– Тогда найдем суку. Ты со мной?
– Да.
– Вася мертв, – сказал Левидов в телефон, прежде чем Куган отстранился. – Поднимайте тело.
Кабель-сигнал натянулся, мертвый водолаз вздрогнул и сел, держа прямо медную голову. Секунда – и он стал подниматься, страшно, безбожно, похожий на непослушную марионетку с оборванными нитями. Встал, покачнувшись на единственной ноге, и воспарил.
Куган отвернулся, не в силах дольше смотреть.
Левидов указал клещами на лес бурых водорослей. Куган поднял руку: понял.
Они пошли.
Длинные стволы слабо колыхались, покачивали пластинами листьев. Над медной головой Кугана сомкнулся плавучий шатер, сквозь который пробивались солнечные лучи, такие же обессиленные, как и водолаз. В щелях между листьями прыгали закорючки морских коньков, больше не казавшиеся ему странными: лошадиная голова, морда-трубочка, растрепанная грива, круглое брюхо и спиралька хвоста. Странной была уродливая женщина с головой рыбы. Странной и жуткой.
Тварь, убившая Клеста.
Крошечные, с булавку, рыбки, обгоняя, проходили мимо иллюминатора. Куган пытался понять, куда или откуда они плывут, уловить в их движении волю рыбоженщины. Всюду сновали нахальные бычки: выныривали из водорослей, обнюхивали следы от водолазных ботинок, заглядывали в окошки, хватали за пальцы.
Пряди водорослей сонно танцевали, повинуясь придонному течению; пузырили, лопаясь, плавательные бугорки; в листьях таились призрачные лица. Витражные стекла подводного собора тлели зеленым. В боковом иллюминаторе неуклюже шагал стальной великан. Куган не позволил мыслям о Левидове («он вернулся…») пустить корни в его голове.
В зарослях мелькнула бледная тень. Он двинулся к ней.
Тварь вынырнула слева, из сумрака за переделами круга света от фонаря Левидова. Она пронзительно пискнула и бросилась на Кугана, едва не сшибив того на грунт. Хлестнула слипшимися ногами, как плавником, и метнулась в заросли. Куган запоздало махнул ножом. Взволнованно раскачивались узкие листья. Выставив руку с ножом, водолаз всматривался в потревоженный лес.
Тварь выскочила с противоположной стороны – Куган не успел развернуться – и полоснула когтями по шлему. Котелок оглушительно зазвенел. Водолаз ударил наугад. В мутной воде поплыл рассеченный ветвистый стебель. Куган потерял противника и закрутился в разные стороны. Пепельным облаком клубился вспаханный грунт. Гибкие водоросли захлестывали ноги. Перед глазами мелькали тонкие зеленые тени, комья ила…
В иллюминатор ударил яркий свет. Куган услышал, как верещит тварь, и замер на месте.
Тварь рвалась, изгибалась, ревела. Левидов – валуноподобный великан – крепко держал клещами. Не разжимая железных пальцев, он пытался развести в стороны валики рук: хотел разорвать тварь пополам.
Куган собрал все то злое, что у него было внутри, и шагнул вперед, ноги подкосились, он навалился на рыбоженщину и всадил клинок под вислую грудь. Всадил и провернул. Будто завинчивал водолазный нож в чехол из живой плоти. Тварь осатанела – ему хотелось верить, что от боли, – пытаясь вывернуться из рук водолазов.
Грунт под ногами Кугана неожиданно шевельнулся и рывком ушел в сторону громадным скатом. Куган опрокинулся на спину, задев Левидова. Тот пошатнулся, разжал клещи, тварь вырвалась и поплыла прочь, оставляя за собой россыпь из маслянистых шариков черной крови. Удирала, вспахивая грунт, уже не такая прыткая, как прежде: она содрогалась при каждом движении, будто кашляла. Однако оставалась быстрее водолазов и оторвалась от преследователей.
Луч фонаря потерял след, но Левидов упрямо ковылял вперед. Раненый, смертельно измученный, Куган едва волочил ноги. Приник сухими губами к ободку иллюминатора, слизал просочившуюся через золотник горькую воду. Перед глазами сходились и расходились темные круги. Глаза вновь застилал соленый пот.
Дальше никак: он выжал себя до капли. Хватит сил дернуть за сигнал?
«Поднимай наверх…»
Он потянулся к пеньковой веревке, и на сказочный изумрудный лес упала ночь.
Он открыл глаза. Темно. Холодно. Веки упали.
Открыл глаза. Из рубахи, рядом с плечевым брасом, вырывались голубоватые пузыри. Видимо, зацепила тварь. Глаза закрылись.
Сознание загоралось и гасло.
Он открыл глаза. Его тянули за шланг и сигнал. Рывками, от которых темнело в глазах. Неимоверным усилием он не дал глазам закрыться. Надо оставаться в сознании, чтобы голова не откинулась к золотнику. Слишком много воздуха уходило через дыры в костюме, Куган хватал ртом его остатки.
Моргнула мысль: калоши. Скинуть калоши. Перерезать шнурки, крепежный ремень – и скинуть… Отцепить груз… Ножны оказались пусты, и он с трудом вспомнил, куда дел нож.
Сигнальный конец нес его к поверхности. Или это обман? Мир перевернулся, и тварь утаскивает его в бездну?
Он вяло перебирал ногами, плясал на лету. Во всяком случае, ему казалось, что перебирает: ног он не чувствовал. В ушах гудело, во рту стояла горечь, вдыхаемый воздух пах металлом.
Что-то бледно светилось наверху. Он сморгнул – минуту или десять минут. Когда открыл глаза, сквозь стекла бил яркий свет. У Кугана судорожно задрожали губы. Он закашлялся. Кровь осталась на стекле перед глазами.
– Выбирай водолаза! – крикнули рядом.
Вокруг бурлила вода. Его рывком потянуло вверх и в сторону. Он опрокинулся на бок и, перед тем как потерять в очередной раз сознание, услышал далекий и в то же время близкий стук: это ударился о железный трап его медный шлем.
Кугана втащили на палубу, спешно сняли шлем, груза, манишку. Стянули ботинки. Пшеницкий хрустнул перочинным ножом, и водолазная рубаха расползлась надвое; потекла мутная от крови вода. Мокрые шерстяные чулки разлезлись, открыв на правом бедре глубокую круглую рану – из ноги водолаза будто выгрызли кусок мяса.
Куган лежал с закрытыми глазами. Бледный, костистый, с резко проступившими скулами.
– Мишка, очнись! – приказал Агеев. – Молод еще помирать!
Подбежал водолазный врач с бинтами и кислородной подушкой.
– Не тормошить! Ногу приподнимите!
Глаза Кугана внезапно распахнулись.
– Захар? – спросил он.
– Поднимают, – сказал Агеев. – Перестал отвечать.
– Нашел?
– Что нашел?
– Русалку…
– Бредит малость, – сказал врач, меряя пульс.
– Не смешно. – Лицо Агеева потемнело, белесые брови сошлись на переносице, взгляд дернулся куда-то в сторону, застыл. – Это как же, Миша?
Куган смолчал.
– Как же? – упавшим голосом повторил старшина, напялил на взмокший череп фуражку и ушел к телефонному ящику.
Куган приподнялся на локтях. Он догадался, куда смотрел старшина. Васька Клест. Тела товарища, впрочем, он не увидел.
– Потерпи, сейчас спеленаю. – Врач уложил его на палубу и принялся перевязывать ногу.
Куган почти не чувствовал боли, ничего не чувствовал: разбитое на кусочки тело будто бы потеряло связь с мозгом. Взгляд косо уперся в брезентовый обвес мостика и застрял там, в безмыслии. Хотелось одного: надышаться впрок. Он с благодарностью втиснул лицо в маску кислородной подушки.
Небо… он ведь хотел увидеть небо, а не этот чертов навес…
Небо его разочаровало. Хмурое, дымное, вывернутое наизнанку.
«Луфарь» скрипуче покачивался с борта на борт. Нок грузовой стрелы оседлал черный баклан. Заскрипела лебедка.
Она скрипела, и скрипела, и скрипела. Кугану подумалось, что это правильно, это похоже на плач. Его хотели снести в каюту, но он убедил врача погодить, пока не достанут Левидова.
– Принимай!
Стрела со стальным великаном на толстом крюке прошла над палубой, мимо штурманской рубки и камбуза к капитанскому мостику. Опустила на подставку. Панцирного водолаза прихватили цепями и ремнем, сняли с крюка. Пшеницкий и Моцак – один на приставной лесенке, другой с трапа – отвинтили гайки на крышке люка. Голова стального великана открылась.
Куган снова приподнялся (помог врач), тщетно пытаясь рассмотреть хоть что-то за иллюминаторами глубоководного костюма. Скальпированный рыцарь висел на цепях. Моцак заглянул в отверстие, полез внутрь руками.
– Живой? – не выдержал Агеев.
– Кажись, – глухо ответил Моцак.
Левидова выковыряли из костюма, подхватили под руки и отнесли в рекомпрессионную камеру, внутрь которой накачали сжатый воздух.
Нельзя было Левидову идти под воду на второй срок: могли не выдержать кровеносные сосуды и барабанные перепонки. Но он вернулся…
Кугану не лежалось в палате, не отдыхалось, не спалось, будто и не было долгого пребывания на грунте и обморочного подъема без выдержек. Боль в ноге стихла. Ломило мышцы и затылок, в остальном – хоть завтра под воду.
По палубе перекатывались волны, каюту качало. По иллюминатору стекала вода. Может, это иллюминатор его шлема и он по-прежнему на глубине? Крошечный, жалкий, свернувшийся в закутке разума? Куган насильно зажмурился и некоторое время лежал, прислушиваясь к стуку машин внизу. В мыслях толкался Левидов: как он там?
Отбившись от врача, Куган дохромал до камеры и опасливо заглянул в зеленоватое окошко: боялся увидеть себя и ненастоящую Настю с головой рыбы.
Левидов лежал с открытыми глазами. Он с трудом поднялся с койки и взял трубку.
– Достал? – спросил Куган.
– Ушла.
Куган покусал нижнюю губу.
– Надо поговорить.
Левидов кивнул. Отекшие веки. Синюшная, что татуировки на крепких руках, грудь: во время подъема полопались мелкие сосуды.
– Я много… глупостей… сделал… – спотыкаясь, сказал Куган. Собрался. – Но с Настей у меня ничего не было.
Левидов снова кивнул. Закашлялся.
– Знаю. У других было, не у тебя. А во мне накопилось… – Левидов опустил красные глаза.
Куган хлопнул ртом.
– Все-таки ты… со шлангом…
– Я. Дурак. Прости.
– Ты чуть меня не убил!
– Я ведь не тебя придушить хотел, а дерьмо все, что в жизни творилось. За сволочь весь свет считал. До сих пор тошнит.
Куган молчал.