Спрятавшись за облаками, померкло солнце. Снова поднялся ветер, хлестнул в лицо мелкой дождевой пылью. Прохожие несли, как плакаты, темные напряженные лица. Лица, перекошенные смертельным страхом. Рыбьи личины. На одной из боковых улиц во дворе харчевни кого-то громко тошнило. Куган позавидовал: напиться бы вдребезги, до обезьяньего визга, да только – что привидится во хмелю?
За Куганом крались, иногда подбираясь вплотную, но всегда оставаясь вне поля зрения. Ему казалось, что его преследуют мертвецы в башлыке. В темноте переулков чудились всякие страсти. За ним следили с деревьев, с фонарей, с крыш. Глаза. Неподвижные глаза на стеблях.
Куган вскинул голову на звук шагов. Вспыхнула спичка.
– Гуляешь, – сказал Левидов и затянулся папиросой.
Это не было вопросом, поэтому Куган промолчал. Левидов курил. Он словно чего-то ждал и был, по обыкновению, хмур, но Куган обрадовался встрече.
На верхнем этаже загремело фортепиано.
– Не там ищешь, – сказал Левидов.
– Кого? Русалку?
Левидов хмыкнул и дотянул окурок.
– Русалка, значит. И ты туда же. Ладно, идем.
Он развернулся и пошел вниз по пустой улице.
– Куда?
– В гости.
Куган догнал товарища.
– К кому?
– Ко мне.
У пристани сгустились сумерки.
– Уже вечер, – зачем-то сказал Куган вслух. Этот факт его удивил.
Левидов бросил на него испытующий взгляд.
Они прошли над портом, двинулись вдоль каменного парапета набережной. Куган коротко заглядывал на шагавшего рядом плечистого водолаза. Левидова он больше не боялся, напротив, испытывал к нему какое-то братское чувство.
Над улицей вырос многоглазый кирпичный дом. В дворе-колодце тяжело пахло сыростью. Они поднялись по сумрачной лестнице на третий этаж. Левидов дернул звонок.
Дверь открыла Настя в домашнем платье – хрупкая, легкая, с зелеными навыкате глазами.
– Здравствуйте, – сказал Куган. У него почему-то похолодели руки.
Настя кивнула, потупив взгляд и сложив руки на округлом животе.
– Проходите на кухню. Я чайник поставила. – Она дотронулась тонкой рукой до плеча мужа. – Захар, не крутись, дай гостю места.
В крошечную прихожую вплывал терпкий запах полыни и сладковатый мяты. На скамье лежали «Три мушкетера» в сафьяновом переплете. Куган подумал, что книгу оставила Настя, оставила здесь специально, но намека не уловил.
Разуваясь, Куган бегло осмотрел комнату: нехитрая мебель, набитые книгами этажерки, застеленная кровать. Ужасно скрипел пол, и Куган ступал аккуратно, будто в квартире лежал мертвец.
К чаю были сухари, леденцы, хлеб, малиновое варенье. Левидов постоянно поглядывал на открытую форточку, но закурить не решался. Куган сидел у подоконника и неловко грыз каменный сухарь, прихватывая его боковыми зубами. Сухарь насмешливо скрипел и почти не крошился. Куган сдался и сунул его в стакан. Ржавый чай пролился на зеленую плюшевую скатерть, напомнив закон Архимеда о вытеснении жидкости. Куган окончательно сконфузился.
– Захар мне все рассказал, – прервала молчание Настя.
– О чем? – осторожно спросил Куган. Он вспомнил сразу о нескольких вещах: о рекомпрессионной камере и губах Насти на его члене, о подворотне у кафешантана и остановившемся под фонарем Левидове.
– О встрече с русалкой. Там, на подводной шлюпке.
– Лодке, – поправил Левидов.
Настя по-птичьи скосила голову.
– Захар, ты опять акцентируешь внимание на вещах несущественных. – На кухне ее голос звучал по-новому: голос хозяйки.
– А русалка – это существенно, – поморщился Левидов.
– Безусловно. Русалки, водяницы, лоскотовки, чертовки, как ни назови, это очень существенно. И очень опасно.
Куган забыл о размокшем сухаре и помутневшем от крошек чае.
– Мама говорила «лоскотухи», – сказал он.
– Прозвищ много. Купалки, шутовки, мавки… Да суть одна. Злая. Умруны это…
– Умруны? – переспросил Куган, вспомнив надпись на крышке ящика-гроба: «УМР-1».
– Мертвяки. Упыри.
– А как мертвецы связаны с русалками? – Куган смотрел в живые зеленые глаза Насти, но думал о неподвижных пустых глазах на гибких стеблях.
– Смертью и повязаны. Слышали о нечистых или заложных покойниках?
– Неупокоенные?
– Да. Те, кто умерли неправильно, раньше земного срока. Или некрещеными. Или не были похоронены как надобно. От нечистых покойников русалки и идут. Считали, что русалками становятся девушки, которые утонули в Русальную неделю.
– Русальную?
– Неделя после Троицы. Проводы русалок. Чтобы их не разгневать, боялись иметь дело с водой: купаться, ловить рыбу, даже мыться свежей колодезной водой или топить баню. Занятно, что в античности был праздник Розалия, когда почитали души умерших. Созвучно с «русалья»?
– Так, – вполголоса сказал Левидов и сунул в рот папиросу.
Пытаясь закурить, он изломал четыре спички.
Куган хлебнул остывшего чая.
Что свело Левидовых вместе? Есть ли у них общие интересы? На что похожа их совместная жизнь? Что скрывается за признанием Левидова в рекомпрессионной камере?
Он опустил стакан и потер лицо, надавил пальцами на глаза.
– Почему у нее не было хвоста? Как в сказках.
– В сказках, уверены? У Пушкина, помните, «русалка на ветвях сидит»? Как она на дерево без ног забралась?
– Ну, если ветви над самой водой и руки сильные…
Настя пропустила его слова мимо ушей.
– А у Гоголя в «Майской ночи»! Утопленницы вышли из воды и хоровод закружили. На хвостах прыгали? Нет же. Ни слова о рыбьих хвостах. А ведь не на пустом месте писалось, и Александр Сергеевич, и Николай Васильевич на былины опирались, фольклор. Русалки и с водой-то не сильно связаны, больше с лесом. Так что хвостатые русалки плавают в чужих легендах. Сладкоголосые сирены, наяды…
– Египетские русалки, – пробурчал Левидов.
– Они не египетские. То есть армия фараона, конечно, из Египта, но рассказы о морских людях появились из библейского предания.
– Фараон? – запутался Куган.
– Фараон послал войско за Моисеем, сбежавшим с евреями из египетского рабства. Божий ветер разделил Красное море, и оно расступилось перед беглецами, а вот фараоново войско погубило. Снова покойники, заметили? Египтяне утонули и стали морскими людьми. Ниже пояса – рыбы, выше – люди.
– И поговорить, и ухи сварить, – вставил Левидов.
Настя закатила глаза.
– Смешно. Как в первый раз.
– И что морские люди дальше? – спросил Куган.
Настя долго выбирала леденец, словно искала особенный; выбрала, положила на язык, покатала во рту.
– Расплылись кто куда. Проклятые они, оттого злые. Бури наводят, корабли топят, расспрашивают моряков о конце света.
– Сначала топят, потом расспрашивают. На древнеегипетском… – Под взглядом жены Левидов осекся и щелкнул окурком в форточку.
– А зачем им конец света? – сказал Куган.
– Тогда снимется проклятье, и они снова станут людьми.
– И вернутся в разрушенные пирамиды.
– Захар!
– Все, молчу.
Настя раскусила леденец, захрустела осколками.
– Есть еще легенда о Беловодском островном царстве где-то за краем земли. Живут там наполовину люди, наполовину рыбы – рахманы. Вот только они не злые. А святые, блаженные.
– Не наш случай, – вырвалось у Кугана. Он даже испугался: вдруг Настя прикрикнет и на него. Или, напротив, хотел этого? – Откуда вы все это знаете?
– Из книг, откуда ж еще.
– Ну, может, бабушка…
Надя прыснула в кулак.
– Бабушка говорила, что я ведьма. Потому что хожу с распущенными волосами. – Длинные волосы Насти сейчас были собраны в косы и уложены венком. – А книги… Как я мечтала стать библиотекарем! Весь день сидеть и читать книжки! – Лицо Насти точно осветили глубоководным фонарем: оно сверкало чем-то юным и чистым, заслонившим превосходство красивой женщины. – Библиотекарша казалась мне волшебницей. Вот она ведет взглядом по корешкам, подбирает ингредиенты, кусочки интригующих историй, которые сделают меня счастливой на несколько дней.
– А что вы читали?
– Да все подряд. Авантюрная литература: Конан Дойл, Морис Леблан… Обожала Киплинга. Зачитала до дыр «Мартина Идена».
– А стихи?
– Лермонтов – он необыкновенный. – Настя погладила живот, словно там сидел маленький поэт.
Некоторое время они молчали.
– Значит, вы верите? – сказал Куган. – В то, что мы видели.
Настя посмотрела хитро.
– Есть в этом что-то притягательное, как в любой тайне, не находите? Думаю, ваша русалка с севера.
– Почему?
– Потому что крупная и страшная.
– Но откуда она на подводной лодке? Зачем?
Левидов снова хмыкнул.
– Думаю, баба-рыба выскочила в восемнадцатом, когда на новый календарь перешли. Был конец января, а потом – бац – сразу середина февраля. Это ж какой зазор. Вот нечисть и поперла. А ученые хвать – и в оборот…
– Захар сказал, что она вас укусила.
Куган осторожно кивнул.
– Можно посмотреть?
– Это не совсем…
– Снимай портки, дама просит! – гаркнул Левидов и, видя замешательство Кугана, глупо осклабился. – Отставить. Шучу.
Настя глянула на мужа и покачала головой.
– Не боитесь? – спросила она у Кугана.
– Чего?
– Стать русалкой. Или почти русалкой, раз она вас почти защекотала.
Он принял это за шутку, но Настя смотрела серьезно.
– Первую неделю боялся, что заразился чем-нибудь…
– Но рана быстро зажила. Угадала?
– Да. Это что-то значит?
– Допускаю, много всего. Во-первых, излишнюю чешуйчатость. – Настя загнула палец. – Во-вторых, красивый зеленый оттенок волос. – Она загнула второй палец. – Хвостатости, как мы уже выяснили, бояться не стоит…
Куган вдруг захотел уйти. От разговора потянуло невыносимой глупостью и скукой. В чем помогут поверья и сказки? Понять суть человеческих страхов? И что с того?
Он выключился: бездумно кивал, отвечал. Через час встал из-за стола и поблагодарил за угощение. Левидов проводил его до крыльца. Когда он доставал папиросу, у него дрожали руки. Лицо напарника зыбилось в красном огне спички.