В Сети об этом не писали, но Климов наводил справки у сотрудников музея, бывших и действительных. В девяностые музей закрывали, и причина была банальной, лишенной налета бульварной мистики. В двухтысячном он горел: неисправная проводка, сторож задохнулся дымом. В две тысячи восьмом директорский внук убил себя среди этнографических экспонатов. А Анатолий Евсеевич нашел козла отпущения. Он убрал зеркало из выставочного зала и спрятал в запасниках.
«Он на нем помешался», – доверительно сказала тетенька-экскурсовод.
Увы, договориться полюбовно не получилось. Но Платон Иванович готов был рисковать.
На экране немо гримасничали герои идиотского ток-шоу. Климов зевнул, похрустел позвонками. Взялся за дубовую раму, чтобы переставить злосчастную реликвию в уголок. Из овала на него смотрел молодой человек с печальными глазами. Климов похолодел. Вместо его собственного лица зеркало отражало усатого незнакомца. Высокий лоб, коротко остриженные русые волосы, ворот белой сорочки, нательный крестик. И помещение за спиной мужчины было иным, и озаряли его не лампочки в сорок ватт, а свечи…
Словно зеркало позапрошлого века поддерживало скайп. Человек на том конце немыслимой линии шевельнул губами, и «в кадр» вплыл револьвер.
Климов выронил зеркало. Рама рубанула по ступне, но он не почувствовал боли. Вурдалак упал плашмя. Из его недр вкрадчивый голос обратился к Климову, пробрался в голову, подчинил волю. Водоворот закружил, пучина выпустила на поверхность водолаза в допотопном костюме. Свинцовые подметки коснулись грунта.
Дмитрий Костюкевич
Медные головы
Свинцовые подметки коснулись грунта. Миша Куган осмотрелся сквозь стекла медного шлема и сказал в телефон:
– На дне.
Сверху ответили:
– Хорошо.
Внизу был другой мир, скрытый от людей на водолазном баркасе, с которыми Кугана связывали три нити, змеящиеся в мутной зеленоватой воде. Воздушный рукав. Сигнальный конец. Телефонный провод.
Четвертая нить – медная струна металлоискателя – тянулась в зеленую дымку.
Вода обжала резиновый костюм, собрала складками. Подводную тишину нарушало звонкое бульканье пузырьков, срывающихся с решетки золотника. В иллюминаторах проплыла резвящаяся стайка морских блюдец.
Куган улыбнулся медузам и, положив руку на трос металлоискателя, зашагал по илистому дну правым плечом вперед. Свинцовые ноги, резиновое тело в желтых заплатах, медная голова. Скафандр сковывал, но главное – прослойкой сжатого воздуха защищал от давления воды.
Зеленый туман оказался взвесью бледных ворсинок, но водорослей вокруг видно не было. Только мшистые круглые камни, на которые Куган старался не наступать. Но все-таки наступал, оскальзываясь, оттого что жадно ловил глазами морскую жизнь.
Пятнистая камбала, расфуфырившись, гуляла перед мохнатыми валунами, в которых Кугану мерещились головы идолов. По камням взбирались крабы-отшельники; пучеглазые стебельчатые глаза следили за водолазом. Справа плоско скользнул морской кот. Ударил по дну длинным хвостом с ядовитым шипом, хлопнул крыльями по глазам и брызгальцам – и скрылся из вида.
Куган слышал, что в Тихом океане водятся гигантские скаты, которые хватают ныряльщиков своими крыльями и душат, пока не раздавят все кости.
Медный трос завел в рощу темно-зеленых водорослей с красноватым подлеском. Длинные стебли тянулись к подводнику, опутывали ноги; одни напоминали шпаги, другие – растрепанные ленты, третьи – виноградные лозы.
– Как на грунте? – спросили сверху.
– Нормально. Иду по тросу.
Мальчишкой он забирался на верхушки самых высоких деревьев, лазил по крышам – и очень гордился собственным бесстрашием. Первые погружения будили схожие чувства. Только теперь он не поднимался, а опускался.
Над водорослями навстречу водолазу плыл корнерот. Не сыскать в Черном море более коварной медузы, ужалит – мало не покажется, но Куган смотрел на нее с нежностью. Подводная живность интересовала его исключительно. Он радовался всякой подплывающей рыбешке, даже вездесущему анчоусу. Оплакивал каждого непутевого рака, раздавленного тяжелым водолазным ботинком. На берег ходил редко. Каюту на баркасе запрудил банками с бычками, окуньками да крабами – своими питомцами (за сохранность банок в рабочем рейсе отвечали самодельные полки-ящики с вырезами в крышке); переборки увешал рыбьими скелетами, а книжные полки заставил литературой о море. Товарищи по водолазному отряду прозвали Кугана «Ихтиологом».
Он позволил медузе подплыть практически вплотную и тогда надавил головой на пуговку золотника – взбурлил воду над шлемом. Студенистый колокол с фиолетовым кантом качнулся, затрепетал, трубочки-рты, похожие на щупальца, втянулись, выстрелили, и медуза подскочила вверх, как морская мина, освобожденная от минрепа.
– Прощай, – сказал Куган одними губами и пошел дальше.
Косматые заросли становились гуще и выше. Видимость стала хуже: дно уходило вниз, и вода темнела, будто подкрадывались сумерки. Куган крепче ухватился за хвост металлоискателя.
Течение было покладистым, не сносило. Свинцовые подошвы то и дело бряцали о камни или старое якорное железо. Куган приноровился к костюму и двигался свободнее.
В зарослях шмыгали прогонистые рыбы-иглы. Из водорослей выпрыгивали морские коньки. Передний иллюминатор заслонила рыба-солнце, похожая на удивленную раздавленную голову, пятнистый профиль. Черный глаз уставился на Кугана. Тот снова пустил золотником пузырей – солнечная рыба возмутилась и уплыла. Разбежалась и крутившаяся рядом мелюзга.
Обзор расчистился, но Куган остался на месте, напряженно всматриваясь в тусклую дымку, в которой проступали неясные очертания фигуры большого водолаза.
Куган ощутил удушье. Сердце подскочило и заколотилось. Трос металлоискателя впился в ладонь через рукавицу.
Фигура из ила.
Фигура из ада.
Темный скафандр. Длинные, свесившиеся до колен руки. За круглым окошком шлема плескалась мутная вода. Пустой взгляд иллюминатора, огромного темного глаза, показался Кугану прожигающим. До костей и насквозь, в изнанку души, где нет ничего, кроме безысходного крика. Шипение воздуха в шлеме сделалось оглушительным.
В зарослях стоял Черный Водолаз.
Илистая равнина поплыла перед глазами, будто Кугана поразила сильная дальнозоркость и фокус изображения оказался за сетчаткой. Он покачнулся – и вместе с ним качнулась страшная фигура в водорослях. Дернулась, распалась, потеряла схожесть с человеком в водолазном костюме.
Всего лишь водоросли. Высокий куст с раскидистыми листами. И как в нем привиделось жуткое, в немыслимых деталях? Даже кривая, перечеркнувшая стекло иллюминатора трещина…
Куган перевел дыхание и двинулся по тросу.
Медная струна постепенно сходила к грунту и теперь тянулась среди кудлатых стеблей. Скоро пришлось выпустить трос и идти, касаясь его ногой, а потом – наступая калошей.
Бесформенный страх, разбуженный померещившимся призраком, не отпускал, клубился в темноте сознания, глубоко-глубоко под водами океана рациональности. Чтобы побороть этот страх, Куган попробовал затянуть флотский марш.
– Ну как у тебя? Нашел? – спросил руководитель спуска.
– Пока нет.
Рощица водорослей закончилась, и сделалось светлее: солнечный свет отражался от чистого дна.
На такую глубину дневной свет добирался сильно потрепанным, рассеянным, растратившим себя на нагрев, зачахшим до лунного свечения. Фильтр морской воды приглушал, искажал, забирал краски. Особенно красный цвет, который сначала превращался в розовый, потом – в коричневый, далее – в зеленый, глубже – в черный.
В сумеречной толще воды сновали мелкие рыбки.
Куган потерял медный хвост. Пошарил ногой. Не нашел. Присел и поискал руками. Ничего. Куда делся? Вот так фокус…
И вдруг он почувствовал.
Плохое рядом.
Почему плохое, Куган сказать не мог. А выяснять не хотел. «Выхожу, поднимай!» – чуть было не сказал он в телефон, но пересилил минутную слабость. Знал, откуда прорастает этот удушливый страх, и дело здесь было не только в фантазии, которая, как верно заметил Ленин, «есть качество величайшей ценности». Да что с того?
Он встал, в несколько шагов выбрался из облака поднявшейся мути, увидел упавшую на грунт крупную тень, поднял взгляд и понял, по ком звонил металлоискатель.
Пятикопеечный «Маяк коммуны» обещал:
Вознаграждение 250 руб. за указание точного местоположения каждой подводной лодки из двенадцати, потопленных англичанами. Расчет производится по установлении водолазами нахождения подводных лодок в указанных местах.
Газетчики кричали о награде чуть ли не в уши прохожих. Стены портовых контор шелушились объявлениями. На водолазную базу являлись очевидцы, предлагавшие свои услуги по отысканию затонувших лодок. Указанные места отмечали буйками. Водолазы спускались на дно. Обыкновенно впустую, что не мудрено: с берега, когда перед тобой лишь распахнутое до горизонта море, сложно заложить направление. Легче с моря, отметив корабль по линейке береговой линии и прикинув расстояние. Такие очевидцы были наперечет – парочка рыбаков, которые видели, как лопнула поверхность моря и души лодок взлетели к небу водяными столбами.
Картина очерчивалась следующая: десять или восемь боевых подводных лодок старого Черноморского флота покоились на внешнем рейде Севастополя, а две или четыре – под самым носом, в Северной бухте. На дно подплав пустили в апреле тысяча девятьсот девятнадцатого года по приказу союзного командования. «Английские штыки», помогавшие Деникину в Крыму, испугались прихода Красной армии, поэтому согнали матросов на берег, а лодки оттащили паровыми буксирами в море и продырявили подрывными патронами. Взрывчатку закладывали против дизельных машин. Сделав свое черное дело, интервенты бежали на Кавказ.