только в синие трусы и гостиничные тапочки. Был пьян, пошатывался, держался за дверную ручку. Нервно ухмылялся.

– Проходите, Надя. – Он посторонился, обронив при этом левый тапок.

Надя проскользнула внутрь номера, почувствовав исходивший от Моренко жар, а еще букет ароматов алкоголя, сигарет, каких-то трав и даже шампуня. Весь номер пропах, будто внутри разорвалась бомба запахов.

Стол был уставлен пустыми бутылками из-под коньяка, три штуки по ноль семь. Плюс несколько банок с энергетиками. На ковре между столом и кроватью валялись электронные разовые сигареты разных цветов. Еще две пачки обычных сигарет на кровати. Там же, на опрокинутых подушках и взбитом одеяле лежали белые пластиковые контейнеры с остатками еды: корейская морковка, кусочки курицы в панировке, суши, ломтики огурцов и помидоров, какие-то салаты с майонезом и свеклой.

– Мне очень плохо, – пробормотал Моренко за Надиной спиной и закрыл дверь. – Видите.

– Да уж… – У нее не осталось слов.

Неслась, как конь, беспокоилась, а тут это. Творческому человеку плохо, называется. Причем плохо по-шаблонному, как в фильмах: напиться, выкурить сигаретку, глядя на ночной город за окном, а потом позвонить малознакомому человеку и…

Она прошлась по номеру, машинально наводя порядок. Собрала бутылки, уложила их в мусорную корзину под столом. Туда же выбросила пустые контейнеры. Сигареты – электронные и нет – убрала на подоконник. Распахнула окна, чтобы выветрить запахи. Голова кружилась от дыма. В ночи перемигивалась лента фонарей вдоль набережной. Полная луна висела над Волгой.

У тумбочки лежали гитара и планшет, на котором была включена какая-то программа с кучей диаграмм, кнопок и с раскладкой пианино. Черно-белые клавиши беззвучно нажимались сами собой.

Моренко все это время стоял у входной двери, переминаясь с ноги на ногу, и смотрел на Надю жалостливо, пьяно, как алкаш у супермаркета, выпрашивающий деньги. Пару раз, словно забывшись, он хлопал себя по вспотевшим бокам. Сигарет в карманах несуществующего халата не находилось. Надя же заметила, что Моренко, несмотря на возраст, выглядит неплохо. Подтянут, мускулист. Лучше Ранникова, у которого в последние годы вырос заметный живот.

Надя заглянула в ванную в поисках пустой мусорки и обнаружила странное. Все полотенца Моренко сложил в раковину несколькими слоями. Полотенцем для ног перемотал кран. Халаты лежали в поддоне душевой кабины, а сам душевой шланг тоже был завернут в еще одно.

– Это что такое? – спросила Надя, не удержавшись. Тон вышел злой, неподобающий. Но плевать. На часах почти три, и никто не позволит ей поспать подольше.

– Я же говорю, мне плохо, – пожал плечами Моренко. – Можно закурить?

Голос его звучал уже не так скверно, как по телефону.

– Нельзя. Дайте проветриться. Что у вас стряслось, расскажете?

Он снова пожал плечами.

– Понимаете, Надя. Здесь… я не хотел ехать. Мне это зачем? Меня просили, уговаривали, даже угрожали, а я не хотел. Это как…

– Даунгрейд, – ввернула Надя слово, которое недавно слышала. – Вы суперзвезда Советского Союза, лауреат кучи премий, и вдруг крохотная сцена и какой-то местечковый фестиваль, да?

– Сложно, – кивнул Моренко и облокотился о стену. Стоять ему явно было трудно. – Понимаете, я живой только по одной причине. Из-за нее я здесь. Но все равно что мертвый уже.

Надя принялась выгребать из раковины полотенца и складывать их.

– Потом у меня два друга умерли, – продолжил Моренко. – Хорошие близкие люди. Кольку я знал лет тридцать. Мы еще на гастролях по Дальнему Востоку познакомились. У него был идеальный слух, мог по нотам любую мелодию разложить, даже если она играла через дешевое радио в плацкарте. Я у него многому научился, если честно. До Кольки играл по наитию, а потом стал профессионалом.

– Что с ним случилось?

– Утонул. Поехал в горы весной, на горячие источники. Знаете, где можно купаться в минусовую погоду, потому что вода горячая из-под земли бьет. Ну вот он и купался, потом вылезал и бежал, голый, к озеру, где вода ледяная. Как будто из бани в снег. Говорят, контрастность отлично на здоровье влияет. Так он в один из дней нырнул в холодную воду и не вынырнул. Сказали, от резкого перепада сердце схватило. Он ведь не молодой… Я все же закурю.

Пошатываясь, Моренко подошел к окну, перебрал разноцветные электронки и затянулся фиолетовой. Ветер шевелил занавески, разгоняя сладковатый дым по номеру. Надя вышла из ванной, на ходу складывая халат.

– А второй?

– Утонул, – повторил Моренко. – Все тонут, представляете? Марк, дружище, в двухтысячном познакомились, как сейчас помню, в Омской филармонии. Он не музыкант, а из администрации. Прекрасный человек. Жена, четверо детей. Последние двадцать лет организовывал все мои концерты. Тяжело, знаете, организовывать, когда тебя постепенно забывают. А он справлялся. Плевал на все, на капитализм этот, на аренду, рекламы и справлялся. При нем всегда полные залы.

Моренко помолчал, глядя в ночь.

– Он помогал, как никто. Близкий друг. У меня почти не было друзей… Три недели назад в собственной ванне захлебнулся. Ушел полежать и больше не вышел. Жена забеспокоилась минут через сорок, но было уже поздно.

– Ужасная смерть, – пробормотала Надя.

– Верно. Два друга за полгода. Главное, я же знал, что так будет. Люди стареют и умирают, их время проходит. Пора уступать дорогу другим. Мое время тоже подошло к концу, поэтому я здесь. Из-за друзей и из-за себя.

Внезапно оживившись, он подбежал к планшету.

– Я же вас не просто так позвал, Надя. Вот послушайте! Послушайте! Возможно, это последняя моя мелодия, кто знает? Возможно, она не просто так оказалась в моей голове!

Моренко прибавил громкость, и номер заполнила тягучая медленная мелодия. Надя разобрала скрипку, ударные, гитару, но инструментов было больше. Они наслаивались друг на друга, что-то выходило на первый план, что-то почти замолкало, но продолжало играть на заднем фоне.

Надя застыла, нырнув в мелодию, как под воду. Не сама нырнула, а ее бросили туда – резко и безжалостно. С головой.

Перебор струн. Мягкие нажатия клавиш. Духовые. Она мысленно представила оркестр, играющий только для нее, в этом небольшом номере, в замкнутой акустике. А звуки – это волны, поднимающие в воздух, покачивающие, расслабляющие. Ноги подкосились, и Надя села на ковер. Моренко сел рядом. Запах перегара и сигарет удивительным образом смешивался с мелодией и дополнял ее. Волосы на груди у Моренко были курчавые и седые. Наде захотелось погладить их. Капли пота скопились в ложбинке под кадыком.

– Прекрасно? – спросил Моренко, глядя ей в глаза, как гипнотизер на представлении.

– Прекрасно, – выдохнула Надя.

Мелодия заставила ее вспомнить о подруге Лене, которая осталась в Ярославле. Они вместе жили в общаге университета, потом снимали двушку на Ленина, потом разбежались, когда Лена познакомилась с будущим мужем, а Надя замутила с Владленом. Лена развелась через несколько лет, и они снова жили вдвоем, заливая девичье горе шампанским и вином чуть ли не каждый вечер. Потом в жизни Лены возник второй будущий муж, и тот брак длился до сих пор, и Лена была вроде бы счастлива, хотя Надя давно не интересовалась, как у нее дела. Кто же интересуется делами, когда человек счастлив?

Мелодия играла на струнах ее воспоминаний, окрашивая их в теплые тона ностальгии. Наде захотелось выпить, она поймала себя на том, что ощупывает взглядом полупустую бутылку коньяка, оставшуюся на столе у зеркала.

Моренко убрал звук, и Надя будто резко вынырнула из-под воды. Глубоко вздохнула, потом еще раз. Пересохшие губы сделались шершавыми.

– Вы гений, – пробормотала она.

Моренко грустно улыбнулся и положил планшет экраном вниз на кровать.

– Что вы почувствовали?

– В каком смысле?

– Ну вот сейчас, когда слушали мелодию. Какие ощущения, эмоции, воспоминания? Что-то же сработало, да?

Еще как сработало.

– У меня была подруга, – сказала Надя. – Она любила повторять, что жизнь одна и ее надо прожить по полной. Ничего не оставлять. Как будто это бутылка вина, которую пьешь до последней капли.

– Так.

– Мы с ней обошли все бары и ночные клубы Ярославля. Впутывались во все приключения на свете. Чего только не было… Потом она удачно вышла замуж, родила, и настал момент, когда мы перестали общаться. Так часто случается. Я уже о Ленке и не вспоминала несколько лет. А сейчас слушала мелодию и вспомнила. И знаете, это было светлое воспоминание о прошлом, теплое. Но вместе с тем горькое, как любая ностальгия.

– Почему горькое?

– Мне кажется… – Надя запнулась, собираясь с мыслями. – Когда Ленка говорила, что хочет прожить полную жизнь, до дна, она не имела в виду брак, рождение ребенка, квартиру. Она хотела чего-то более яркого. Нет, семья – это тоже круто, не спорю. Но значение в другом. Смысл другой. Ленка как будто споткнулась на пути к какому-то определенному счастью, а потом свернула к другому.

– Про себя вы так же подумали?

Она кивнула.

– Я тоже споткнулась где-то. И свернула. Не знаю даже, что там за поворотом. Такая вот мелодия у вас. Навевает всякое.

– Вы хороший человек, Надя, – сказал Моренко. – Простите, что позвонил. Вы, должно быть, подумали, что я собрался покончить с собой, но это не так. Мне просто страшно. В первую очередь оттого, что я оказался здесь. Не могу напиться до беспамятства, не получается. Приходится терпеть. А я не люблю этот город. Ни за что бы не вернулся, если бы не мои погибшие друзья…

– Понимаю.

Ни черта она не понимала. Мелодия все еще кружилась на задворках сознания, и ощущение ностальгии сменилось ознобом настоящего.

Надя осмотрела номер. Вроде стало чище. Хотя она ведь не убираться сюда приехала.

– Приезжайте завтра часам к одиннадцати, – попросил Моренко. – Съездим к реке. Если вы не против. Посмотрим.

Она хотела ответить, что не может отказаться, но вместо этого просто кивнула и направилась к выходу. Колотило в затылке. Внезапно очень захотелось спать. На часах – половина четвертого.

– Доброй ночи, – сказал в спину Моренко.

– Доброй ночи, – ответила Надя и вышла в коридор.

Глава четвертая

Жаба положила на стол перед Надей несколько папок-скоросшивателей.

Как быстро вешаются ярлыки. Не Галина Сергеевна – а жаба. Вот так сразу и не обычный сотрудник администрации, а что-то противное, скользкое и враждебное.

– Здесь приказы на выделение средств по организации фестиваля, – сказала жаба. – Разберите, подготовьте Ранникову, милочка. До обеда. И не хлопайте глазищами, тут ничего сложного нет.

Надя, конечно, не выспалась. Была помятая и уставшая, хотя с утра постояла под душем полчаса и старательно наводила марафет. Казалось, что все вокруг видят ее опухшее лицо и красные глаза.

– Как там наш великий музыкант? – спросила жаба. – Требовал что-то неординарное? Гребешки в соусе или проституток?

– Не требовал. Нужно в одиннадцать за ним заехать, проводить к площадке фестиваля. Потом на репетицию. Спокойный человек.

Жаба кивнула, внимательно разглядывая Надю. Сейчас скажет, что слышала историю про ночной вертеп в отеле, почти обнаженного Моренко, курево и алкоголь и все такое. Но она промолчала и вышла из кабинета. Сразу стало легче дышать.

Бывают же такие люди, в присутствии которых даже воздух вокруг становится спертым.

В кабинете было жарко, прозрачные занавески не спасали, а окно выходило как раз на солнечную сторону. Слабенький кондиционер едва гудел, и Надя, пока возилась с приказами, поняла, что если не выскочит на улицу выпить кофе, то уснет прямо за столом. Все тело сделалось ватным, податливым, а еще новая мелодия Моренко навязчиво лезла в уши.

Определенно, нужно развеяться.

Она собрала документы в папки, вышла из кабинета в коридор. Дверь в кабинет напротив была открыта. Ранников сидел за столом, пялился в планшет и что-то читал, шевеля губами. Белая рубашка покрылась темными пятнами пота, лицо тоже вспотело.

– А, Надьк, – буркнул он, на мгновение оторвавшись от планшета. – Прекрасно выглядишь. Что там у тебя?

– Приказы. Жаба притащила. Тебе нужно подписать, это все про фестиваль.

– Проклятый фестиваль. Проклятая жаба. Подведет меня под расстрел. – Он говорил без интонаций. Просто констатировал. – Положи вон туда. Доберусь попозже. Как там наш музыкант?

Все сговорились, что ли?

– Сходит с ума, – сказала Надя, укладывая папки на край стола, к другим таким же. – Вызвонил меня ночью. Я думала, хочет покончить жизнь самоубийством, а он просто новую мелодию написал. Дал послушать. Представь, я прилетела в два часа ночи в отель, а он там в одних трусах, с сигареткой, нажрался в хлам.

– В трусах, говоришь? – Ранников посмотрел на Надю внимательно, нахмурив брови.

– Ага, и еще пустых бутылок тьма…

Она рассказала обо всем, что происходило в номере, отметив, как меняется выражение лица Ранникова. Быстро догадалась, что это значит, но не остановилась, пока не закончила. Потом спросила:

– Ревнуешь, что ли?

– Надьк. Ну что ты. К старику-музыканту? Ты на таких не велась никогда.

– А если возраст такой, что поведусь? – Она не хотела уколоть, но не удержалась. Это от недосыпа.

Ранников нахмурился сильнее. Мягко отодвинул планшет в сторону.

– Если тебе не нравится с ним общаться, могу перевести на кого-нибудь. Сложно, но выполнимо. Ты же знаешь, я для тебя все сделаю. Только скажи. Снимем бремя, так сказать. У тебя и так дел вагон.

– Так вроде не на кого переводить. Мы с тобой в одной лодке. Пережить нужно, да? – Она наслаждалась моментом его ревности. Такой Ранников ее возбуждал. – Не переживай. Мы этой ночью нашли общий язык. Мне даже кажется, что Моренко действительно гений. Он такую музыку написал, закачаешься. До сих пор не отпускает.

Ее всегда забавляли резкие перепады настроения Ранникова. Вот он спокойный и деловой, а вот уже ревнивый и буйный, готовый влезть в драку, перевернуть горы, ну или просто поорать. Схватил ручку, стал нервно крутить ее пальцами.

– Гений, говоришь. Ну хорошо. Ну ладно. В одних трусах. Ага. И долго вы с ним сидели?

– Около часа. Не выспалась вот. И он тоже, наверное. – Надя посмотрела на часы. – И скоро пора к нему ехать. Попросил отвезти к реке, где будет фестиваль.

– Зачем?

– Я не интересовалась.

– Верно, не до этого же было…

– Ты злишься почему-то? – наивно поинтересовалась Надя. Тут же решила, что пора заканчивать. В конце концов, он ведь не сделал ничего плохого, чтобы вот так его распалять до бесконечности. – Не переживай. Чисто деловые отношения. Ты прав, он старый и неинтересный. Не люблю творческих людей, в них много непостоянства.

Надя даже подошла ближе и мимолетно коснулась губами вспотевшей щеки Ранникова.

Он тут же остыл. Или сделал вид, что остыл.

– С ума тут сойду со всеми вами. Приглядывай, пожалуйста, за Моренко, но вот среди ночи не нужно ездить. Не твоя забота, что он там вытворяет. Ох уж эти звезды.

– Не поеду больше, обещаю.

Уже на улице, купив кофе в киоске возле администрации и спрятавшись в тени от палящего солнца, Надя подумала почему-то о жене Ранникова. Ревнует ли он ее к кому-то? Осталась ли ревность? Впрочем, долго размышлять об этом не хотелось, потому что в груди зарождался привычный уже комочек злости. Надя села на скамейку, закрыла глаза и позволила себе просто ни о чем не думать.

Моренко встретил ее на ступеньках отеля. От того Моренко, ночного, не осталось и следа. Утренний был гладко выбрит, причесан, прилично одет, в белую рубашку и джинсы. От него пахло не сигаретами и перегаром, а приятным тонким ароматом туалетной воды.

Приметив Надю еще издалека, Моренко заулыбался и поспешил к ней навстречу.

– Как я рад вас видеть, – начал он. – Признаться, думал, что после ночного происшествия вы ко мне на пушечный выстрел не подойдете.

– Ну нет. Что ж такого… – Надя засмущалась, прежде всего собственных утренних мыслей, когда действительно всерьез думала о том, чтобы больше с музыкантом не связываться. – У всех бывает. У меня вон депрессия непроходящая лет пять.

– Из-за чего? Если вопрос неуместен, прошу простить.

Они обогнули отель и вышли на набережную. Людей было полно, сновали самокатчики, дети на велосипедах и влюбленные парочки. Чудесное солнечное лето никто не хотел отпускать просто так.

– Разное, – отмахнулась Надя. – То одно, то другое.

– У вас есть муж? Дети?

– Вот теперь точно неуместно. Но нет. Бобылем, как говорится, живу. А у вас? Ну, то есть я читала, конечно, но не понимаю, сейчас вы как? В отношениях?

Моренко почему-то рассмеялся.

– В моем-то положении? Нет, тоже бобылем. Мне, милая моя, нельзя.

– Что нельзя? Жениться?

– Ага. Образно выражаясь. Есть, скажем так, моментики.

– Я не понимаю. Возраст? Контракт какой-то?

– Хотите мороженого? – Моренко бросился к ближайшему киоску, купил два рожка клубничного мороженого и два стаканчика холодного кваса. Долго возился с мелочью. – Вчера вы мне, а сегодня я вам. Услуга за услугу. В моем детстве тут тоже торговали чем-то. Семечки точно были, сигареты. Вон там стояли такие здоровенные аппараты с газировкой. Подходишь, кидаешь монетку, и в граненый стакан наливается шипучка. В сто раз вкуснее настоящей. И еще можно было спуститься прямо к реке, сесть на траву, лузгать семечки и смотреть на воду. Тишина. В тишине мысли спокойнее. И думать приятнее. Когда я сидел вот так на берегу, мелодии придумывались сами собой. Те самые, первые.

Они шли по набережной, и Моренко торопливо, с детским задором рассказывал о своем детстве в Бореево. Со вчерашнего дня он стал заметно веселее, воспоминания наполнились теплотой. Надя узнала о том, что в Бореево было всего две школы, причем одна – для детей из разных ближайших деревень. Их привозили на автобусах по утрам и увозили после обеда. Деревенские дети казались Моренко неграмотными чумазыми дикарями, и он с одноклассниками кидал им хлеб, как голубям. За это потом получил нагоняй от матери, а еще позже, классе в седьмом, влюбился в деревенскую дикарку Валентину и слонялся за ней целый год, добиваясь признания. Валентина походила на русалку, с большими зелеными глазищами – вот как у вас, Надя, – и пленила почти всех парней в двух школах. Но в итоге она выбрала мускулистого Кольку из десятого. Он стал бандитом и увез Валентину в Москву.

Рассказав штук пять историй про школу и юность, Моренко внезапно замолчал и погрузился в свои мысли, улыбаясь чему-то внутреннему. Как раз дошли до спуска к фестивальной площади. Заборы частично убрали, но пройти все равно было нельзя. На высоких металлических конструкциях трепетали растянутые транспаранты: «Волга – мать России» и «Бореево – сто лет на волне народной песни». Вдалеке была видна сцена, торчали арматуры и прутья, на которые работники натягивали плотное брезентовое полотно синего цвета.

– Знаете, вон там, за баррикадами фестиваля, если дойти до порога реки и продраться сквозь рогоз, можно выйти на мель и перебраться на другую сторону Волги, – сказал Моренко. – Мы постоянно туда бегали школьниками. Другая сторона реки – это как другой мир. Там все незнакомое, иное. Хотите сходить со мной?

– Куда? – Надя не сразу сообразила.

– На другую сторону. Переберемся на планету Земля-2, подальше от людей и чудовищ. – Во взгляде Моренко снова, как ночью, зародилось что-то едва уловимое, безумное. Он добавил: – К черту все. Ну должна же быть у человека попытка к бегству. Когда уже ничего не жалко, да? Угрожают, угрожают, но что они мне еще сделают?

– Кто? Кто сделает? Вы о чем?

– Неважно. Идемте? Хотя нет, вам лучше отказаться. Вам-то бежать незачем.

Он перестал улыбаться, закурил электронку, глядя с прищуром на широкую Волгу. Ветер растрепал волосы.

Снова смена настроения. Старческое. Творческое. Гениальное. Может, таблетки пьет, а тут забросил?

– Я не в спортивном, – буркнула Надя. – Туфли на каблуках, джинсы. Куда мне? Наверное, останусь.

– Правильно. Бегство всегда непредсказуемо. Поэтому люди и не убегают, ждут конца в таком положении, как их поставили.

– Это уже оскорбительно…

Моренко не стал ее дослушивать. Он обогнул сетчатый забор, легко перепрыгнул через бордюр и зашагал по траве к реке. Как вчера. Точно, без таблеток и психического тут не обошлось.

– Постойте! – Надя бросилась за ним, каблуки сразу увязли в земле, пришлось их сбросить и спускаться босиком.

Некоторые прохожие остановились, наблюдая. Сейчас начнут снимать на телефоны, выложат в Интернете. Главное, чтобы Моренко не стал чудить.

– Не нужно идти, – отмахнулся он, когда Надя попыталась ухватить за руку. – Я сам. Попытаюсь. Ну, разок всего. Вчера, знаете, когда был в номере, причудилось всякое. Твари речные, покойнички без глаз. И тут мне сразу все вспомнилось. Договор, невеста, алчность моя ненасытная. Грех, знаете, в тщеславии. А что мне кто сделает? Я богатый гость!

– Что вы такое несете? – Она обогнала Моренко на склоне и пошла чуть впереди, чтобы удержать того от прыжка в воду. Камешки и сухая трава царапали подошвы.

– Я, Надя, совершил ужасную ошибку в жизни. И нет мне покоя, – пробормотал Моренко.

Дойдя до реки, он резко свернул вправо и углубился в скрипучие заросли рогоза. Забора тут уже не было, поэтому Моренко быстро обогнул стройку и вышел к месту, где заканчивалось благоустройство набережной.

– Вы же не собираетесь топиться? – спросила Надя.

– Если бы, – ответил Моренко.

Шли минут семь. Прохлады от реки никакой не было, берег стал выше и круче, трава сделалась мелкой, колючей, идти по ней – все равно что по стеклянной крошке. Надя обернулась и поняла, что набережная, палатки фестиваля, транспаранты, гигантская голова водяного, да и вообще цивилизация с людьми и телефонами, дорогами и автомобилями остались далеко. Слева – холмы с редкими домиками (видовые веранды, элитные застройки, наглухо огороженные высокими заборами) и макушки леса. Справа – широкая Волга. Из-за холма показался белый трехэтажный пароход, прогремел гудком. Моренко поморщился.

– Знаете историю про Садко? – спросил он внезапно.

– Конечно. Купеческая новгородская былина.

– Верно, про музыканта, который заключил сделку с речным царем. Там для него все хорошо кончилось, потому что это была выдумка купцов, обеляющая их профессию. Говорят, дело происходило не в Новгороде, а где-то в этих краях.

– У каждого города есть похожие легенды.

– И речной царь везде свой. Местный. Не царь даже, а князь, но кого это волнует?

Моренко остановился у высохшего дерева, склонившегося над рекой так, что корни наполовину вывалились из земли.

– Где-то здесь была мель… Эх, память. Кажется, что помнишь все в мельчайших подробностях, а на деле…

– Зачем нам на другую сторону? От кого вы бежите?

– От него самого, от царя, – пробормотал Моренко и зашагал дальше, разглядывая воду. – Я вот подумал ночью, что если удастся сбежать из города, то, может, он меня и не вернет больше? Мне терять некого, царь всех забрал. Смотаюсь за границу, там свои цари и султаны, может, и не дотянется проклятый. По-хорошему, и приезжать не нужно было. Но они меня заставили.

Голос Моренко сорвался до невнятного бубнежа. Надя заметила, что он сильно вспотел и сгорбился. От утренней ухоженности и бодрости ничего не осталось. Скорее вернулся тот Моренко, ночной, сумасшедший.

Точно, сумасшедший. И она одна тут с ним. Замечательно.

На реке вдалеке показался белый теплоход.

Надя достала телефон, благо сеть ловила, уверенные три палочки. Набрала Ранникову сообщение и скинула геолокацию. Пусть или сам приезжает, или вызовет кого-нибудь, пока не поздно. Ранникова не было в сети уже час, и Надя хотела было позвонить, но тут увидела людей.

Невысокие тени отделились от зарослей неподалеку и направились к ним. Моренко остановился, поднеся ладонь к глазам. Солнце было за спинами людей, поэтому Надя не сразу разглядела, что это четверо мужчин, всем лет под тридцать, короткостриженые, спортивные, в «адидасах» и кроссовках. Такие прикиды она видела разве что в фильмах про бандитов девяностых. И еще странное: одежда висела на них не по размеру, была мокрая, а обувь громко хлюпала при шагах. Будто эти люди только что купались прямо так, не раздеваясь.

– Куда путь держите? – спросил один из мужчин, коренастый, с золотым зубом спереди.

Они остановились метрах в двух, разом запустив руки в карманы спортивных штанов, будто нарочно показывали расслабленность и дружелюбие. Но у Нади это вызвало обратный эффект. Ей захотелось броситься бежать, как можно быстрее, к цивилизации и людям.

Запахло водорослями и тиной, ветер швырнул в лицо запахи с Волги.

– Нам бы на ту сторону реки, – сказал Моренко негромко.

Золотозубый коротко мотнул головой.

– Не выйдет, товарищ музыкант. Вам выступать. Репетиции, все такое. Оставайтесь в Бореево, как положено.

– Воротитеся домой, – добавил другой мужчина тихим водянистым голосом.

Моренко качнул головой. Надя сообразила, что крепко держит его за локоть. Ветер взвыл сильнее, из-за холмов показались тяжелые грозовые тучи. С теплохода донеслись обрывки веселенькой музыки, что-то из Юры Шатунова.

– Мель вон там, – сказал Моренко и сделал шаг к мужчинам. – Метров десять, я вспомнил. Узкая полоса такая, в полметра шириной.

Мужчины напряглись. Лица у них были мокрые, как и волосы. Из ушей и носа текла вода.

– Нельзя! – сказал один из них. – Сказано же, ну. Товарищ музыкант, не грешите.

– Кто бы говорил, – ухмыльнулся Моренко.

Он неожиданно резко подался вперед, выдернул левую руку из кармана, и Надя разглядела зажатый в кулаке кухонный нож. Быстрый удар наотмашь – лезвие рассекло мужчине с золотым зубом щеку, от глаза до скулы. Надя закричала, отпрянув. Мужчина вскрикнул тоже, попятился.

Тут случилось странное. Кожа на месте пореза разошлась в стороны, будто раскрываясь, но вместо крови оттуда хлынула мутная серая вода с примесью красного. Она выходила толчками, залила мужчине лицо, грудь.

– Ну что ты, сука, делаешь! – как-то жалобно и с укоризной крикнул мужчина, развернулся, в два прыжка оказался на краю берега и сиганул в Волгу ласточкой. Тяжелые волны скрыли его целиком.

Несколько секунд Надя стояла, вытянув шею, следила за водой в надежде, что мужчина вынырнет, но нет – никого.

– Пустите, молодые люди, или как? – вкрадчиво поинтересовался Моренко между тем.

На него напала хищная ярость, искажающая черты лица. Моренко поигрывал ножом, будто заправский бандит. Еще одна личина гения.

Трое мужчин отступили, но не отошли. Один торопливо что-то вынул из кармана спортивной куртки, стал разматывать старую потемневшую от влаги сеть. Она оказалась большой, хватило всем троим. На сети густо налипли водоросли, болтались дохлые мелкие рыбешки и пустые раковины.

– Не нужно, не делайте глупостей, – пробормотал один из мужчин.

– И что вы мне сделаете?

– Ничего. Но…

Прошло несколько молчаливых секунд. Надя попятилась. Моренко долго смотрел на реку, на удаляющийся теплоход. Тучи набежали стремительно, будто специально. Загромыхало прямо над головой, ветер сделался прохладный и свежий.

– Я сейчас полицию вызову, – сказала Надя. – Вы что тут, девяностые решили вернуть? Наряд быстро разберется, а потом каждого минимум на пятнадцать суток усадят.

Надя сделала шаг к мужчинам, отметила, что лица у них не злые, не бандиты это. Как минимум – не настоящие. Ей и раньше доводилось прикрикивать на таких вот антисоциальных товарищей, а на практике в Ярославле вообще два месяца отработала в СИЗО, непонятно зачем. Нагляделась всякого. Старый майор, седой насквозь, учил ее, как себя вести, если нападет насильник или из подворотни вдруг выползет гопота. Он говорил: «Ты мелкая и красивая, все думают, что пищать будешь, как мышка, поэтому работать нужно на противоходе. Прикрикни, да чтобы голос был твердый, как будто приказы отдаешь. Андэстэнд?»

Она андэстэнд и потом практиковала, с удовольствием отмечая, как гопники или пьяницы превращаются перед ней в покорных ягнят.

– Вы меня слышали? – прикрикнула Надя, хотя сама все еще крепко сжимала локоть Моренко. – Быстро ушли отсюда, чтоб душ ваших не видела.

– Так и не увидите, мадмуазель, – натужно улыбнулся один. Двое других сплюнули густой слюной в траву. – Душ-то наших давно нет.

– Пойдемте, Надя, – велел Моренко и потащил ее за собой. – Вы женщина бойкая, это отрадно, но не перегибайте. Зла на них не держу.

Нож исчез в кармане джинсов. Они возвращались к облагороженной набережной.

– Постойте! – буркнула Надя. Она только вошла в раж. Хотелось действительно вызвать наряд, наорать на этих наглых мужиков. – Что тут произошло? Объясните мне? Кто эти люди?

Снова загрохотало. Волны на реке сделались беспокойными, пенистыми, вода потемнела. Шагов через двадцать Надя обернулась и обнаружила, что мужчины исчезли. Остались поле, холмы и редкие деревья. Сухая ива тяжело скрипела под напором ветра.

– Я вам объясню, – внезапно сказал Моренко. – Обязательно объясню. Вы мне нравитесь. Кто-нибудь другой уже бы давно перестал со мной общаться, а вы вон заступаетесь… Верите в сказки?

– Что?.. – Она почувствовала себя глупо.

– Вот про Садко разговаривали. Старинная былина, помните? Музыкант с гуслями пришел на берег Ильмень-озера и начал играть, от тоски, значит. Привлек внимание дочери речного царя, и тот самый царь ему за прекрасную игру подарил богатство. Я не дословно сейчас, но суть вы уловили. Помните, чем закончилось?

– Он потом попал в подводное царство.

– Именно. И выбрался оттуда благодаря находчивости и смекалке. Как в любой сказке или былине.

– Хорошо. И при чем тут эти… братки?

– Я не выбрался, Надя, – сказал Моренко, усмехнувшись. – Оказался у речного царя и не выбрался.

Глава пятая

Уже в кабинете администрации Надя сообразила, что порезала правую пятку. Хорошо так порезала, глубоко. А еще и шла разутая все это время, потому что туфли забыла где-то в траве у Волги. От набережной, должно быть, теперь тянулись кровавые следы, как в фильме ужасов.

Стыдоба.

Она сходила в туалет, быстро промыла рану, заклеила пластырем и на цыпочках вернулась в кабинет. Там сидел встревоженный Ранников.

– Что случилось? – спросил он тут же. – Твои сообщения. Я как прочитал, сразу рванул к реке, а тебя там нет. Потом пишешь эти странные голосовые про Моренко и бандитов. А тут еще следы на полу. Сейчас вся администрация на уши поднимется.

– Вызови уборщицу, – пробормотала Надя, падая в кресло и ногами нащупывая тапочки. – Мне уже все равно, честно. Дай выдохнуть. С этим твоим музыкантом с ума сойду.

Она быстро пересказала произошедшее на берегу, закончила тем, как вдвоем с Моренко вышли обратно к ухоженной набережной, как он снова купил Наде мороженого, усадил на скамейку и травил какую-то дикую, полусумасшедшую историю про речного царя.

– Представляешь, он придумал байку, будто в семнадцать лет заключил договор с местным речным царем. Ну, как сделку. Моренко думает, что утонул, а царь вернул его к жизни, взяв зарок: жениться на его старшей дочери. Но не сразу. У подводных жителей якобы метаболизм медленнее, и нужно подождать, пока невеста вырастет. Короче, вот он сейчас и приехал на свадьбу. Такая чепуха, представляешь?

– Жениться на дочери речного царя? – уточнил Ранников, улыбнувшись. – Нет, дорогая, больше я тебя с ним один на один не оставлю. У музыканта совсем крыша потекла, кажется.

– Ага. Но есть пара моментов, которые я не поняла. Кручу в голове уже час. Когда он мужику щеку ножом порезал, оттуда не кровь полилась, а какая-то жижа грязная.

– Это тебе от шока могло так показаться.

– Этот мужик потом в воду прыгнул и не всплыл.

– Опять же, откуда такая уверенность? Может, выбрался где-нибудь под берегом, где тебе не видно было. Мало ли. – Ранников погладил Надю по волосам. – Согласен, странная херня, но не в речного же царя верить, честное слово. Какие-то долги старые у этого чудика. Мало ли что он там кому должен. Братки из столицы его вычислили, приехали, а он тебе наплел с три короба, чтобы не пугать особо.

– Не пугать… – хмыкнула Надя. – Я к нему на километр больше не подойду с такими загонами. Но вот еще что странно. Братки эти ничего у него не требовали. Только хотели, чтобы он в Бореево остался и никуда не уезжал. Якобы запрещено.

– Ждут какого-нибудь босса. Мелкие сошки, сами ничего не решают. Я с такими общался, еще когда на рынке работал.

– На все у тебя есть логичные ответы.

– А как иначе, Надьк? Опыт – дело наживное. А ты у меня молодая, наивная.

– Не наивная, – ответила Надя. – Конечно, про речного царя не поверю. А вот в то, что Моренко не в себе, – это стопроцентно. Видимо, его ночной мандраж был связан с этими братками. Он знал, что их встретит.

– Конечно знал. Конечно. Но давай, милая, я пару звонков сделаю, назначим ему другого помощника. Ты все-таки мой человек, а не жабий. Пусть она из своего штата кого-нибудь пихает.

Ранников бегло поцеловал ее, косясь на дверь, потом выскочил из кабинета, делать звонки. Надя вытянулась в кресле, закрыв глаза. Не шла из головы сцена, в которой нож рассекал мужское лицо, а вместо крови хлынула грязная речная вода. И ведь Моренко подготовился, взял с собой нож. Где только раздобыл в отеле. Или с собой привез?

– Как у вас дела?

Внезапный женский голос заставил Надю вздрогнуть. Перед столом стояла Галина Сергеевна собственной персоной. Одной рукой прижимала к груди толстую папку серого цвета, а второй облокотилась о спинку стула.

– Что, простите? – Надя неосознанно выпрямилась, как солдат перед командиром. – Работаю. Дел невпроворот. Вот, только освободилась, отвезла вашего музыканта в отель. Он изволил поплавать в бассейне и побыть наедине с собой.

– Не гримасничайте. Я видела, когда вы пришли. Слышала, ногу поранили? Теперь все ковры на первом этаже в крови. В Ярославле так принято? – Жаба рассмеялась, громко и скрипуче. – Шучу, конечно. Дуйте-ка домой, нечего с такой раной сидеть, не мучайте себя.

– Да какая там рана…

– Если господин Моренко захочет что-нибудь еще, вы должны быть в полном порядке и боеготовности, а не хромать на правую ногу. Поэтому живее, отдыхайте, набирайтесь сил.

– Но я…

В дверях возник раскрасневшийся и вспотевший Ранников. Неловко протиснувшись между Галиной Сергеевной и столом, он умоляюще посмотрел на Надю и пробормотал:

– Отправлю немедленно, Галин Сергеевна. Отдохнет, придет в себя, продолжит работу. Все в наилучшем виде устрою. Прямо сейчас на такси.

Галина Сергеевна улыбнулась, так сухо, как только можно, и вышла из кабинета. Ранников тут же обратил к Наде вспотевшее лицо.

– Прости, милая. Я сейчас общался, хотел пробить, ну, по штатке перевод, но эта жаба… – Он перешел на шепот. – Эта жаба сказала, что ей звонил Моренко вот буквально десять минут назад и попросил, чтобы его вела лично ты и никто другой. Даже денег предложил на лечение твоей ноги, представляешь?

– Он пиявка, а не музыкальный гений.

– Согласен, пиявка. Но жаба теперь никого другого не согласует. Два денька потерпишь, хорошо?

– И что мне с ним делать? Таскаться по полям, отбиваться от мужиков каких-то с сетями и ножи ему подавать, когда он снова в драку полезет?

– Можно и так, но лучше не пускай его никуда за пределы цивилизации, а? В лес не надо. На реку, за холмы тоже. Пусть кружится вокруг отеля, а еще лучше – внутри. Напои его как следует. Пьяные люди легко внушаемы.

– В могилу меня сведете…

Настроение, и без этого паршивое, сделалось еще хуже. Ранников украдкой, глядя на дверь, поцеловал Надю в щеку, потом в лоб.

– Такси вызову, организую. Ты там у музыканта поспрашивай, может, он таблетки какие-то пьет, я не знаю. И наблюдай.

– Бегаете вокруг него, как вокруг губернатора. Я никуда не поеду, мне тут спокойнее.

Ранников снова виновато повздыхал, опять поцеловал и выскочил вон из кабинета. Знает, когда виноват. Вечером привезет букет цветов, брют, будет замаливать вину. Надя уже привыкла, но лучше от этого, конечно, не становилось. Снова подумала, на кой черт вообще поперлась за Ранниковым в эту глушь. Неужели такая сильная любовь и надежды? Или просто падать дальше некуда, а дна не видно?

Сквозь приоткрытую дверь слышались привычные звуки администрации. Бюрократы, политики, кабинетные крысы размешивали чаи в кружках, шелестели документами, щелкали печатями. Надя глубоко вздохнула и влилась в этот поток, сортируя указы и приказы по фестивалю.

Успокаивает.

Она возилась с документами до конца рабочего дня. Вечная бюрократия была сродни мытью посуды или стирке: отключался мозг, руки работали на автомате, а монотонность затягивала. Воткнув в ухо наушник, Надя отстраненно переслушивала второй альбом Моренко, акустический. В записи участвовали все звезды советской эстрады, несколько песен давно стали классикой, и их исполняли в разных аранжировках на всех новогодних «огоньках» до сих пор. Но здесь звучали только гитара и голос. Прекрасное и убаюкивающее.

Надя даже словила ностальгию по детству, словно снова встречала праздники с родителями, украшала елку под звуки работающего телевизора, разворачивала подарки и объедалась конфетами от пуза. Хорошее было время, семейное.

Около шести заглянул Ранников. Цветы и брют не принес, зато огорошил.

– Меня сегодня вечером не жди. – Он виновато всплеснул руками. – Жена взяла билеты в новый театр. Какая-то опера, что ли. Идем семьей. Не расстраивайся, ладно? Ситуация такая.

Можно подумать, человек умеет не расстраиваться по желанию. Надя шевельнула плечом. В ухе пела Пугачева. Что-то про хрусталики льда в забытом сердце. Очень в тему.

Ранников то ли не сообразил, то ли виду не подал. Добавил:

– Надьк, они сейчас подойдут к администрации. Вызови такси на всех, пожалуйста. И мне нужно еще договоры по конкурсу подписать, тоже подготовь. Минут через десять, хорошо?

Он успел исчезнуть в коридоре, прежде чем Надя буркнула:

– Тебе надо, ты и делай.

Впрочем, а чего она ожидает? Помощница депутата. Таскать документы, вызывать такси – это ее работа, вообще-то. И все равно на душе заскребли кошки. Дурацкое выражение, но очень точное.

Через десять минут Надя вышла на крыльцо администрации. Небо хмурилось еще с утра, а сейчас и вовсе затянулось плотными лиловыми тучами. То и дело грохотало, сверкали молнии. Женщина в дежурной комнате от грохота и молний крестилась и опасливо косилась в полумрак коридора.

У крыльца, на скамейке сидели жена и дочь Ранникова. Марта нафуфырилась, будто ехала не в театр, а как минимум на церемонию награждения «Оскар». Провинциальная напыщенность, как ее называла Надя. Безвкусица. Яркая помада, грубые тени, жирные веки, дорогие одежды. Дочь Лена, в противовес, натянула черную футболку с «Королем и Шутом», которая болталась на тощем теле, воткнула кольцо в нос, крестики в уши и повесила огромную серебряную цепочку на шею. Дочь у Ранникова, с его слов, совсем от рук отбилась, но Надя не видела ничего такого, обычный подростковый протест. Переживет через несколько лет. Главное, чтобы не превратилась потом в маму… и чего в ней Ранников нашел?..

– Такси будет через три минуты. – Надя сухо улыбнулась, подойдя к жене Ранникова.

– Семушка снова опаздывает, – проскрипела Марта, бегло глянув на Надю. – Что он там возится?

– Дела.

– Ага. На жену времени нет, зато на работу полно.

Надя отвела взгляд, прижимая к груди папку с приказами на подпись. Подъехало такси, Марта и Лена загрузились на заднее сиденье. Марта продолжала ворчать на Ранникова, а он не знал, что на него ворчат, и опаздывал. Надя занервничала тоже, необъяснимо. Потом Ранников все же обнаружился. Он выскочил из дверей администрации, заторопился по ступенькам, подбежал к такси. Лицо было красное, уставшее. Поймав Надин взгляд, Ранников сконфузился, пробормотал что-то невнятное и неразборчивое, выхватил у нее из рук папку и прыгнул на переднее сиденье. До Нади донесся голос Марты: «Явился – не запылился…»

Такси умчало через площадь в сторону театра, и Наде потребовалось несколько минут, чтобы привести мысли в порядок. Снова все забушевало в груди, никак не желало успокаиваться.

Вот Ранников с женой и дочкой будут смотреть оперу, потом наверняка выпьют вина, отправятся домой. У них будет семейный ужин, что-то еще. Главное – в кругу семьи, а не в одиночестве.

А Наде это все на кой черт?..

Она вернулась в кабинет за сумочкой, после чего вышла на набережную и долго гуляла вдоль реки, ни о чем особо не думая и заглушая непутевые мысли музыкой. Тучи бежали быстрые и бесноватые, несколько раз капал редкий дождь, но до настоящего летнего ливня дело пока не доходило.

Ноги сами привели ее к зданию театра, где проходила репетиция Моренко, и она зашла внутрь, мимо гардеробной, к залу, уже издалека расслышав звуки музыки.

Моренко был на сцене вместе с другими музыкантами. В зале сидело человек десять, в основном старики и старушки. Музыка грохотала под пустыми сводами, наваливаясь акустикой на редкие уши.

Надя села где-то с краю. Моренко, снова совсем на себя не похожий, бесновался, нервничал, то и дело перебегал от одного музыканта к другому, настраивал инструменты, извлекал звуки, кричал: «Не то!», или «Здесь пунктирным заходи!», или «Вступаешь на три!» и еще что-то, Наде непонятное.

Музыка возникала нескладно, то и дело обрывалась. Не выстраивалось единой мелодии, которая бы повела Надю в глубины эмоционального кайфа. По залу растеклось напряжение, что-то не ладилось.

В конце концов Моренко устало упал на стул, уронил гитару, закричал:

– Все, хватит на сегодня! Не нужно пытать себя. Отдохнем, и завтра будет окей.

Люди стали расходиться. Моренко остался на сцене один, раскинувши ноги и растирая виски. Взгляд его упал на Надю, и он вдруг улыбнулся.

– Вас-то мне и надо! Поднимайтесь.

– На сцену?

– А куда же еще.

Зал со сцены казался чудовищно огромным. Представить только, что все эти кресла заняты людьми, которые смотрят на тебя одного… сотни пар глаз из темноты. И человек на сцене – как пригвожденная булавкой бабочка, на потеху публике.

– Есть два типа людей. Одни боятся сцены, а другие ее обожают, – сказал Моренко, заметив Надин взгляд. – Кого-то сцена сжирает, а кого-то питает энергией.

– Вы, очевидно, за второй вариант.

– Ага. Энергетический вампир предпенсионного возраста. Как ваша нога? Съездили в больницу?

– До свадьбы заживет. Но пообещайте мне, что больше не полезете в такие передряги.

Надя посмотрела на сидящего Моренко сверху вниз. Ничего гениального в этом седом старом человеке не проглядывалось. Усталость, да и только. А еще, возможно, безумие.

– Ничего не могу обещать! – произнес он с некоторой печалью в голосе. – А вдруг мне снова захочется сбежать из этого городишки?

– И вас будет удерживать речной царь? – Надя изобразила деланую улыбку. – Вы как ребенок, честное слово. Еще и попросили, чтобы я за вами приглядывала. Нашли няньку.

– Не обижайтесь, Надя. Я не со зла. Как вы ловко за меня заступились перед заложными, а? Никто бы так не смог. Это потому, что вы понимаете мои одиночество и боль. Мне хочется, без шуток, провести с вами остатки отведенного мне времени.

Надя глубоко вздохнула. День выходил слишком тяжелым – и эмоционально, и физически.

– Давайте так. Вы больше ни слова при мне не говорите про этих своих царей, Садко и тому подобное, а я делаю вид, что мы с вами друзья-товарищи, хорошо? Отвезу вас в кафе поужинать. Потом сразу в отель, и вы выспитесь как надо, без ночных звонков и страшных историй.

– Вы мудрая женщина. Но у меня есть одно условие. – Он встал со стула, поглаживая щетину. – Давайте отужинаем не в Бореево. Здесь есть туристическая деревня, пятьдесят километров вдоль Волги. В декорациях дореволюционной Руси, под звуки народной музыки вас накормят ухой, красной икрой, борщом и прочими яствами. Медовуха, пиво и самогон – все, что нужно счастливому человеку. Это я в Интернете прочитал, звучит здорово.

– Только без алкоголя, – ответила Надя.

– Помилуйте. Два одиноких человека не могут без алкоголя хмурым летним вечером. Поехали прямо сейчас. – Моренко оживился. – Живем один раз, и умирать нужно счастливыми.

И она вдруг решилась: поехали! Ранников с семьей, ему хорошо, а она что, должна страдать в одиночестве?

На улице моросил мелкий теплый дождь. Гулять под ним – одно удовольствие, если потом тебя ждут теплое место, плед, глинтвейн и кальян. Надя почувствовала приятное воодушевление, впервые с приезда в Бореево. Удивительно, ехала к Ранникову, а радуется жизни совсем с другим человеком.

– Если я поеду на своей машине, то придется пить безалкогольное, – сказала она, останавливаясь на крыльце.

Сквозь небо цвета перезрелой сливы сочились желтые подтеки солнечного света, окрашивая площадь перед театром в радужные тона. Казалось, капли дождя падают мелкими серебристыми снарядами и тут же взрываются в лужах на асфальте.

– Мы что-нибудь придумаем. Я богатый гость, везде договорюсь! – Моренко хитро подмигнул.

В салоне он сел на переднее пассажирское, тут же приоткрыл окно и, не спрашивая, закурил. Дождь барабанил по крыше.

– Зачем я все это делаю? – спросил Моренко, указывая на театр. – И люди не мои, плохо понимают, чего я хочу добиться. И трачу попусту время.

– А чего вы хотите? – Надя завела мотор. Автомобиль мягко тронулся через площадь, на трассу, к выезду из города. Навигатор показывал чуть меньше часа дороги вдоль реки.

– Я хочу, чтобы музыка брала за нервы, вытаскивала душу. Без оговорок и искусственности. Знаете, иногда слушаешь мелодию и сразу можешь разобрать ее по нотам, по инструментам. Сразу ясно, что и где хотел сказать автор. Вот тут сейчас вступит бас, вот здесь мы виолончель прикрутим, а тут скрипка, чтобы усилить эффект. Пропадает магия. Это уже не искусство, а работа. Мне же нужно, чтобы никто из слушателей никогда не задумывался, из чего происходит моя музыка. Она как будто изнутри, необъяснимая, гениальная.

Моренко прикрыл глаза, откинувшись на спинке сиденья.

– У вас тридцать минут концерта на открытом воздухе, – сказала Надя. – Перед сценой будут либо пьяные, либо люди с детьми, которые больше увлечены сладкой ватой, попкорном и чтобы малышня не путалась под ногами. Вряд ли кто-то из них вообще задумывался о гениальности музыки.

– Вы меня утешили.

– Простите, я имела в виду, что вы принимаете все слишком близко к сердцу. Репетируете, нервничаете. Никто не оценит. Тем более в Бореево. Ценители давно разъехались, в этом все провинциальные городки.

– Это ошибочное рассуждение, – ответил Моренко. Капли дождя залетали через приоткрытое окно и падали ему на лицо. – Неважно, оценит ли кто-нибудь. Важно, как ты сам себя оценишь. Люди чувствуют магию, даже если в ней не разбираются. Если я буду играть говно, то любой человек это поймет рано или поздно. А если моя музыка вытаскивает душу, то не имеет значения, из провинциала или столичного ценителя.

Город быстро закончился. Сначала потекли одноэтажные домики частного сектора, потом шиномонтажки и магазинчики с материалами для строительства, затем с обеих сторон дороги началось холмистое поле. Слева виднелась Волга, то и дело исчезающая за деревьями. Дождь полил сильнее, стало темнеть.

– Такие, как вы, и становятся гениями, – пробормотала Надя, чтобы поддержать разговор. – Одержимые и сумасшедшие.

– Одержимые? Смешное слово. Одной одержимости мало. Нужен талант, помноженный на многолетний труд, плюс удача и договор с дьяволом.

Моренко рассмеялся, но как-то невесело. Убрал электронную сигарету в карман рубашки, закрыл окно. Капли дождя теперь особенно четко барабанили по крыше и лобовому стеклу. Дворники еще справлялись, но Надя уже чувствовала, что подбирается настоящий летний ливень – короткий и безжалостный, готовый в пару минут залить все вокруг, будто кто-то на небе перевернул бак с водой на головы грешников. Словно в подтверждение ее слов, взвыл ветер.

– А еще все гении – эгоисты, – внезапно сказал Моренко. – Поэтому они одинокие. Чтобы стать великим, нужно идти по головам, никого не слушать и ни с кем не считаться. Тем более нельзя никого любить. Знаете почему? Любовь выжигает талант. У любви то же самое начинание, что у любого искусства, она требует времени, внимания, эмоционального заряда и постоянной подпитки. Полюбить человека – это как написать новую музыку. Поэтому творческий человек должен выбирать, любит ли он или занимается творчеством.

– Разве нельзя совместить?

– Можно. Но тогда придется чем-то жертвовать. Тут не долюбить, тут не дописать мелодию. Энергии и запала на все сразу не хватит. В том объеме, в котором нужно. Поэтому я эгоист. С самого начала. Выбрал этот путь, чтобы добиться всего на свете.

– Вы добились.

– Как видите. Когда-нибудь моим именем назовут какую-нибудь улицу или музыкальную школу.

– Но вы же этого и хотели, если я правильно понимаю?

Моренко кивнул.

– Именно. Хотел сломать этот мир – и сломал. Жаль, времени не осталось.

– Вы еще не настолько старый, – произнесла Надя, неловко пытаясь утешить. – У вас много лет впереди. Я ночью слышала вашу мелодию, она прекрасная. Напишете еще таких же сто штук, не переживайте.

Он промолчал, глядя в окно. Темнело быстро, и минут через пять на улице наступил мрак, а в окне стало отражаться лицо Моренко с кляксами вместо глаз и уголков губ.

– А если по-честному, кто были те братки на берегу реки? – спросила Надя, не удержавшись. – Без сказок и легенд?

– По-честному? Братки и были, бандиты из девяностых. Хорошо сохранились, да?

Навигатор показал съезд с федеральной трассы на узкую петляющую дорогу к лесу. Под колесами захрустела галька, дождь обернулся ливнем. Свет фар выхватывал мечущиеся на ветру ветви деревьев и иногда черноту Волги метрах в пятидесяти от дороги. Машину затрясло. Продираться в мелкие туристические поселки всегда почему-то очень сложно.

– Сорок лет назад мне казалось, что жизнь будет длиться вечно, а на самом деле… – пробормотал Моренко. – Не успеешь моргнуть, и все осталось в прошлом. Выступления на стадионах, заграничные поездки, открытие Олимпиады, награды и съемки в фильмах. Остались воспоминания, помноженные на эмоции. Так неохота это все терять, если бы вы знали, Надя.

Она сосредоточилась на поездке, крепко вцепившись в руль. Пять километров тянулась грунтовка, и ее быстро размыло ливнем. Машина снова подпрыгнула на какой-то кочке. Моренко рассмеялся.

– Меня терзали сомнения, – сказал он громко. – Потом в обед мне позвонили, объяснили, что да как. Чтобы не рыпался. И я придумал кое-что. Вы хорошая женщина, сразу пришлись мне по душе. Заступились за меня утром. Мне захотелось вас спасти.

Ей показалось, что в зеркальце заднего вида мигнули фары чужого автомобиля. Снова вспомнила про мужчин в спортивных костюмах. Неужели они и сейчас здесь? Не дадут выехать за пределы Бореево? Догонят, подрежут, вытащат в темном лесу под дождем? Впервые Надя подумала о том, что ввязалась в игру, в которую ввязываться не стоило.

Снова мигнули огни.

– Но есть одна деталь! – крикнул Моренко, выстукивая тонкими музыкальными пальцами по пластиковой панели. – Я не умею водить машину. Так глупо. Никогда не любил. Мне дарили еще в Советском Союзе, сначала «Москвич», потом «Жигули» какие-то. Стояли в гараже, а потом я продал.

– Вы это к чему? – Надя прибавила скорость.

Через два километра снова подъем на нормальную трассу, и там можно будет разглядеть путников сзади.

– Простите меня, я бездушная эгоистичная сволочь и всегда ею был! – крикнул Моренко. – Но вас хочу вытащить. Сразу понял, что вы со мной на одной волне. Только у меня уже нет будущего, а у вас есть!

– Что?

– Меня заставляют, понимаете? Вляпался. Увяз коготок – всей птичке конец! И вас хотят тоже утащить. Потому что вы исполнительная, таких любят везде, хоть под водой, хоть у черта на куличиках. Давайте так, Надежда… какое правильное все же у вас имя… Давайте так: как только выживете, сразу бегите из этих краев. Бегите, пока не выдохнетесь. Про меня забудьте, я человек конченый. Бегите!

Моренко метнулся к Наде, ухватился за руль и неожиданно резко вывернул его вправо. Надя закричала, но крик застрял в горле от первого же сильного удара. Автомобиль на полном ходу сорвался с трассы, его подбросило вверх и в сторону. Фары выхватили стремительно приблизившиеся стволы деревьев, а потом лобовое стекло как будто вспухло и разлетелось на сотни мелких осколков. Ремень безопасности сдавил грудь, голова болезненно дернулась, где-то в шее будто порвали нить, и огромная раскрывшаяся подушка заполонила перед Надей взор, ударила по носу, перекрыла кислород.

Из Нади вышел воздух, из каждой клеточки, и она потеряла сознание.

Интерлюдия

Дело было так.

На рыженькую девчонку у Коли был неунывающий стояк, но она заглядывалась на подкачанных старшеклассников и студентов, а не на щуплого костлявого одноклассника, который вдобавок еще и с прибабахом.

Коля завидовал, страдал, но все, что ему оставалось, – это дрочить в дырку уличного туалета, что стоял на заднем дворе родительского дома. Рыженькая в его ярких мечтах стонала от удовольствия, закидывала ножки на плечи, сжимала руками собственную маленькую грудь, а сквозь растопыренные пальчики с красными ноготками проглядывали красные же набухшие соски.

Коле много не нужно было, он кончал секунд за тридцать, но, когда грезы отступали, приходила реальность, в которой рыженькая сидела через две парты спереди, шушукалась с подружками, заигрывала с Пашкой и Толиком, а на Колю если и смотрела, то с недоумевающим высокомерием.

Он к ней боялся подходить. Не стеснялся, а именно боялся, потому что знал, что отошьет, обсмеет, а еще и натравит кого-нибудь из своих ухажеров. А Коле проблем не нужно было. Поэтому, подрочив, брал гитару, уходил к яблоням, которые росли в глухом участке огорода, и там, сидя в неприметном уголке под ветками, бренчал наивное, болезненно лезущее из глубины души.

Он думал: телки все одинаковые.

Он думал: как сороки, ведутся на деньги и славу.

Он думал: в жопу эту рыжую, несколько раз, да чтоб стонала от боли.

Он думал: стану известным, примчу в Бореево на личном автомобиле, и всякие рыжие и ее подружки будут ползать у моих ног.

Так он думал, поигрывая на старенькой гитаре, которую папа привез из Чехословакии. Две струны у нее давно не настраивались, колки стерлись, но новых струн в Бореево купить было нельзя, нужно ехать в Ярославль, а это три с половиной часа на автобусе.

К выпускному Коля сочинил четыре песни, грустные и живые, которые стеснялся играть кому бы то ни было, кроме бабушки. Бабушка, слушая их, плакала и говорила, что Коленьке прямая дорога в Москву. А он знал, что пальцы еще не так свободно бегают по струнам, что голос дрожит и ломается, а гитара фальшивит. С таким набором не в столицу, а на базар.

Однако же кто-то прознал, что он сочиняет и играет, в общем-то, неплохо. Наверное, от бабушки слух разошелся. Его пригласили к завучу, сутулому старику Корнею Иосифовичу, который был обвешан орденами, как новогодняя елка – игрушками. Старик посадил Колю перед собой, протянул гитару, пыльную, но отлично звучащую. Коля наиграл, пропел – сначала стеснялся, потом вошел во вкус. Корней Иосифович, как бабушка, пустил слезу и распорядился освободить Колю от экзаменов, чтобы он подготовил концертную программу на выпускной.

У Коли тогда перехватило дыхание от радости и гордости. Вечером он дрочил с особым удовольствием, потому что в скользких грезах рыженькая отдавалась не просто Коле, а известному музыканту Николаю Моренко. Он трахал ее под звуки собственной песни.

На выпускном Коля выступил сразу после хоровода народного творчества и единения республик.

На огромной освещенной сцене, где обычно стояли учителя, теперь стоял он сам, с гитарой наперевес, перед стойкой микрофона, и слеп от ярких софитов, бьющих аккурат в глаза. Зрителей не было видно, но он слышал их: дыхание, покашливание, перешептывание, даже моргание их ресниц и потирание пальцев. Где-то там сидела рыженькая. Возможно, обнаженная и влажная от желания.

Коля заиграл. Он исполнил три свои песни и три чужие. Несколько раз сфальшивил, дважды сбился. Но это не имело значения. Важными были эмоции. Где-то на середине выступления Коля испытал оргазм, но не внешний, а внутренний. Все его тело содрогнулось от экстаза, ноги едва не подкосились, пальцы похолодели, а в висках застучало. Он понял, что больше не желает рыженькую. Он хочет трахать искусство. Фигурально выражаясь, конечно. Этот оргазм вышиб из него душу.

Закончив играть, Коля едва не свалился со сцены, но нашел в себе силы шмыгнуть за кулисы и там сидел на углу школьной парты, приходя в себя. Колю трясло, Коля хотел тотчас вернуться и сыграть еще, чтобы достичь нового оргазма, ведь это не предел, это только начало. Все его прошлые страсти и желания вмиг стали серыми и обыденными.

Уже на выпускном, в классе, когда сдвинули парты и пили украдкой водку, Коля нашел взглядом рыженькую. Она улыбнулась ему – наверное, впервые за все время совместной учебы, – а Коля ощутил вместо радости разочарование. Теперь рыженькая казалась ему не божественным видением, а обычной шестнадцатилетней девчонкой, причем не самой симпатичной. Она не умела краситься, дурно и вызывающе одевалась, пила водку с неким привычным ей нахальством. Ей бы не подошла роль музы, потому что рыженькая была годна только для секса.

Он ушел с выпускного до рассвета, не дожидаясь, когда класс отправится на берег Волги, по старой традиции, пускать бумажные кораблики.

К реке он все же отправился, но подальше, за песчаную косу. Продрался сквозь заросли чертополоха, обогнул густые ивы, спустился к воде на знакомом месте, где обычно прятался от родителей, если вдруг выходило так, что отец снова напился до белой горячки и может надавать подзатыльников. В предрассветной серости, которая была еще темнее, чем ночь, Коля стал наигрывать мелодии на гитаре. Пытался поймать эмоцию, которая бы разбудила его новые ощущения, но не мог. Видать, это работало как конструктор: нужны были сцена, софиты, зрители, напряжение. Здесь же, в тишине у реки, мелодия витала над гладью воды и растворялась в рогозе на том берегу.

А затем Коля увидел незнакомку.

Она стояла метрах в трех от реки, едва касаясь босыми ногами воды. Как будто парила в воздухе. Зачинавшийся утренний туман гладил ее обнаженное тело. Длинные зеленые волосы закрывали грудь и опускались до пупка, а все, что ниже, Коля прекрасно видел. От девушки будто исходило бледное сияние.

Морок.

Пальцы перестали играть, и девушка поморщилась, взмахнула рукой, мол, продолжай. Коля продолжил, составляя наугад переходы и переборы. Тогда девушка прикрыла глаза и начала покачиваться, словно завороженная. Молчаливый воображаемый зритель.

Девушка сделала шаг по воде, и волны разбивались о ее стопы. Туман задрожал. Коля неосознанно стал играть громче и с напором. Почувствовал зарождающееся возбуждение.

Еще шаг.

Он вдруг представил, как кладет обнаженную девушку на траву, наваливается сверху – нежно, но в то же время властно.

Еще шаг. Она оказалась на расстоянии вытянутой руки. Открыла глаза, блеснувшие глубокой изумрудной искрой. Сказала:

– Прекрасно играешь!

И вдруг человеческие черты слетели с нее, как вуаль, и в серости зарождающегося солнца Коля увидел перед собой речное чудовище. Оно ощерилось двойным рядом кривых черных зубов, выпучило зеленые глаза с красными прожилками, всплеснуло чешуйчатыми лапами с перемычками между пальцев и с изогнутыми, как крючья, когтями. Эти когти впились Коле в кожу на груди, на шее, разодрали щеки и проткнули левый глаз.

Коля дернулся, затрепетал. Боль захлестнула тело, выдавливая все остальные чувства. Куда-то упала гитара. Воздух прорвался сквозь горло и обжег внутренности. Пахло водорослями, тухлятиной.

Чудовище потащило Колю с берега в воду, оставляя бурые следы крови.

Единственным глазом он увидел светлеющее небо и уходящую луну. Потом мир захлебнулся речной водой, и Коля, кажется, умер.

Глава шестая

Ее похлопали по щекам чем-то мокрым, будто половой тряпкой. Раз, другой.

Надя открыла глаза, хотела сесть, но тело не послушалось, ноги подкосились. Вокруг было темно и влажно. Дождь прошел, оставив судороги редких капель. Ветер шумел в листве и на реке. Чей-то мужской голос произнес:

– Нельзя так, Николай. Мало вы вреда нанесли, ей-богу. Не по-христиански это, гордыня запредельная.

– Как будто самое начало договора – это не гордыня была. – Голос Моренко.

– Не путайте теплое с мягким, Николай. То договоренность, ее исполнить надобно. А тут вы возомнили себя спасителем человеческой души. Ишь, девку вытащить решили. На кой? Ее уже выбрали. Не ваше это дело – распоряжаться.

– Ты мне не переворачивай. Моих товарищей тоже выбрали? Их как раз и трогать не нужно было. Как-то никто не думал о человеческих душах и христианских заповедях.

– Так вы это… отказывались уговор выполнять. Вот и пришлось вмешаться. Всему свое объяснение есть, Николай. А правда всегда одна: кто умнее, тот и прав.

Надя закашляла мокротой, перевернулась на бок, чтобы не захлебнуться. Из горла хлынула горькая вода вперемешку с веточками, хвойными иголками и желудочным соком. Голоса сразу замолчали. Кто-то подошел, тронул мягко за плечо. Моренко.

– Вы что натворили? – Она могла только шептать, всхлипывая от прогорклости. Тело дрожало, и по затылку, между лопаток бегал холодок. – Убиться хотели – и меня заодно? Поклялась же не приближаться к вам на пушечный выстрел…

Это все Ранников со своей семьей. Заставил прыгать на эмоциональных горках.

– Простите. – Моренко присел возле Нади на корточки. – У меня не было выбора. Только попытка спасти. Таким вот образом.

– Спасти?

– От речного царя. Вас, не меня. Я-то давно в его власти. Знаете, иногда лучшее решение – это смерть. Закрывает сразу все проблемы.

Форменный псих. Ну надо же было поехать с ним один на один.

– Только глупец решает проблемы убийствами. – Она закашлялась еще сильнее, сплевывая горечь и комочки влажной земли. По щеке ползло что-то влажное. Кровь.

– Женщина правильно говорит, – раздался из темноты голос. – Хватит, Николай. Смиритесь. Вы ведь уже смирились, верно? Зачем испытывать судьбу просто так. Не получается у вас. Нельзя умереть дважды.

Моренко слушал, опустив голову. Потом спросил у Нади:

– Вы меня простите?

– Не говорите глупостей. Лучше помогите подняться и доехать до города.

Не стала добавлять, что в городе вызовет полицию, Ранникова, да и всех, до кого сможет дотянуться, лишь бы спасли от этого психованного музыканта.

Надя оперлась на подставленное плечо Моренко, тяжело встала на ноги. Перед глазами пошли темные пятна. Болело в ребрах, левое колено как-то страшно и звонко хрустнуло. В висках стучало.

Впереди, в нескольких метрах был спуск к темнеющей реке. Вокруг обступили деревья, а справа лежал на боку автомобиль, впечатавшийся носом в ствол сосны.

– Кто это здесь с вами? – спросила Надя, отдышавшись.

Моренко пожал плечами.

– Никого. Вам показалось.

– Вы только что разговаривали, я же слышала. Эй, кто тут?

Она огляделась, пытаясь обнаружить людей в темноте. Пространство проглядывалось неплохо. Если бы кто-то был, Надя бы точно заметила.

– Чепуха какая-то… За нами кто-то ехал, преследовал. Братки ваши, да? Где мой телефон? Надо вызвать скорую, спасателей. Вы как сами, в порядке?

– О, я в полнейшем. Только никого не нужно вызывать. Все хорошо.

– Ага. Класс. Ничему меня вчерашняя ночь не научила. Вам точно нужен психолог или даже психиатр. У вас проблемы с головой, уважаемый гений. А еще и посадить могут, за попытку убийства.

– Я не собирался вас убивать. – Увидев, что Надя может стоять, он отпустил ее и отошел на шаг, запустив руки в карманы брюк. Рубашка у Моренко была порвана на груди.

– А что же вы собирались сделать?

– Говорю же, убить себя. Простите мой эгоизм, но я ничего не смог больше придумать. Если бы я умер, вы бы стали для него бесполезны и смогли бы убежать. Понимаете?

– То есть для вас лучший способ убиться и спасти меня – это влететь на полной скорости в машине в дерево? – Надя с трудом повысила голос. Гнев клокотал в горле. – Не могли ничего другого придумать? Вены порезать, например. Утопиться. Шагнуть с крыши отеля, он четырехэтажный, высокий.

– Мне бы не позволили. Нужен эффект неожиданности.

– Кто бы не позволил?

– Заложные покойники. Утопленники. Верный отряд речного царя.

Надя осеклась, разглядывая Моренко. Тот был спокоен и как будто отстранен.

– Ну-ка повторите.

– В девяностые тут недалеко было болото. Отличное место, глубокое. К нему несколько раз привозили местных бандитов и топили. Даже в Бореевке были разборки, представляете. А речному царю только этого и надо. Неупокоенные попадали к нему, становились слугами. Куда им деваться-то? Никто их по-человечески уже никогда не похоронит. А тут какая-никакая полужизнь.

– Вы опять за свое?

Моренко оглянулся на реку, потом куда-то за спину Нади.

– Пойдемте к трассе.

– Я с вами больше никуда не пойду. И вообще, мне нужен телефон.

– Бросьте, Надя. Телефон ваш где-то в траве, улетел сразу, не найдешь. На трассе нас уже ждут, подбросят до города. Поверьте, теперь вы никуда не денетесь, как и я.

От спокойного тона Моренко гнев сменился страхом. Он действительно верил во все, что говорил. В речного царя, покойников, заложников. Ему ничего не стоит сломать ей сейчас шею или утопить в реке. Кто найдет? Кто поверит? В Бореево даже камер на дорогах нет.

– Где трасса? – спросила она негромко.

Моренко взмахнул рукой.

– За вами. Метров пять вверх по склону, сразу за деревьями.

Она развернулась и побежала вперед, сквозь кусты, поскальзываясь на траве. Заболела вдобавок еще и разодранная днем стопа. Не грохнуться бы в обморок… На склон забралась не без труда, но сразу заметила в лунном свете раскуроченный надвое отбойник, похожий на пасть металлического монстра. На гальке петляли черные следы колес, уходящие вниз.

Надя осмотрелась, пытаясь быстро сообразить, в какую сторону идти. Ждать Моренко она не собиралась. Он плелся еще где-то внизу.

Метрах в десяти слева стояла припаркованная машина, черный «Ленд Ровер», с погашенными фарами и открытой водительской дверью. Невозможно было понять, есть ли кто внутри.

– Идите туда, – произнес Моренко сзади, тяжело отдуваясь. – Прыгайте на заднее сиденье, отдыхайте.

– Чертовщина… – Она попятилась, зацепилась одной ногой за другую и чуть не упала.

Резко развернулась, потому что хотела побежать от машины прочь, в другую сторону, и увидела, что вдоль отбойника стоят братки в спортивных костюмах. Среди них был даже тот, с золотым зубом, которому Моренко утром рассек щеку. Но шрама видно не было, лицо было гладкое, хоть и одутловатое, со странными бугорками под кожей и бледно-синего цвета. В свете луны мужики казались мертвецами-утопленниками, слишком долго пролежавшими под водой. Как из фильмов ужасов.

– Вам не сюда, уважаемая, – произнес один из них, выплевывая вместе со словами брызги воды. – К машине, сказано же.

Ноги подкосились от страха. Сзади ее подхватили за плечи, встряхнули, развернули.

– Я же вроде понятно объяснил… – пробормотал Моренко и повел к «Роверу».

Она поняла, что находится где-то на грани между реальностью и беспамятством. Как будто погрузилась под воду и видит происходящее в этаком дрожащем плотном варианте, где цвета поблекли, а звуки стали глуше и тише.

Ее усадили на заднее сиденье, в теплоту. Моренко протянул плед, помог закутать озябшие ноги. Всучил в руки упаковку влажных салфеток. Надя щурилась, разглядывала темно-лиловую дорогу и не видела больше мертвецов. Вдоль дороги выстроились дорожные белые столбики с красными линиями по диагонали. Как будто за поворотом находился железнодорожный переезд. Лунный свет расчерчивал асфальт ровными полосами.

Впереди в салоне кто-то сидел.

– Вы меня убьете? – спросила почему-то Надя.

– Зачем тогда такие сложности? Можно было и в лесу оставить, у реки. – Голос был знакомый, женский. К Наде повернулась Галина Сергеевна. – Нет, милочка, ты нам еще нужна. Речной царь тебя выбрал.

– Что?..

Закружилась голова. Справа от нее забрался Моренко, сконфуженно пристегнулся. На нем не было ни единой царапины, словно и не угодил в аварию вместе с Надей. Он вытянул из кармана электронную сигарету, но Галина Сергеевна коротко бросила:

– У нас не курят.

Надя взвизгнула:

– Объясните, что тут у вас происходит!

Галина Сергеевна завела мотор. Автомобиль мягко тронулся с места, развернулся и поехал в сторону Бореево.

– Завтра у господина Моренко свадьба, – начала Галина Сергеевна, поглядывая на Надю через зеркало заднего вида. – Он к ней долго шел, сорок с лишним лет. И не только он. Невеста подрастала, наливалась соками, входила в пору своей естественной красоты. Ну или как там красиво сказать… В общем, у нас фестиваль не абы какой, а приуроченный. На свадьбе этой будет множество гостей. Сам жених, его невеста, родственники. А еще нужна подруга невесты, та, кто будет платье нести, помогать по хозяйству, гостей рассаживать и все такое. Возрадуйся, дорогая. Речной царь для этой роли выбрал тебя.

– Чертовщина, – буркнула Надя. – Я ничего не понимаю…

– А тебе и не нужно понимать. Обычаи такие у речных-то царей. Свадьбы пышные, яркие, с жертвоприношениями, танцами, фейерверками, гулянками на неделю, а то и больше. Кто-то должен приглядывать. Человек умный, рассудительный. Ты идеально подходишь. Тебя как увидали, сразу все и решили. Я уже справки навела. Одинокая, без претензий, бегает за женатым мужиком, скоро рожать, а не от кого. Всю жизнь тоскливую в администрациях проработала, по тесным кабинетам, как прислуга. Ну вот и, спрашивается, зачем тебе такая жизнь? У речного царя в разы лучше. Начнешь как подруга невесты, потом дорастешь и до моей замены. Хочешь администрацию Бореево? Вся твоя будет, от уборщицы до депутатов. С такими-то глазищами!

Автомобиль выскочил на освещенную трассу. Надю тряхнуло, она едва не завалилась на бок, но Моренко подхватил ее и вернул в вертикальное положение. Тело ныло, голова кружилась. Мир все еще плыл перед глазами, и не верилось в реальность происходящего. Вдруг очнется сейчас в овраге леса, возле разбитой машины?

Или не очнется уже?

Галина Сергеевна рассмеялась незлобно, тихо. Прибавила скорости на пустой и скользкой от дождя дороге.

– Не бери в голову, дорогая. Это вредно для здоровья. Тебе еще поспать нужно, в себя прийти. На свадьбу придешь чистенькая, отдохнувшая. Завтра на работу не являйся, дождись вечера.

– Вы меня домой везете? – Внезапно подумалось, что еще не все потеряно. Главное – оказаться в городе, добраться до телефона или до милого, родного Ранникова. Он поможет. Глыба. Заступник.

Галина Сергеевна не ответила. Моренко же, склонившись, принялся вдруг шепотом повторять ту самую историю.

Как на выпускном, напившись, спустился к берегу Волги и играл долго на гитаре. Как услышала его песни дочь речного царя, выбралась из-под воды и стала слушать. Как не удержалась, зачарованная, и утащила Моренко под воду, с отцом познакомить. Утопила, стало быть, да еще и на вкус попробовала, потому что маленькая была, несмышленая, как трехлетний ребенок, схвативший с полки в магазине понравившуюся игрушку. Руки-ноги оторвала, внутренности выпотрошила. Так бы Моренко и остался навеки мертвецом на илистом дне реки, кабы не его умение складно играть.

Шептал он о том, что велел речной царь собрать из трупа обратно человека, вдохнул в него жизнь, а потом спросил: «Ну-ка, удиви меня! Сыграй то, от чего дочь так обрадовалась!» Моренко и сыграл. Все свои песенки тоскливые, наполненные грустью по неразделенной любви. Затосковал речной царь, но проникся. Сказал, что две сотни лет не слышал ничего подобного и что у Моренко дар необычайный. Этот дар нужно развивать и увековечивать.

– Понимаешь, у меня дар! – шептал Моренко. Въехали в город, Галина Сергеевна сбавила скорость, петляя в узких улочках между однотипными панельками. – Тогда речной царь сказал, что вернет меня к жизни. Как бы в награду за мой дар. Но в обмен на одно условие. Когда дочь его, завороженная музыкой, достигнет зрелости, мне нужно будет на ней жениться.

– И вы, конечно же, согласились.

– А вы бы что сделали на моем месте? Представьте, перед вами сидит чудовище речное, наделенное магической силой. А вы – труп перед ним, с гитаркой. Смогли бы отказаться, когда такое предлагают? Жизнь в обмен на свадьбу. Мне семнадцать, я только-только из пеленок выбрался. Вечность впереди… к тому же дар, тщеславие, эгоизм. Хотелось мне всему миру доказать, что я чего-то достоин. Вот и согласился, грешен.

Галина Сергеевна чуть повернула голову в их сторону и добавила:

– А невестка-то подросла, похорошела. Свадьба – это обязательства. Что за люди пошли? Думают, все у них просто. Бесшабашное поколение. В мое время если давал слово и не сдерживал, то сразу руки отрубали по локоть и отправляли в поле гулять, до смерти. А этот жалуется.

Автомобиль вкатил во двор пятиэтажек, остановился у подъезда, заехав колесами на старую детскую площадку. В окнах кое-где горел свет. У Нади кольнуло в сердце. Ее привезли домой.

– Выпустите? – спросила она, не веря.

– А чего мне тебя сегодня держать? – хмыкнула Галина Сергеевна. – Свадьба послезавтра. Выспись хорошенько, в себя приди, прихорошись.

– Я тоже здесь выйду, пожалуй, – сказал Моренко.

Галина Сергеевна крепче сжала баранку. Казалось, скажет сейчас что-нибудь резкое. Но затем она просто коротко кивнула.

– Не теряйтесь, товарищ музыкант. И хватит уже бегать. По-детски как-то все у вас.

Надя открыла дверь и вылезла из автомобиля. Ноги болели, в левой коленке болезненно простреливало. Вдобавок снова зашумело в голове. Не свалиться бы в обморок.

Моренко выскочил с обратной стороны, обогнул автомобиль, подхватил Надю под локоть. Вот так вдвоем они побрели мимо площадки, как старые знакомые. «Ленд Ровер» взревел мотором и выскочил со двора, заставив лихорадочно замигать несколько сигнализаций на автомобилях вдоль тротуара.

Надя тяжело вздохнула. Прохлада. Тучи метались по черному небу. Зашли в подъезд. Стало тихо и тревожно.

– Вы идите, не тратьте на меня время, – пробормотала Надя. – Доберусь.

– Нет уж, доведу. К тому же я пить хочу, в горле пересохло так, будто всю Волгу бы выпил.

Он неловко рассмеялся. Уже на нужном этаже Надя сообразила вдруг, что совершенно забыла про ключи. Они могли остаться в машине или вылететь из кармана по дороге, да вообще потеряться где угодно. Похлопала себя по карманам.

– Ну точно! – Теперь уже засмеялась и Надя, прислонившись лбом к двери квартиры. – Нет ключей, не попадем. Приехали.

– Тогда пойдемте в гостиницу, ко мне. Переночуете, а завтра вызовете слесаря. Вряд ли Галина Сергеевна будет против, если вы задержитесь, скажем, навсегда.

Подумав, Надя кивнула. Выбора особо не было, не к Ранникову же ехать. Они снова вышли на улицу. Шум в голове постепенно стих, Надя присела на лавочку, пока Моренко вызывал такси. В свете уличного фонаря лицо его казалось бледнее прежнего.

Надя не верила, что происходящее с ней – это не сон. Как будто минуту назад везла Моренко в соседнюю деревню, а теперь вот провалилась в бред, фантазию. Как отсюда выбраться? Непонятно. Ущипнула себя и сама же рассмеялась. Тело и так болело от затылка до пяток, а еще щипать. Глупо.

Уже в такси спросила:

– Откуда вы знаете жабу?

– Кого?

– Галину Сергеевну из администрации.

– Подходящее прозвище… Она была здесь уже сорок лет назад. Когда я заключил с речным царем сделку и он велел вывести меня на берег, там ждала как раз эта жаба. Мне кажется, она была в таком же возрасте, что и сейчас. Старая и вредная. Повела меня в дом культуры и творчества, напоила водкой, заодно рассказывая, что меня ждет. Ну вот до свадьбы на дочери царя. Чтобы, значит, я понял всю серьезность.

– И вы поняли?

– Как видите.

– То есть все, что сейчас было, это правда. Через два дня вы женитесь на дочери речного чудовища, а я стану подругой невесты и навсегда останусь в каком-то подводном царстве. Мне просто не повезло оказаться здесь, да?

– За эти годы я много думал о своем поступке, – ответил Моренко. – И понял, что не бывает везения или невезения. Каждый наш шаг в итоге ведет к последствиям. То, что вы здесь оказались, Надя, это ваш выбор. Осознанный или нет – неважно. Вы поехали за женатым мужчиной, все еще надеясь, что он выберет вас, а не останется с женой. Вы осознанно оказались в этом мелком болоте, без карьерного роста, перспектив и надежд. Здесь для вас был тупик. Поэтому, наверное, последствия закономерны. Простите.

Такси домчало быстро, рассекая свежие лужи. На этот раз Моренко вышел первым и помог Наде выйти из салона, галантно придерживая за руку. В голове больше не шумело, а, наоборот, возникла ясность.

Все верно, она сама завела себя в тупик.

На крыльце отеля стоял Ранников и смотрел на Надю. У него снова выправился нижний край рубашки, галстук съехал набок. Едва такси отъехало, он неторопливо спустился, хмуро поглаживая щетину. Надя обрадовалась.

– Ты здесь!

– Ага. А ты где была? – Голос прозвучал глухо, угрожающе.

Надя сразу же поняла по интонации, что Ранников на взводе. Пару раз она видела его в гневе, еще в самом начале их отношений. Как-то они устроили корпоратив и отделом поехали в караоке. Надя, напившись, не только горланила Аллегрову и Губина, но и флиртовала с коллегами, потому что еще не успела привыкнуть к своему статусу любовницы начальника. Ранников в ту ночь вскипел не на шутку и учинил скандал, едва оказавшись с Надей один на один. О, как же он кричал. Как же возбудил ее тогда своим гневом. Но это в прошлом. Сейчас Надя вдруг испугалась.

Моренко остановился в двух шагах и закурил.

– Где твой телефон? – рявкнул Ранников, приближаясь.

– Он… потерялся. Там такая штука, я в аварию попала, в общем…

– В аварию… – Ранников сжал пальцы в кулаки. – С ним? Куда-то поехали на ночь глядя? Я в этой проклятой опере тебе писал, писал, а потом вижу, что тебя в сети нет уже час. Потом два. Потом три. Рванул к тебе, как только вернулся. А там пусто. Потом сюда, и вот…

– Машина разбилась, я еле выбралась. Мы в лесу с дороги сорвались. Ты не видишь? – Надя приблизилась, показывая Ранникову свое лицо. – Раны, царапины, а? Ослеп?

– Куда вы ехали на ночь? Что делать ночью за городом? – повторил Ранников, ощупывая взглядом Надю. – Ты с ним…

– Трахалась? – вырвалось у Нади внезапное.

Ранников побледнел. Надя рассмеялась от злости и непонимания. Вот он – тупик. Оправдываться перед женатым мужиком, где была и куда ездила. Как будто его вещь, домашнее животное, которое должно сидеть дома и покорно ждать хозяина, пока тот нагуляется.

– Дура – и не лечишься, – пробормотал он. – Завтра на работу к девяти как штык. Там и поговорим.

Надя посмеялась еще с минуту, натужно, потом сказала:

– Ключи дай от моей квартиры. Потеряла где-то.

Ранников подчинился. Он все еще был зол, но, видимо, сообразил, что сейчас не время и не место. Пусть покипит, подумает. Она двумя пальцами заправила угол его рубашки в брюки, поправила галстук.

– Если тебе интересно, мы не трахались, – шепнула на ухо. – Он очень приятный человек, гений, между прочим. И не женат. А теперь отвези меня домой и, умоляю, больше не устраивай идиотских сцен ревности. Они тебя не красят.

Глава седьмая

С утра разбитое тело напомнило Наде обо всем произошедшем.

На бедрах вспухли синяки, руки были в царапинах и ссадинах, слева на подбородке кожа будто стесалась об асфальт. И еще мешки под глазами, глубокий порез на стопе, ноющие мышцы…

Она проснулась в десять, разглядывая потолок и пытаясь собрать мысли в кучу. Что из вчерашнего было правдой, а что – сном? Поискала телефон, но его не было. Села в постели, разминая виски пальцами.

Автомобильная авария – правда. Мертвецы в лесу – ложь. Галина Сергеевна – правда. Рассказ про речного царя – ложь. Ранников на крыльце отеля – правда. Кипел от злости, но довез ее домой и тут же умчался прочь, обещав выяснить отношения уже на работе.

Хотелось, чтобы было именно так. Но разобраться все же придется.

Она сходила в душ, неторопливо позавтракала, позволив мыслям свободно перетекать внутри головы, как ленивым ручейкам в лесу. На улице снова было ярко и солнечно, о минувшем дожде напоминали только редкие лужи во дворе.

Наде отчаянно хотелось поддержать в себе эту утреннюю легкость, чтобы не нужно было больше ни о чем думать, не бегать за Ранниковым, не помогать Моренко и не сталкиваться с жабой из администрации. Еще лучше, отстраненно подумала она, вернуться в Ярославль и начать жизнь заново. Вот так запросто. Порвать с прошлым, забыть это все как страшный сон. Главное – не бояться. Потому что она, кажется, все эти годы банально боялась. Можно перечислить, чего именно: остаться одной, никому не нужной, не найти нормальную работу, подтвердить мамины слова о том, что ничего в жизни не умеет и не добилась. Страх – вот что заставляло ее совершать глупые поступки, и чувствовать себя свободной только в пыльных коридорах администраций, и забрести в итоге в тупик.

Она оделась, размышляя о какой-то новой, еще не понятной ей жизни, вышла из квартиры и на лестничном пролете столкнулась с мужчиной в спортивном костюме. Он был из тех, вчерашних. Его сине-зеленый костюм промок насквозь, ботинки хлюпали от влаги, на лице со следами оспы и небритости скопились капли. Увидев Надю, он улыбнулся, обнажая редкие гнилые зубы, и сказал:

– Извините, сударыня, если напугал. Велено присматривать.

Голос у него тоже был какой-то гнилой.

Страх вернулся мгновенно. Надя прижалась спиной к двери квартиры, чувствуя, что теряет контроль над мыслями. Секунду назад почти весь вчерашний день казался сном, ложью. А теперь реальность свалилась на голову. Не сбежать.

– Вы кто? – выдохнула Надя и тут же добавила торопливо, неубедительно: – Я полицию вызову!

– Не вызовете, у вас телефона нету, – ответил мужчина. – Да не бойтесь. Мне велено просто быть поблизости, приглядывать. Чтоб не умотали в кювет, как ночью. Считайте, нет меня, нет.

Он взмахнул ладонями, окропив пол водой, поспешно заковылял куда-то за лифт, к мусоропроводу, и там затих. Надя видела только скрюченную тень, на которую в другой ситуации не обратила бы внимания.

Несколько секунд соображала, что делать дальше. Спрятаться в квартире? И что? Стучаться в соседние двери? Как это поможет? В конце концов торопливо побежала по лестнице вниз.

На улице было свежо, жара еще не вернулась. Впрочем, Надя почти не замечала ничего и никого. Разве что по дороге на работу несколько раз оглядывалась, пытаясь разглядеть среди прохожих мужчину в спортивном костюме. Того не было видно. Или удачно скрывался, или… показался?

Саму себя убедить не получилось. Мужчина был реальный. Значит, и все произошедшее тоже.

Она расслышала звуки перфораторов, грохот бульдозеров. На набережной проходили последние приготовления к открытию фестиваля. Или свадьбы.

Надя зашла в администрацию, в тишину.

– О, глазищи пожаловали! – ухмыльнулась женщина за окошком. – Постоянный пропуск задерживается что-то. Еще пару деньков придется потерпеть.

– Ничего, – буркнула Надя. – Справлюсь.

– Глядишь, и не понадобится, – сказала почему-то женщина, неприятно осклабившись.

Из темного нутра коридоров показался чиновник в дорогом костюме, со значком флага России на лацкане пиджака, держащий черный дипломат. Увидев у турникетов Надю, он тоже почему-то криво улыбнулся, будто знал ее сто лет. Кивнул. Надя машинально кивнула в ответ.

– Проходите, не задерживайтесь, – сказала женщина.

Надя протиснулась мимо чиновника, заторопилась к лестнице. Не удержалась – оглянулась: оба сверлили ее взглядами и улыбались. Тревога накинулась с новой силой.

Первым делом Надя постучалась в кабинет Ранникова, но тот был заперт. Вошла в свой и тут же угодила в объятия Галины Сергеевны. Ну, как в объятия. Старая чиновница обняла ее за плечи, завела внутрь и закрыла дверь. В кабинете было влажно и душно. Попахивало плесенью.

– Доброе утро, милочка, – сказала Галина Сергеевна. – Как головушка, как здоровье?

– Жива, – ошалело ответила Надя, попятившись к столу.

События вчерашней ночи вспыхнули с очевидной яркостью.

– Твой телефон. – Галина Сергеевна кивнула куда-то за Надину спину. – Мои ребята постарались, нашли там, у автомобиля. Не благодари. Я чего зашла. Во-первых, Ранникова твоего не будет, на звонки он ответить не сможет и все такое. Не пытайся, пожалуйста, смуту не наводи.

– Зачем он вам? Друг жениха? – неловко усмехнулась Надя.

– Во-вторых, глупостей не делай, пожалуйста, – с нажимом продолжила Галина Сергеевна, скрестив тонкие морщинистые пальцы на уровне груди. – Из города не убегай, в полицию не звони, про самоубийство и другие идиотские вещи даже не думай. Поняла?

– А что будет? Утопите меня? Или что?

– Речной царь разберется. Но, поверь мне, лучше не рыпаться. Я долго на этом свете живу, выдала замуж четверых его дочерей. Чего только не видала. Два раза подруги невесты выкобенивались, шли против судьбы… ох, как вспомню, так вздрогну. Поэтому не глупи. Это совет дружеский.

– Как же тогда ваши обещания по поводу администрации? Получается, вы уже четыре раза обещали, а сами до сих пор тут сидите, культурой управляете?

– Ты будь умницей – и сама все увидишь. – Галина Сергеевна улыбнулась на прощание и вышла.

Едва дверь закрылась, Надя бросилась к столу, к лежащему телефону, – центру жизни! – тут же проверила, есть ли сеть. Хотела позвонить Ранникову – где он, что с ним?.. – и обнаружила, что контактов его в телефоне нет. Номер удален, переписки в мессенджерах тоже. В социальных сетях он никогда не сидел, считал их изобретением для слежки.

– Твою мать… – Надя поняла, что номер наизусть не помнит. Этот навык остался в прошлом.

Бессильно порылась по вкладкам, заглянула в почту. В автоподписи у Ранникова стоял только городской рабочий. Личным он вообще не любил делиться.

Съездить к нему домой? Это ли не глупость, о которой только что предупреждала жаба? Плевать!

Сгребла в кучу несколько папок, вышла в коридор. В трех метрах от нее стояли двое мужчин в спортивных костюмах, облокотившиеся о стены. Братки смотрелись в здании администрации нелепо и чужеродно.

– Вам не велено выходить, – сказал один негромко. – Чтобы не натворить дел.

– Какое вы имеете право!.. – начала было Надя и осеклась.

Двери всех кабинетов вокруг были закрыты. Привычные звуки рабочего дня – перестуки клавиатур, щелканье компьютерных мышек, разговоры – исчезли. Администрация как будто опустела. Не было здесь никого, кроме Нади, братков и, может, еще нескольких человек, которые явно пришли не просто поработать.

– Идите к себе, – посоветовал мужчина, сбивая капли влаги ладонью с небритого подбородка. – Отдыхайте в тишине, пока возможно.

Она вернулась в кабинет, закрыла дверь на замок и в бессилии прошла несколько кругов от шкафа до стола. Из окна долетали звуки стройки. Взвизгнула пила. Надя задумчиво выглянула на улицу, перевесившись через подоконник. Второй этаж. Внизу – пышная клумба, рядом – береза с широкими ветками. А что, если…

Не творить глупостей. Вряд ли жаба угрожала просто так.

Отсюда были видны край набережной и часть гигантской головы водяного, от которой отражались яркие солнечные лучи.

Минувшая ночь что-то изменила в Наде. Раньше она бы забилась в уголок, порыдала, убедила бы саму себя, что все в порядке и так и надо. Смирилась бы. Но сейчас захотелось сломать к чертям установки, не подчиняться, пойти наперекор. Моренко, вон, смирился, и Надя поняла, что более жалкого человека она не видела в жизни никогда. Смирение выгрызло его изнутри, заменив силу воли, совесть и чувство достоинства на пустоту. Неужели Надя хочет так же? Просто остаться в тесном кабинете навсегда?

Она забралась на подоконник с ногами. Примерилась. Вниз метров пять. Если прыгнуть и ухватиться за ветки березы, то можно сильно замедлить падение, а там, внизу кусты, они смягчат удар. Если повезет.

Если повезет.

Прыгнула. Ветки и листья больно хлестнули по лицу, ослепив. За что-то ухватилась, пружинисто ударилась о ствол. Ладони обожгло, она поняла, что долго не удержится и что уже падает, падает. В уши забился горячий ветер. Потом был удар от приземления, не такой жесткий, как она боялась. В левой коленке что-то хрустнуло и заболело. Мелькнули небо, зелень, кусты, тропинка. Надя вывалилась из колючих веток кустарника на траву, тяжело и хрипло дыша. Выжила и вроде бы даже ничего не сломала. Тут же села, подтянув ноги. Коленка была красной и как будто распухшей, но боль терпимая. Теперь нужно не терять времени.

Вдалеке застучали молотки. Надя огляделась, ища взглядом мужчин в спортивных костюмах, но никого поблизости не увидела. Скорее всего, они не ожидали от нее такой прыти. Тогда она быстро поднялась, захромала к тропинке и спустилась к набережной. Тут было многолюдно. После вчерашнего дождя гулять вдоль реки выбралась, похоже, чуть ли не половина города. Галдели дети, гремели самокаты и велосипеды, мимо промчалась парочка на роликах. Надя погрузилась в шумную толпу, прихрамывая. Тут явно было безопасно. Теперь нужно дойти до микрорайона, где жил Ранников. Это минут двадцать вдоль реки, потом налево, к новеньким домам, и оттуда еще минут десять.

Надя сместилась к бетонным ограждениям. Волга текла лениво и неторопливо. Ветер принес густые речные запахи. Мысли тоже успокоились. Она вспомнила, как полчаса назад эта старая жаба выставляла ей условия и угрожала, и порадовалась своему безумному поступку. Оказывается, идти поперек легко и приятно…

Она даже остановилась, чтобы купить мороженое. Едва развернула упаковку, в кармане завибрировал телефон. Незнакомый номер. Надя сбросила, но позвонили вновь. Потом еще раз. Она все же взяла, не сбавляя шага. Сквозь шум людей вокруг расслышала только первую фразу:

– Ты что, самая умная?..

Жаба. Кто же еще?

– Галина Сергеевна, мне срочно нужно было проветриться, – ответила Надя, не дослушав. – Я погуляю и вернусь, обещаю. Ничего страшного. И вам хорошего дня.

Сбросила. Подумала даже швырнуть телефон в реку, но это было уже лишним.

Пока ела мороженое, дошла до нужного места и свернула с набережной в парк, который вел к новеньким пятиэтажкам. Людей стало меньше, но все лавочки оккупировали мамы с колясками. Больше всего сейчас Надя боялась остаться в одиночестве. Она не сомневалась, что, как только на нее никто не будет смотреть, появятся братки – и пиши пропало.

Коленка болела ощутимее, но Надя при этом чувствовала невероятную легкость. Стресс и безумие. Слабоумие и отвага. Как еще можно назвать ее поступок?..

Парк закончился, через дорогу раскинулся нужный микрорайон. Надя перебежала на красный, пока не было автомобилей, тут же нырнула между домов, за детской площадкой отыскала нужный подъезд и набрала номер квартиры на домофоне. Сердце колотилось. Через несколько гудков раздался голос жены Ранникова: «Да?»

– Это Надежда. Семен Алексеевич дома? – торопливо спросила Надя. – Откройте, мне с ним нужно пообщаться.

– В смысле? – удивилась Марта. – Сема уехал на работу, как обычно, в полвосьмого. Он что, не появился?

– Ой, он приходил, да. Уехал на обед… – затараторила Надя, прикрыв глаза. – Просто я забыла бумаги, срочные… Возможно, он где-то в ресторане, в кафе…

– Дома не появлялся, – отрезала жена. – Я наберу, предупрежу, что вы заходили, Надежда.

Домофон замолчал. Надя прислонилась лбом к металлической поверхности двери. Адреналиновый задор постепенно исчезал, как отлив. Вместо него подступала волна отчаяния.

Что теперь? Куда бежать и что делать? Терпеливо ждать завтрашнего дня?

Ей на плечо положили руку, и Надя резко обернулась, думая почему-то, что это Ранников, нашел ее сам, спасет, увезет отсюда!

Но перед ней стояла Галина Сергеевна собственной персоной. Улыбалась противно, обнажая желтоватые зубы. Под глазами мешки, а еще видно седые волосы у корней. Старуха. Вечная старуха.

– Наденька, ты такая глупая, – сказала Галина Сергеевна. – Ну просила же тебя сидеть спокойно, работать. Что мне с тобой делать?

– Отпустите нас, – попросила Надя едва слышно.

Из нее от страха будто выкачали воздух.

– Не могу, это не в моей власти.

– Тогда отведите к этому вашему речному царю. Я поговорю. С Моренко у вас договор, а я-то зачем вам? И Семен мой зачем? Он вообще ничего не сделал.

Галина Сергеевна покачала головой.

– Не могу. Пойми, дорогая, все уже решено, – произнесла она как будто с сожалением. – Отсюда никто не уйдет до свадьбы. Да и после, возможно, тоже. Пойдем. Я тебе обед принесла в кабинет, вкусный. Роллы и картошку фри. Через три часа отвезешь Моренко на репетицию, а оттуда помчим по делам.

– По каким делам?

– Важным, государственным, речным. Пойдем.

Галина Сергеевна взяла Надю под локоть и повела прочь от дома.

Больно стрельнуло в коленке. Надя поняла, что никуда и никогда больше не убежит.

Вечером ей выделили автомобиль с водителем. Это был черный «Кашкай», за рулем которого сидел мужчина хоть и не в спортивной одежде, а в каком-то современном костюме стиля кэжуал, но тоже мало отличимый от «братка». Был он короткострижен, широкоплеч, с квадратным лицом, немногословен. Лицо покрыто каплями влаги, губы потрескавшиеся и синеватые. Заложный покойник, или как там его. Если не приглядываться, то и знать не будешь, что это, возможно, давно умерший человек. Интересно, сколько их вот так запросто бродит среди живых? А какие еще существа могут находиться в этом городке?

Надя не интересовалась фольклором или мифологией, поэтому помнила разве что русалок из разных сказок, которые были с хвостами и красными волосами. А, ну еще можно вспомнить мертвецов из «Пиратов Карибского моря» и кракена оттуда же. Вряд ли в Волге водится кракен… хотя до вчерашней ночи она и в живых покойников не верила…

Водитель вышел, чтобы открыть перед Надей заднюю дверцу, был учтив, хоть и поглядывал постоянно на нее через зеркало заднего вида.

Пока ехали, мысли переметнулись к Ранникову.

Вообще, она думала о нем на протяжении всего дня, не могла отвлечься. Кабинетная тишина, до этого уютная, сегодня особенно давила. То Наде казалось, что Ранников уже мертв, утоплен в болоте, стал прислужником речного царя, то она с надеждой верила, что его просто взяли в заложники, чтобы надавить на нее, убедить не делать глупостей. То Надя металась к окну, чтобы выпрыгнуть снова и отправиться в полицию или морг (к слову, когда ее вернули в кабинет, оказалось, что деревянные рамы крепко заколочены толстыми гвоздями), то усаживалась в угол между шкафом и батареей и думала о том, что было бы, веди она себя чуть настойчивее по отношению к Ранникову, например, уговори она его развестись и переехать из Ярославля куда-нибудь подальше. Они бы оба не оказались в Бореево и были бы счастливы.

Надя не выходила из автомобиля, даже когда подъехали к дому Моренко. Тот ждал у крыльца, курил. Почему-то Надя думала, что разозлится, увидев его, но ощутила только легкую горечь и безразличие. Будто спустя много лет встретила бывшего одноклассника, который дергал за косичку или тупо шутил над внешностью. Больше не было в Моренко никакой загадочности или гениальности. Даже наоборот, она увидела его совершенно для себя понятным.

Он забрался в салон, сел рядом с Надей. Несколько минут ехали молча и не глядя друг на друга. Потом Моренко сказал негромко:

– Мне очень жаль, Надя. В какой-то мере это и моя вина тоже.

– Все происходящее – ваша вина, – отозвалась она. – Если бы не вы, богатый гость, меня бы здесь вообще не было. Сколько жизней вы угробили?

Он не ответил, отвернулся к окну.

Автомобиль припарковался на пустой стоянке возле театра. Водитель отправился вместе с ними. Видимо, Галина Сергеевна больше не собиралась оставлять Надю одну. Моренко шел быстро, ссутулившись и убрав руки в карманы. Может, у него там снова кухонный нож?

В холле их ждали гардеробщицы, несколько человек из театра, какие-то еще важные люди в пиджаках и галстуках. Наде казалось, что все на нее смотрят, наблюдают, как бы не сделала чего идиотского. Люди вокруг теперь были заодно с жабой, с речным царем. Каждый житель Бореево знал, кто такая Надя и зачем она приехала.

Тощие руки протягивали Моренко плакаты, диски с альбомами, фотографии и ручки. Просили расписаться, написать несколько слов бабушке, жене, дочери. Люди улыбались и льстили. Моренко тоже улыбался и льстил, уставшим взглядом ощупывая каждого.

– Наденька, вы такая красотка! – ласково произнес кто-то из этой толкучки.

Люди зааплодировали. Тощие руки теперь потянулись и к ней. Надя отпрянула, испугавшись. Вокруг стало влажно и душно. Ее оттеснили в сторону, а Моренко удалился в окружении то ли поклонников, то ли охранников. Ему-то точно больше никто не даст просто так уйти.

Надя прошла в репетиционный зал. Сегодня людей здесь было существенно больше. По рядам проносился шелест разговоров, кто-то покашливал и посмеивался. Наде показалось, что кто-то показал на нее и множество голов сразу же повернулось, оценивая. Еще одна фобия со вчерашнего дня.

Минут десять она сидела без движения в дальнем ряду. Снова подумала о Ранникове. Вдруг он теперь один из этих, верноподданных? Но в зале его не было.

Потом на сцене появились музыканты, расставили инструменты, настроили микрофоны. Выскочил Моренко, одетый в черный костюм-тройку, в черные же ботинки, будто жених перед свадьбой. Он суетился, подбегал от одного инструмента к другому, требовал отладить, настроить, добавить звучания. Выхватил у клавишника ноты и швырнул их со сцены, громко крича:

– Вы не успели выучить? Как возможно? Как возможно?

Чувствовались торопливость и суета. И еще как будто страх. Моренко на сцене был сам не свой. Надя прекрасно понимала почему и на мгновение снова испытала жалость к этому пожилому человеку, жизнь которого зашла в тупик. Каково это, знать время и место, когда твой жизненный путь закончится? Каково это, отмерять минуты до трагического финала? И ничего при этом нельзя изменить.

Магии на сцене не существовало. Моренко не справлялся с эмоциями. Гитара то дребезжала, то фальшивила, то рвала ритм, из-за чего помощники с другими инструментами тоже сбивались. Начинали заново. Моренко злился, снова наорал на клавишника, потом закурил прямо на сцене, усевшись на край и свесив ноги. Зрители в зале делали вид, что так и было задумано, но все понимали, что репетиция не удалась. Кто-то робко хлопал, кричали: «Браво!» Звучало как издевка.

В конце концов Моренко бросил попытки совершить что-то стоящее и удалился. В зале никто не расходился еще долго. Ждали возвращения. Но Надя понимала, что он уже точно никуда не вернется.

Она вышла из зала, направилась под лестницу, к служебным кабинетам. Водитель следовал метрах в трех позади.

– Не убегу, не убегу, – пробормотала Надя. – Да и что ты мне сделаешь? Ноги переломаешь?

Моренко сидел в комнатке на кожаном диване и курил. Галстук он уже успел снять, расстегнул пиджак и жилетку. Белая рубашка топорщилась на тощей груди.

– А, Надя. Снова расскажете мне, какая я сволочь? – мрачно спросил он.

– Многого хотите, – ответила Надя, чувствуя, что готова дерзить и ругаться не меньше его. – Мне сказали после репетиции сопроводить вас к главной сцене на реке. Где эта голова большая торчит. Вам нужно там тоже проверить звук, акустику, что-то еще.

– Вы не верите, а я действительно хотел вас вчера вытащить, – произнес он. – Как только узнал, что вы выбраны подругой, так и сорвался…

– Верю, верю, – ответила Надя. – Только смысла никакого нет все это перетирать по сто раз. Поехали к реке, а то эти мужички-покойнички вас сейчас на добрых рученьках вынесут.

– У меня тоже один такой есть! – все еще мрачно хмыкнул Моренко и кивнул куда-то в сторону.

И точно: в темноте около зеркала притаился короткостриженый браток.

– А их можно как-то, ну, обезвредить или убить? Как в фильмах? Вырвать сердце, например, или мозги?

– Сударыня, – подал голос браток. – Не нужно так шутить. Мы все люди подневольные – и вы, и я. Каждый свое дело делает.

– Но в теории. Что с вами сделать? Вы же, получается, зомби?

– Похоронить по-человечески надо, – ответил браток, помолчав. – Найти каждую косточку в том проклятом болоте, в могилку сложить, молитву почитать, сверху крест поставить. Тогда речной царь не будет больше иметь над нами власти. Но разве ж кто-то это сделает.

Говорил он равнодушно, словно инструкцию какую-нибудь наизусть читал, но Надя вдруг поняла, какая же ужасная участь выпала заложным покойникам. Застряли между жизнью и смертью, превратились в слуг, рабов, и никакого выхода не предвидится. Потому что никому они больше не были нужны и потому что судьба их зашла в тупик.

Как и у всех в этом помещении.

– Пойдемте, – пробормотала Надя.

Моренко докурил, разглядывая ее задумчивым прищуром сквозь белый дым.

– Обещайте, что если выберетесь отсюда вдруг, то обязательно пробьете по своим каналам, чтобы исследовали болото, нашли всех и похоронили как следует. Хорошо?

– А вы грехи свои пытаетесь замазать? – не удержалась Надя. – Себя бы спасли для начала.

– Мне уже поздно. Я кончен.

Минут через двадцать безмолвный шофер на «Кашкае» доставил их к набережной и главной сцене завтрашнего фестиваля. Туда можно было и пешком дойти, но машина сделала несколько кругов по центру города, будто нужно было потянуть время. До заката оставалось еще несколько часов, но людей возле реки было уже меньше, чем утром.

Надю, Моренко и водителя пропустили за сетчатое ограждение без вопросов. Рабочие в оранжевых касках и робах делали вид, что не обращают на них внимания, но Надя заметила их взгляды, ухмылки и – капли влаги на лице, щеках, лбу, шее. Возможно, от жары, а возможно, и нет.

Гигантская поролоновая голова слегка покачивалась на ветру, загораживая солнце. Водяной смотрел на Надю выцветшими глазами и угрожающе ухмылялся потрескавшимися губами.

– Тридцать лет уже этой голове, – кивнул водитель. – Но царю нравится, поэтому никто не заменяет. Латают, красят, зашивают дыры разные. А мы ждем, пока развалится окончательно. Пугает она меня.

Они прошли мимо палаток и металлических конструкций к сцене, возведенной прямо на воде.

Понтоны казались хрупкими, но даже не покачивались на волнах, были надежно закреплены. Вдоль невысокой оградки тоже стояли рабочие, что-то там приматывали, налаживали. Сама сцена была уже плотно огорожена брезентом, создавая полусферу, внутри которой высился постамент для исполнителя. На постаменте стояли барабанная установка и подставки под гитары, в разные стороны тянулись провода.

В глубине же, под сводом, Надя увидела обычный деревянный стол, а на столе – Ранникова.

Она вскрикнула от ужаса, шагнула было в его сторону, но водитель крепко ухватил и дернул обратно.

– Не нужно рыпаться, уважаемая, – буркнул он хищно. – Целее будете.

Ранников распластался на спине, уронив голову набок. Белые пластиковые жгуты опоясывали его запястья и голени. Вдобавок Ранников был обнажен – только на левой ноге болтался носок. Надя различила темные синяки на месте, где были закреплены жгуты, а еще кровоподтеки на лице, в области шеи и желтые кляксы на животе. Ранникова били, и били нещадно. Сейчас он находился без сознания. Или вообще был мертв.

– Что вы!.. Я буду кричать! – Надя ударила водителя свободной рукой, оцарапала влажное лицо, но водитель будто не почувствовал, сжал ее еще крепче.

– Кричите сколько влезет. Тут замечательная акустика, ветер унесет ваши крики далеко на Волгу.

Моренко отступил, пряча взгляд. Он или знал, или догадался о происходящем.

– Зачем вам Семен? Отпустите его! Есть же я! – Надя все выворачивала руку, пыталась, но тут заметила движение сбоку и увидела подошедшую Галину Сергеевну.

Жаба была со свитой. Четверо братков стояли возле нее, скрестив руки на животах. Галина Сергеевна оделась в черное, как будто траурное. Волосы убрала под некрасивую шляпку. Смотрела на Надю, чуть склонив голову, то ли сочувственно, то ли с презрением.

– Мы не можем его отпустить, дорогая, – сказала жаба. – Товарищ Моренко завтра женится, а для женитьбы, как я говорила, нужны определенные ритуалы. Ну, вот как в мирской жизни, знаете. Выкуп невесты бывает или еще похищение. Иногда загадки всякие устраивают, квесты. Так и у нас.

– И что же это за ритуал?

Холодный ветер донес запах жарящегося шашлыка. Как будто из другой реальности.

– Жертвоприношение, – ответила жаба. – Речной царь ведь из старых богов, которые на Руси водились много веков назад. Он любит, когда его боятся и уважают. Никакой свободы воли или смерти за наши грехи. Старое доброе жертвоприношение.

– Семена? Вы хотите его…

Надя рванулась с новой силой, в порыве злости хотела расцарапать жабе лицо, но тут уже вперед выдвинулись братки, обхватили Надю так крепко, что она не могла больше двигаться.

– Я лично выбирала твоего Ранникова, – похвасталась жаба, улыбнувшись. – Подходящий типаж. Грехов много, жирненький, да и горевать по нему мало кто будет. Перевод оформили быстро, поставили организовывать фестиваль. Две недели крутился тут, умница, хорошо справился, да еще и тебя, такую хорошенькую, за собой приволок. Видишь, как все удачно сложилось?

– Вы хотите убить человека? Прямо сейчас?

– А кто же мне помешает? – Галина Сергеевна взмахнула руками, как бы показывая, что вокруг на десятки метров все огорожено сетчатым забором, а в глубине сцены за брезентом вообще никто ничего не увидит.

Работники в касках разбрелись. Все были в курсе. Все готовились.

Надя взвыла от бессилия. Толстые пальцы одного из братков закрыли ей рот.

Галина Сергеевна буркнула: «Вот и хорошо», неторопливо сняла черные тряпичные перчатки и направилась к сцене. Моренко облокотился о металлическую оградку, закурил электронку, глядя на воду, вдаль. Солнце клонилось к закату, окрашивая Волгу в серо-черные цвета. Издалека доносился детский смех. Мир четко разделился на две половинки: за забором и здесь, возле сцены.

Надя трепыхалась, как рыба в сетях. Ее повернули лицом к столу, на котором лежал Ранников. Она надеялась, что Семен уже мертв, что все закончено, но живот Ранникова равномерно поднимался и опускался. Из приоткрытого рта тянулась по подбородку тонкая нить слюны.

Жаба поднялась на сцену, подошла к столу с дальней стороны, так, что лицо исчезло в темноте и был виден только невысокий силуэт.

– Мы не будем затягивать, – сказала она. – По-хорошему, нужны еще ритуальные танцы, пляски, костер на берегу, который нужно залить водой, чтобы белый дым поднялся в небо. Но опустим. Главное – суть, товарищи. Вы все слышите меня?

Вокруг нестройными голосами раздалось многократное: «Да, слышим».

Ветер ударил в лицо, и понтоны вдруг закачались под ногами. Волга забеспокоилась. Волны захлестали о покрытие, орошая пол холодными каплями.

– Так начнем же, товарищи!

В руках у жабы оказался нож. Она взяла рукоять обеими руками, опустила лезвие острым концом вниз и с силой вонзила его Ранникову в живот, около паха.

Надю непроизвольно стошнило. Рот заполнила кипучая желчь, брызнувшая сквозь пальцы братка. Тот убрал ладонь, хватка ослабла, и Надя упала на колени, исторгая из себя остатки обеденного перекуса. Ноздри забило гнилым запахом. Сквозь накатившие слезы Надя увидела, как Галина Сергеевна разрезает Ранникову живот снизу вверх, до груди. Ранников распахнул глаза, лицо его исказила гримаса боли и ужаса. Он попытался открыть рот, но сквозь губы хлынула темная кровь. Едва первые капли разбрызгались по сцене, понтон закачался с новой силой, сквозь швы пластика хлынула вода, поглощая и растворяя в себе дары жертвоприношения.

У Нади потемнело в глазах. Живот сводило в судорогах. Галина Сергеевна резала тяжело, с нажимом, наваливаясь на нож всем своим весом. Ранников хрипел и дергался, натягивая жгуты, сдирая кожу на запястьях и голени.

Кровь хлынула из разреза вязким бордовым потоком. Понтон дернулся, вода жадно набрасывалась на подношение. Люди вокруг попадали на колени, и воздух наполнился тягучим монотонным звуком. Надя не сразу поняла, что мертвецы читают какую-то молитву, неразборчивую, на непонятном языке. Молчал только Моренко, крепко держащийся руками за оградку.

– Спасите нас! – крикнула ему Надя. – Вы же можете, ну!

Ничего он не мог. Моренко пожал плечами и отвернулся.

Галина Сергеевна распорола живот Ранникова, вытащила нож и тут же перерезала ему горло от уха до уха, вгрызаясь лезвием, как пилой. Надя отчетливо услышала хруст и стоны. Ранников задрожал, забился в судорогах и обмяк. Голова его неестественно завалилась вверх и набок, глаза закатились, из открытого рта вывалился язык, с кончика которого текла на пол кровь.

Сцена и понтон ходили ходуном. Вода была везде, дошла Наде до щиколоток. Люди стояли на коленях, монотонно бубнили что-то неразборчивое.

Гул. Гул. Гул.

Плеск воды.

Оглушало.

Надин желудок бесновался, исторгая струйки желчи. Силы покидали. Она упала в воду, погрузившись лицом, захлебнулась. Легкие обожгло. Ноздри забились. Вот и хорошо. Вот и правильно. Может, так и нужно.

Но кто-то схватил ее за волосы и резко выдернул.

– Не положено, – буркнул в ухо мужской голос.

Надя видела, как Галина Сергеевна – с кровавыми руками, с окровавленным лицом – делает на бледной коже Ранникова длинные глубокие разрезы, выпуская кровь. Жаба тоже бубнила что-то себе под нос.

Становилось темнее, солнце почти исчезло за дальними холмами, сцена погрузилась в черноту.

Поролоновая голова водяного болталась из стороны в сторону в порывах внезапного ветра. Две веревки из крепления со свистом оторвались, хлыстнув по воде. Надя расслышала крики изумления откуда-то издалека, с берега, из другого мира.

Понтоновую сцену снова встряхнуло, барабанная установка накренилась и тяжело упала в окровавленную воду.

Гул. Гул. Гул везде.

Галина Сергеевна обрезала жгуты, держащие тело. На сцену к ней торопливо забежали братки, схватили Ранникова под мышки и за ноги и поволокли к краю. Моренко, вставший на их пути, отодвинулся, пряча взгляд.

Вода бесновалась вокруг, лизала Надины руки и щиколотки. Монотонный гул нарастал, разносимый ветром.

Братки перевалили тело через оградку. Внутренности вывалились первыми, а потом уже и Ранников ухнул в темную воду Волги, всплеснув на прощание окровавленными руками.

Гул сразу же прекратился, волны успокоились, и стало невероятно спокойно и тихо. Вода просочилась сквозь швы, через минуту на понтонах уже ничего не осталось.

Солнце ушло за холмы. Галина Сергеевна, почти полностью скрытая в темноте сцены, сказала уставшим голосом:

– Ну что, товарищи, поздравляю нас всех. Жертва принята, свадьба официально состоится.

В наступившей тишине громко и безумно расхохотался Моренко.

Дальше началась какая-то легкая суета.

Надю окружили, подняли, встряхнули, повели со сцены на берег. Следом плелся Моренко, продолжающий посмеиваться с неким хлюпающим присвистом. Его держали под руки.

Рабочие и строители почтительно расходились в стороны, снимая каски и кланяясь.

Вдоль набережной вспыхнули фонари. Свет их казался Наде тусклым, голубоватым, будто шары на столбах были наполнены водой.

Ее довели до сетчатого забора, но потом свернули в сторону и стали спускать к реке. Надя видела людей, праздно ходящих по променаду: веселых женщин, галдящих детей, мужчин с банками пива в руках. Ей хотелось закричать, позвать их на помощь, но сил больше не оставалось. Желудок болел, ноздри забились желчью и водой, нижняя челюсть дрожала. Надя и шла-то с трудом. В голове как будто что-то треснуло, мир снова казался погруженным под воду, замедлился и приглушил звуки.

Спустились к Волге, в темноту. Слышался слабый плеск волн, да где-то вдалеке начала серебриться дрожащая лунная дорожка. Надю опустили на землю, она нащупала ладонями траву, едва не упала на бок. Придержали.

Галина Сергеевна спустилась тоже и с кем-то разговаривала по телефону, негромко, почти бубнила. Рядом с Надей сел Моренко.

– Какая чертовщина, а? – спросил он негромко и стал посмеиваться в кулак. – Вот так живешь, живешь, а потом мир ломается.

– Заткнитесь уже… – выдавила Надя через силу.

– Я уже успел забыть. Думал, мне приснилось или что. Ну да. Когда тварь речная разрывает тебя на куски, в это не очень-то верится потом. Убедил себя, что это сон, пока вдруг однажды ко мне не явились его слуги. Не эти братки, а настоящие морские черти, грешники вековые в диком облике… Я думал, что с ума сошел. Они вылезли через краны в кухне и ванной комнате, пришлепали в спальню. Голые, мокрые. Всюду грязь и вода от них. Воняют гнилью, будто кошачью шерсть из водостока вытащили. Я тогда блевал, вот как вы, Надя. Сразу понял, что не сон. И вы лучше быстрее поверьте, так больше шансов.

– Шансов на что?

– Я вам не скажу, – шепнул Моренко и затянулся электронкой. Она уже не дымила. Вообще не работала, кажется. – Не дам вам надежду. А то вы снова начнете ругаться.

Он замолчал и стал пялиться на реку, тихонько посмеиваясь и болтая головой из стороны в сторону. Сидели так около часа, Надя продрогла и то и дело неконтролируемо дрожала всем телом. Галина Сергеевна подходила и уходила, кому-то звонила, потом с кем-то переписывалась. Экран телефона ярко освещал ее крючковатый нос, морщинки, большие глаза.

Где-то над головами ходили люди, шумела набережная, но постепенно все стало затихать. Луна поднялась, наступило некое призрачное и короткое умиротворение.

Надя как будто несколько раз падала в обморок. Ее окутывала теплая чернота без мыслей и тревог. Она видела образы из прошлого: как познакомилась с Ранниковым на собрании в администрации, потом как ездила с ним в командировку, где впервые все и завертелось, потом жаркую комнатку и обнаженного Ранникова, курящего возле открытой форточки. Подступал страх за него, а ведь ничего нельзя было изменить – ни предупредить, ни обезопасить. И потом уже совершенно неожиданно вспыхивал тот самый ужасный образ, синюшное мертвое лицо, складки на шее, синяки под глазами и кровавый глубокий порез на шее, сквозь который бьет кровь.

Тут она приходила в себя, пугалась от темноты и плеска волн и понимала, что все еще сидит на берегу Волги. Сердце колотилось, сил больше не оставалось. Моренко хихикал, обхватив коленки руками. В перерывах между хихиканьем вдруг насвистывал какие-то мелодии, возможно, свои.

Подошла Галина Сергеевна, похлопала Моренко по плечу. Сказала негромко:

– Пора, уважаемый. Пойдемте.

– Куда вы его? – вырвалось у Нади.

– Жениху надо готовиться, – коротко отозвалась жаба. – И вы не расслабляйтесь.

Моренко ушел, и Надя как-то незаметно осталась одна на берегу. Даже братки растворились в темноте.

Прошло какое-то время, растягиваемое периодами безмятежной темноты бессознательного, и Надя заметила краем глаза какое-то движение на воде. Волны ударили о берег, из воды показались молчаливые высокие фигуры.

Они были гладкие и влажные, с темной блестящей кожей. Похожи на людей, но с чересчур короткими ногами и длинными руками, заканчивающимися четырехпалыми ладонями с перепонками. Голова начиналась без шеи и подбородка, вместо носа – два черных отверстия, безгубый рот усеян рядом мелких заостренных зубов.

Надя не испугалась – уже устала бояться – и просто откинулась на траве, разглядывая речных чудовищ. Спросила:

– Вы за мной?

Они безмолвно протянули к ней руки, стали ощупывать от лица до пяток, потом снимать мокрые одежды и растирать обнаженное Надино тело теплыми влажными водорослями. Теплота от них проникла под кожу, а в том месте, где водоросли касались царапин или ушибов, возникало приятное жжение, как от целебной мази.

Надя прикрыла глаза. Если этот кошмар происходил наяву, то у нее больше не было оправданий оставаться разумной.

Ее раздели полностью. Водоросли проникли между губ, между бедер. Растирали тщательно и нежно. Потом руки подхватили Надю и подняли в воздух, аккуратно придерживая голову. Надя поняла, что ее несут в реку, но глаз не открывала. Темнота под веками шевелилась и убаюкивала.

Тело коснулось холодной воды. Мгновение – и Надя погрузилась с головой. Руки крепко обвили, как пластиковые жгуты, и потащили вниз, глубже, глубже, на самое дно.

Против воли захотелось вздохнуть. Надя открыла рот, открыла глаза, и вода хлынула внутрь ее уставшего тела и сознания. Кругом надавил мрак. Надя поняла, что умирает. Легкие болезненно обожгло, тело содрогнулось от конвульсий. Течение подхватило ее и поволокло куда-то глубоко-далеко, куда живым людям вход заказан.

Интерлюдия. Свадьба

Надя сидит за столом.

Вода вокруг прозрачна и чиста, а горящие под сводами овального потолка фонари рассеивают свет золотистыми лучами. Мельтешит мелкая рыбешка, сомы трутся о ноги.

Надя обнажена, потому что под водой нет нужды носить одежду. Она не стесняется, чувств почти не осталось. Мысли вялые, погруженные на глубину. Надя пытается ухватиться за них, ощущает что-то важное, но мысли ускользают, как подводные змейки. Скоро их совсем не останется, и Наде станет легко-легко.

Ее распухшие руки лежат на коленях, в венах и артериях медленно течет илистая вода, плечи расправлены, голова повернута к каменной арке. Скоро через арку начнут заплывать гости, а функция подруги невесты – в том числе – встречать каждого, улыбаться, кивать. Все любят знаки внимания, хоть морские черти, хоть речные дьяволы.

В большом зале много столов на разных уровнях течения. Снуют молчаливые твари, готовящие угощения. Вода вокруг дрожит и переливается. На широкой сцене – стул и подставка для гитары. Там же – воздушный вакуум для звука. Царь предусмотрел все. Владыка мудр и дальновиден.

Вокруг множество зеркал. Надя видит собственное отражение и не узнает: кожа бледно-желтая и сморщенная, под глазами собрались большие темные мешки, губы разорваны, щеки набухли, а под подбородком вместо шеи – опухоль сливового цвета. Так выглядят утопленники в фильмах. Так выглядят подруги невесты. Или грязная вода на глубине так сильно искажает изображение.

Важная мысль: ее никто не будет искать на поверхности. Разве что мама не дозвонится, напишет заявление в полицию, и на этом все.

Вода приходит в движение, дрожь поступает от входа, и из изумрудного полумрака в зал вваливается первый гость. Тварь со щупальцами вместо рук, с четырьмя кривыми ноздрями, сеткой глаз. Редкая, кое-где счесанная чешуя поблескивает в лучах. Надя улыбается, кивает. Тварь будто не замечает ее, вальяжно проплывает мимо.

И сразу за ней – множество других подводных существ. Похожие на рыб, на людей, на человекообразных рыб. Страшные и мерзкие, чешуйчатые и гладкие, со щупальцами и плавниками, с руками и хвостами. Мужчины, женщины, разные. Надя кивает и улыбается каждому. Вода дрожит не переставая, и в этой дрожи преломляется свет, наполняя зал короткими брызгами разных оттенков.

Гости заплывают один за другим, их так много, что у Нади рябит в глазах. От улыбки болят губы и скулы. Вода щекочет ноздри, разъедает небо и место в груди, где раньше были легкие.

Важная мысль: теперь это – ее предназначение. Все, что говорила Галина Сергеевна, – ложь!

Тут появляется жаба. Натуральная огромная жабища с набухшими волдырями по всей коже. В некоторых местах волдыри лопаются, и из них выползают скрюченные белые нити гноя, устремляющиеся по потоку вверх, к потолку. На этот гной набрасываются мелкие твари, похожие на креветок. Их разгоняют после короткой драки. Надя едва сдерживает позывы рвоты, но улыбается и кивает.

– Умница! – говорит жаба, шлепая вывернутыми наружу гнойными губами. Звуки под водой глухие и будто распадающиеся на отдельные кусочки, яркие брызги воздушных пузырьков. – Я знала, что ты справишься, милочка! Ишь, девка какая! Терпи, заслужишь местечко!

Гости прибывают. Где-то играет музыка. Волны ее под водой вязнут. Для Нади это не музыка, а какофония. Она вспоминает мелодии Моренко и понимает, почему ему удалось охмурить дочь речного царя.

Вода становится грязнее, откуда-то снизу поднимаются ил и кусочки водорослей. Гости рассаживаются за столы. Кругом шум и гвалт, свет мутнеет. Серебристая тварь, закрытая хитином, с плоской мордой и мощными челюстями, набрасывается на тварь поменьше, жрет ее, тряся головой, мутит воду кровью и оторванными конечностями. Никто не обращает внимания. Надя тоже. Ее дело – кивать гостям и улыбаться.

Замечает мужчин в спортивных костюмах. Они единственные здесь люди, кроме нее. При этом одетые. Вот только жизнь покинула их тела, вернула, видимо, естественный облик, присущий тем, кто долго разлагается в болотах. Кожа зеленоватая и гнилая, местами сползает, отслаивается чешуйками, глаза давно вытекли, а глазницы у них забиты песком, грязью и водорослями. Заложные покойники плывут молчаливо, поддаваясь течению, вода струится из рваных ран на шеях, щеках, сквозь открытые рты и порванные ноздри.

Потом появляется речной царь.

Он огромен и стар. Тело его рыхлое, морщинистое, наполненное водой, грязью, илом. В складках большого живота забились водоросли и рыбьи кости. Сквозь мощный лысый череп пробиваются тонкие кусочки кораллов, совершенно непонятно как там оказавшихся.

У него нет губ и носа. У него есть костяные рога. Огромные треугольные глаза без век. В левой руке зажат ржавый трезубец, а в правой – тоже ржавый длинный скипетр с овальным наконечником, мятым на боках.

Вместо ног у царя огромный хвост, на который он садится, как на стул. Каждая чешуйка хвоста – размером с Надину голову.

Царь говорит:

– Здравствуйте, гости дорогие!

И его приветствуют чинно, дружно, кланяясь и разгоняя воду чем-то вроде аплодисментов. Надя улыбается и кивает. Царь не замечает ее, слишком мелкую сошку, и величаво проплывает мимо, одарив сладковатым запахом каких-то специй.

У царя главный стол, под сводами.

Сразу за ним всплывают все его дочери, числом пять тварей.

Надя улыбается.

Дочери жирные, чешуйка к чешуйке. Головы обросли яркими водорослями.

Надя кивает.

Наконец появляется шестая дочь – нынешняя невеста. Под руку ее держит Моренко.

Он тоже обнажен и как-то совсем нелеп, будто свихнувшийся старик оказался вдруг в аквапарке в чем мать родила. Седоватые волосы дрожат в потоке, скукожившийся член спрятался в сером пушке между ног. В Моренко нет грации речных тварей, он шевелит ногами и руками, чтобы сохранять равновесие. На лице его – обреченность и уныние. Кожа натянута, проступили коричневые вены, густо усеивающие руки, бедра, грудь.

– Рад тебя видеть, – говорит Моренко, пристально глядя на Надю. Судя по интонации, не рад. Впрочем, ей все равно. Мудрый царь приказал улыбаться и кивать каждому гостю.

– Думай о чем-нибудь земном, – говорит Моренко.

– Думай о людях, которых ты еще можешь спасти, – говорит Моренко.

– Держись за жизнь, – говорит Моренко.

Невеста уводит его повыше, к отцу, оставляя шлейф мутной воды. Вокруг вспыхивают сотни воздушных пузырьков и на мгновение слепят Надю. Она моргает. Что-то застряло в глазу. Веточка. Думает о маме, которая за неделю не позвонила ни разу. О пыльном кабинете в администрации, где уютно сидеть в тишине и разбирать бумаги. О набережной, укрытой серебряным светом заката. О музыке, что льется в уши из приложения. О глубоком вздохе чистого воздуха.

В этот момент подводный зал взрывается фейерверками звуков. Гости веселятся. Вода приходит в движение, потоки ускоряются и кружат, кружат Надю против воли под свод этого огромного зала.

Она смутно помнит, как оказалась здесь. Кажется, сначала дышала, а потом уже нет. Ее закопали глубоко в ил, затем еще глубже, ниже речного дна, проволокли по узким тоннелям, сдирая кожу, и вытащили с нижней стороны реки, куда хода никому нет. Странные существа привели ее в порядок, обтерли, раздели, накрасили во что-то, заставили вытряхнуть из головы лишнее, ненужное, о прошлом…

Суетятся существа-официанты, разносящие еду по столам. Речные черти играют с дохлыми рыбами, забрасывая их себе в рот и сплевывая то пустые головы, то реберные косточки. Девы с рыбьими хвостами обсуждают что-то с девами, у которых зеленые волосы и вплетенные в косы жухлые листья и цветы.

– Внимание! Внимание! – разносится в зале, и вода дрожит от мощнейших переливов голоса речного царя. – Смотрите-ка, какую прекрасную жертву принесли нам! Возрадуемся же! Приступим к трапезе!

В зал вплывает горстка мелких морских чертей, облепленных водорослями, как новогодняя елка – гирляндами. Они держат на своих плечах плоский медный таз, и на тазу лежит мертвец. У него разрезан живот, перерезана шея, многочисленные порезы на теле. Язык вывален, глаза выколоты, а внутренности уложены вокруг тела. Наде неприятно смотреть на него. Наде кажется, что она видела этого мертвеца где-то в другом месте, живым.

Гости ликуют.

Черти выстраивают их в очередь к блюду, и каждый гость – будь то русалка или тварь какая-то с куцым хвостом и копытцами – подходит к блюду, отщипывает от мертвеца кусочек и кладет его в рот. А сверху, из-под сводов залы следит за действом могучий и безжалостный речной царь.

Надя забивается где-то в укромном уголке. Ей плохо. В ушах стоит шум. Как будто речные чудовища отщипывают кусочки и от ее тела тоже.

Вода вокруг блюда становится мутной, красноватой. Плавают обрывки кожи, сосудов.

Гости ликуют. Им нравится жертва.

Жаба Галина, как ее там, смотрит на Надю и указывает на блюдо. Подойди, мол, отведай угощение. Надя мотает головой. Она не может пошевелиться. Что-то в ее воспоминаниях не дает этого сделать.

И тут появляется Моренко. Он заплывает в воздушную сферу и тут же падает на колени, сраженный силой тяжести. Поднимается, разглаживая мокрые длинные волосы. Движения его плавные и замедленные. Вода стекает с обнаженного тела. Надя наблюдает за ним.

Моренко идет к гитаре, берет ее и садится на стул. Проводит пальцами по струнам, играя подряд несколько аккордов. Гитарные звуки резонируют от воды и разлетаются по залу, усиленные искажением во много раз.

Гости отвлекаются от трапезы, поворачивают морды и лица в сторону Моренко. Блюдо почти пустое. От мертвеца остались только торчащие косточки.

Моренко сосредоточен. Он склоняет голову, не поднимая взгляда, и начинает играть что-то медленное, красивое. Мелодия мгновенно захватывает внимание присутствующих. Гул и ропот затихают. Никто даже не чавкает, пожирая плоть мертвеца.

Слышна только мелодия. Ломкая, неторопливая.

Надя чувствует, как мелодия проникает в нее, заставляет вибрировать чем-то внутри головы.

Речные твари, черти, русалки – все собрались вокруг воздушной сферы и слушают. Вода в зале от пола до потолка дрожит от каждого трепета струны.

Речной царь откидывается на своем хвосте, прикрывает глаза перепончатыми пальцами. Все его дочери, включая невесту, покачиваются из стороны в сторону, словно в трансе. Все вокруг в трансе.

А Моренко играет.

Надя вспоминает, что у него талант.

Одна мелодия сменяет другую, и она более динамичная. Быстрый темп заставляет существ дергаться, дрыгаться, исполнять что-то похожее на танец. Возможно, даже против их воли. Мгновение – и зал захлебывается волнами. Все вокруг приходит в движение, столы опрокидываются, черты беснуются, заложные покойники исполняют сальто и дубасят друг друга, выворачивая из челюстей оставшиеся зубы.

Надя тоже трясется вместе со всеми. Тело ей неподвластно. Позвонки простреливает мелодией.

А Моренко играет.

Третью мелодию. Потом четвертую. Заставляет гостей то замирать в унынии, то безудержно веселиться.

Вода мутнеет, болтается, и уже почти ничего не видно вокруг.

Но Надя видит Моренко. Он сидит, тощий, обнаженный, мертвый, склонившийся над гитарой.

Она видит его желтоватые ногти. Растрепавшиеся волосы. Набухшие синие вены на бедрах и руках.

Моренко вдруг поднимает голову и находит ее взглядом. Именно ее. Смотрит несколько секунд и кивает. Что-то хочет ей сказать. Но непонятно – что.

Мелодия на мгновение прерывается. Моренко делает глубокий вздох и начинает играть заново.

В этот раз Надя понимает, что это за мелодия. Она слышала ее – постойте, постойте – день или два назад. В душном и тесном гостиничном номере. Моренко положил перед Надей планшет. Моренко закурил. Моренко передал ей это сакральное знание…

Но откуда?..

Гости впадают в транс. Мелодия оглушает каждого, кто ее слышит. Твари речные оседают на пол, медленно шевеля щупальцами, лапками, ножками. Один на другого. Мелодия прорезает толщу воды. Черти спускаются на дно, скрючившись в странных позах. Заложные мертвецы, вытянув руки по швам, падают, как стойкие оловянные солдатики. Затем дочери речного царя, одна за другой, и, наконец, грузно, тяжело опускается на гостей сверху сам речной царь.

Моренко играет, закольцевав мелодию. Надя видит, что струны в крови. Кровь сочится из изрезанных пальцев. Моренко снова смотрит на нее, снова играет.

На дне зала шевелится загипнотизированная масса из чешуй, хитиновых тел, ласт, плавников, щупалец, мертвой кожи.

Надю берут за руку. Это жаба Галина, как ее там. Пялится водянистыми глазами. Говорит:

– Пойдем. Он договорился.

Голос звучит досадливо и уныло.

– Кто и как? – кричит Надя.

Ей вдруг кажется, что все происходящее – это сон, кошмар. Мир дрожит вокруг. Мелодия режет вены.

– Он договорился, – повторяет жаба и тянет, тянет Надю к выходу из зала. – Повезло тебе, милочка. Ишь.

Мелодия не прерывается. Из груды существ внизу щетинятся изломанные конечности, кто-то плачет и стонет. А над всеми – речной царь, лицом к небу. Он улыбается, хотя, может, это и не улыбка вовсе, а зловещий оскал.

В мутной воде вспыхивают отблески мелодии. Пахнет кровью, испражнениями, дохлятиной.

Надю вытаскивают из зала в мрак подземной реки. Мелодия тут же обрывается. На Надю обрушиваются тяжесть тишины, давление воды, ледяное течение. Болезненно пульсирует в висках.

Жаба говорит:

– Беги, пока есть возможность.

Глава восьмая

Надя очнулась, лежа на понтоне. Тяжелые волны болтали его где-то в середине реки. На берегах темнели черные силуэты деревьев.

Ее стошнило затхлой водой, из ноздрей выпали кусочки водорослей. Хотелось вздохнуть – и легкие раскрылись как будто с неохотой. Горячий воздух обжег горло.

Надя перевернулась на спину, разглядела в мутном свете луны огромную голову водяного, держащуюся на нескольких уцелевших канатах. Ветер швырял ее из стороны в сторону, и казалось, что водяной злится на что-то.

Волны били о понтон, но, удивительно, вода не оставалась на поверхности, а до Нади даже не долетали капли.

Болело все тело, ныла каждая косточка. Руки и ноги двигались с трудом. Но хуже всего было в голове, в мыслях. Их как будто вытащили из Надиной головы и вставили заново, основательно перемешав. Где реальность, а где бред – непонятно.

Мгновение назад ей казалось, что мир вокруг погружен под воду и нет сил вздохнуть.

А потом вдруг воздух заполнил тело, и вот уже ее охватила невыносимая легкость.

Обрывки воспоминаний или горячечного бреда плавали под черепной коробкой, будто куски льдин в океане.

Она кое-как села, обхватив руками колени. Вдалеке мелькали огни Бореево, холмы и деревья вдоль берега тонули в темноте, а набережная тянулась цепочкой фонарей. Были видны силуэты прохожих. Особенно много их стояло у спуска, где недавно рабочие монтировали сцену. Надя увидела разбросанные части сетчатого забора, вырванные куски металлических конструкций, обрывки проводов и веревок. От сцены ничего не осталось, кроме вот этой части понтона, которую бросало на волнах, унося Надю и поролоновую голову водяного по течению, к холмам.

Глядя на удаляющуюся искореженную сцену, Надя вспомнила о Ранникове, лежащем под брезентовым укрытием. Вспомнила Галину Сергеевну, которая потрошила Ранникова, будто рыбешку. И сразу же пришло мутное, грязное воспоминание, в котором подводные твари отщипывали от мертвеца кусочки и жрали, будто десерт.

Ее стошнило снова, на глазах выступили слезы.

Понтон подбросило на волнах, и набережная исчезла в темноте.

Кто-то оказался рядом с Надей. Вздрогнув, она поняла, что это Моренко – мертвый обнаженный утопленник. Тело его разбухло и покрылось трупными пятнами. Живот был огромен, натянут, набит водой и грязью. Губы стали белые и тонкие. Волосы облепили влажное лицо.

Галлюцинация или реальность? Надя боялась проверять.

Моренко между тем сел на край понтона, свесив ноги в воду. Сказал:

– Можете меня поздравить, Надежда, я теперь муж и фактически родственник местного речного царя.

– Поздравляю, – выдавила она, чувствуя во рту привкус песка и водорослей.

– Я сказал царю, что если он не освободит вас, то мне придется играть новую мелодию до тех пор, пока все его гости не передавят друг друга в экстазе танца, – произнес Моренко. – Он хитер, как говорится, да я хитрее. К тому же у меня было время почитать былинки. Садко, богатый гость и все такое. А эти морские животины даже читать не умеют.

Он хмыкнул, разглядывая Надю грустным взглядом. Достал откуда-то фиолетовую электронку и закурил, прикрыв глаза.

– Хотелось сделать что-нибудь достойное. Спасти кому-нибудь жизнь, например. Сейчас вас доставят к берегу в целости и сохранности и отпустят на все четыре стороны. Вы теперь не во власти города. Бегите и будьте счастливы.

Она кое-что вспомнила вдруг.

– Болота. Я вернусь к ним и вытащу всех заложных покойников, как обещала. Вы уже тогда все придумали, да?

– Это уже ваша судьба, – улыбнулся Моренко, докурил и спрыгнул с понтона в воду.

Река беззвучно поглотила его. Волны тотчас успокоились, течение сделалось ровным, неторопливым. Лунный свет выхватывал из темноты голову водяного кверху носом, плывущую метрах в десяти от Нади. Речной царь должен сохранить эту голову, она ведь ему очень нравилась.

Надя легла на спину. По небу плыли звезды и редкие облака. Мысли тоже плыли, успокаиваясь.

Она вдруг вспомнила все, от приезда в Бореево до речной свадьбы. Вспомнила жабу, царя, невест, покойников и чертей. Всех-всех. Где-то в груди болезненно кольнуло. Там наверняка остались комочки грязи, которые теперь в ней навсегда.

Надя лежала так, пока понтон не прибило к пологому берегу. Потом поднялась, спустилась в траву и медленно побрела через кусты рогоза к тропинке, которую услужливо подсвечивал свет полной луны.

Свет мой, зеркальце