Внезапная доступность и щедрость знаний оглушили Кугана. Библиотечный фонд виделся сундуками с золотом, которое можно было унести только в голове. Кугана больше не устраивала собственная необразованность: он хотел знать все на свете, а зацепив что-то краешком, уже не мог отпустить и нырял, чтобы разобраться. Пучина непознанного пугала, как некогда пугали перемены, которые принесла революция, новая эра, но он ринулся в нее с головой.
Он читал без системы, интуитивно тянулся к обложкам. Больше всего его впечатлил и испугал роман «Вампир (Граф Дракула)» Стокера, выпущенный приложением к «Синему журналу». Куган сопоставлял книгу и пережитый кошмар. Корабль с вампиром, который выбросило на берег… Затонувшая подводная лодка с человекорыбой в ящике…
На страницах журнала «Вокруг света» за двадцать восьмой год ему попался кусочек романа «Человек-амфибия» Беляева. Он собрал все тринадцать выпусков. Его захватили мысли об экспериментах над людьми, о лабораторном превращении мертвецов в русалок, вампиров. Где могли создать рыбоженщину, глубоководного умруна («УМР-1 Vladivostok»)? На секретной биологической станции во Владивостоке? Как действовали ученые? Топили некрещеных девушек в Русальную неделю? Не была ли рыбоженщина Ихтиандром, угодившим в лапы Зуриты? А может, это мутировавший вид морской жизни? Минога, которая за миллионы лет приняла человекоподобную форму? Или результат скрещивания?
Куган всецело отринул потустороннее происхождение русалки – слишком чужды были друг другу два мира, обыденный и загробный, – и продолжил размышлять над созданием человека, способного дышать под водой. Искал точки опоры в статьях и книгах.
В процессе эволюции человек прошел путь от рыбы к сухопутному образу жизни. Вместе с жабрами он потерял способность дышать под водой. Окончательно ли? Долгое время икоту считали древним переключателем дыхания с легких на утраченные жабры. Куган узнал, что ученые смогли заставить клетки крови извлекать кислород из воды. Постоянно вспоминая «Человека-амфибию», размышлял о вживлении рыбьих жабр в усеченные человеческие легкие. Николай Второй запретил эксперименты и исследования, противоречащие божьему промыслу, но вряд ли заглушил зуд познания и одержимость мужей науки.
Куган пытался представить себе жуткие возможности подводного вампира. Как тот уничтожает водолазные отряды. Выводит из строя проложенные под водой кабели и трубопроводы. Пускает ко дну эскадры, точно человек-рыба из одноименного анонимного романа-фельетона, напечатанного в газете «Земщина». «Человек-рыба» подозрительно перекликался с «Человеком-амфибией» и, в отличие от романа Беляева, не понравился Кугану.
Идея межвидовой пересадки органов казалась ему все более нереальной. Большому человеческому мозгу требуется много кислорода, значит, жабры тоже понадобятся большие, например акульи. Но с акульими жабрами – если оставить Ихтиандру человеческое сердце, скелет и ручки-ножки – получится нечто малоподвижное, несуразное.
Вопросы, вопросы…
Как тварь управляла подводной живностью? Проникала силой мысли в их крошечный, пустой, послушный мозг? Чем объяснить его, Кугана, наркотическое состояние на борту затонувшей подводной лодки? Каким образом тварь туманила разум, внушала страх: гипнотической песнью, акустическими колебаниями, излучением разума?
Он зарывался в книги все глубже и глубже, но вместо ответов находил лишь фантастические предположения и новые вопросы. Золото в сундуках начало тускнеть, а осевшая в голове золотая пыль ядом проникала в кошмары.
Один из этих кошмаров Куган подробно записал:
«Под водой был замок. Узкие высокие окна. Поросшие морским мхом каменные стены. Я опустился на грунт напротив огромной двери, обитой заржавелыми гвоздями.
На мне не было шлема, только водолазная рубаха. Однако я свободно дышал в воде. Я выдыхал большие пузыри, внутри которых была всякая мелочь. Обломок спички, ракушка, паук, человеческий ноготь, рыболовный крючок.
Вместо переднего груза на моей груди висела толстая книга в средневековой металлической обложке. На спине же я чувствовал что-то живое и маленькое, как младенец.
Послышались тяжелые звенящие шаги, и дверь открылась. За ней стоял Левидов в матросских брюках, расстегнутой фланелевке с закатанными рукавами и водолазных калошах. Голые предплечья и широкую волосатую грудь покрывали вытатуированные слова. Прочитать их я не мог: текст словно размыло водой. В руке Левидов держал подводную лампу без стекол, внутри горело обычное пламя.
– Пришел, – сказал мой товарищ, будто мы условились о встрече в этом странном месте.
Он поднял лампу, и тогда я обратил внимание на его руки. Вместо кистей у Левидова были железные клещи от панцирного костюма. Запястья окольцовывали грубые стежки поверх уродливых складок кожи.
Левидов повел меня по арочному длинному коридору. Свинцовые подметки больше не грохотали по камню, а скользили по слою рыбьего жира и раздавленных пузырей, будто я шел по палубе рабочего кунгаса. Левидов остановился, открыл дверь, крошечную, по сравнению с той, что впустила бы меня в замок, и кивком пригласил войти.
Мы очутились в просторном помещении, освещенном фосфорными огоньками морских свечек. Больше всего ночесветок скопилось под высоким потолком, где буйно росли ветвистые водоросли, отчего помещение казалась перевернутым. Окон я не увидел.
На низком постаменте стояли три открытых железных ящика, крышки были прислонены к стене. По ошметкам рыбьего жира я приблизился к ящикам. В них лежали связанные: Агеев, Пшеницкий и Клест. На водолазах были резиновые рубахи непривычного красного цвета. Все трое выглядели пугающе: белые размокшие ступни и кисти, такие же белые лица, костлявые и хищные в своем застывшем выражении. Опущенные синие веки. Водолазы в гробах казались одновременно мертвыми и спящими.
– Один из них – граф Акула, – сказал Левидов.
Во сне мы не замечаем странностей: названное имя испугало меня.
– Ты должен убить Акулу, загнать его в истинную смерть. И тогда его жертвы станут прежними, вернутся к обычной жизни. Но не ошибись. Иначе убьешь невинного.
– Но они все похожи!
– Зло всегда маскирует себя и свои деяния.
Рядом с гробом, в котором покоилось существо, похожее на невезучего Клеста, разместился круглый столик. Левидов поставил на него длинную кожаную сумку. Откуда она взялась, я не понял. Левидов открыл сумку и стал не спеша вынимать из нее разные предметы. Потертое „Руководство по водолазному делу“. Черно-белый снимок Насти, на котором она задыхалась. Левидов положил карточку на стол и провел по лицу Насти губками клещей. Убрал руку, фотография оторвалась от столешницы и поплыла к потолку. Левидов не стал ее ловить. Он достал из сумки скальпель и хирургическую пилу. Следом – деревянный молоток и деревянный кол с обожженным острием.
Молоток и кол он протянул мне со словами:
– Убей Акулу.
– Но как понять, кто из них монстр, а кто – укушенный им человек? Как найти графа?
– Для этого я тебя и позвал. Придумай способ проверить это. Или…
– Или что?
– Убей всех троих.
Меня охватил ужас, но я взял инструменты из железных рук Левидова. Он открыл „Руководство по водолазному делу“ и начал напевно читать. Я же принялся ходить вокруг гробов, пытаясь придумать, как проверить, кто из связанных „мертвецов“ – граф. „Акула, акула, акула“, – повторял я про себя, думая о настоящих акулах. Эти твари глотают все подряд: от костей до пушечных ядер…
Я переложил молоток и кол в одну руку, а свободной по очереди ощупал животы Клеста, Пшеницкого и Агеева. Все три живота были холодными и вздувшимися, но ничего необычного я не почувствовал. Заглянуть внутрь, не убив хозяина живота, я не мог, поэтому продолжил ходить и думать. Ноги мои раздражающе липли к грязному полу…
Я остановился, осененный внезапной мыслью. Отложив инструменты, я поднял ногу, соскоблил с подметки жирную грязь и размазал ее по лицу Клеста. Собрал горсть жира с другой калоши и мазнул по лицу Пшеницкого. Затем испачкал жирной грязью лицо Агеева.
Левидов прервал монотонное чтение.
– Зачем это? – спросил он, и слова пузырями вылетели из его рта.
– Мы ведь ищем графа Акулу?
– Верно.
– А что любят акулы?
– Кровь и жир.
– Точно. И они всегда голодны.
– Всегда голодны, – кивнул Левидов и продолжил читать „Руководство“.
Снова вооружившись молотком и колом, я ждал в изголовье гробов. Блестки жира радужно переливались в воде. Прошло несколько минут, и вдруг широкие ноздри Пшеницкого затрепетали, принюхиваясь. Рот широко распахнулся – превратился в акулью пасть. Из темных десен торчали игловидные зубы. Страшные черные глаза бешено вращались.
Голос Левидова стал громче.
Я приставил кол острым концом к груди существа, уже не прикидывающегося Пшеницким, и ударил молотком.
Граф Акула забился в судорогах. Его тело выгнулось, и кол еще глубже вошел в плоть. Ужасные зубы стучали, разрывая остатки человеческих губ. Шея вздулась, глаза выкатились из орбит.
Я шарахнул молотком. Существо корчилось и вздрагивало. Пасть стала красной от пены. Я ударил в третий раз, и кол провалился в грудь Акулы целиком, а из раны плеснул фонтан зеленой крови.
– Рыбки-окуньки… – прохрипел граф Акула.
Я отступил и выронил молоток. Левидов перестал читать, захлопнул „Руководство“ и бросил книгу на истекающую кровью грудь графа. Зеленый туман расползался над гробом, но он не скрыл от нас изменений, произошедших с телом существа. Вампир разлагался на глазах, превращался в сплошной гнойник. Истлевшая морда провалилась внутрь черепа; глаза лопнули. Туловище словно сдулось, и вот перед нами уже лежала опавшая водолазная рубаха, наполненная жидким прахом.
Я посмотрел на тела в других гробах. Лица Агеева и Клеста утратили бледность и ожесточенность, обрели спокойствие.
– Ты спас их, – сказал Левидов и положил на мое плечо железную кисть. – Они больше не мертвы.