Основные силы рыб атаковали с одного бока. Как будто хотели подтолкнуть его, направить. Куда?
Куган шагнул с палубы и почти «упал» на грунт. Бычки не отставали от него ни на шаг. Сизая дымка застлала круглые стекла, и он на время ослеп. Ждал, пока осядет муть и вокруг прояснится.
Рыбы зашли с другой стороны. Обзор загородила зубастая пасть.
Он шагнул вправо, затем влево. Повертелся – и тогда понял.
Его толкали к пробоине.
Он не успел это осмыслить: мглистый слой воды над головой вскипел красным светом.
Наглые рыбы окрасились в сочно-красный, оранжевый, желтый – Куган даже зажмурился: глаза привыкли к выцветшим подводным оттенкам и синеватым очертаниям предметов – и бросились врассыпную от яркого сияния глубинной лампы.
Красный свет разросся, и в этом пылающем ореоле показался спускающийся водолаз. В искрящем тумане змеились воздушный шланг, кабель-сигнал и телефонный провод. Мощная водолазная лампа просвечивала насквозь волнистых медуз, зажигала их, как праздничные фонарики.
Белое засвеченное пятно лица было обращено к Кугану.
Он гадал, кого послали страхующим водолазом. Выбор был невелик. Пшеницкий стоял на сигнале, значит, водолаз с лампой – либо невезучий Клест, либо враждебный Левидов.
Свинцовые подошвы калош коснулись грунта в трех шагах от Кугана.
Страхующий водолаз проверил шланг и кабеля, затем подступил и посмотрел в упор. Лицо Левидова за стеклом иллюминатора было угрюмым.
– Принял напарника? – спросили сверху.
– Принял, – ответил Куган.
Левидов опустил лампу с толстыми стеклами. К его поясу крепился мешок. Куган уже догадался, что в мешке: пластыри из плотного брезента и подводные прищепки.
Левидов изучил пробоину. Чувствовал ли он, глядя на странный металлический ящик, нечто похожее на страх? Куган в этом сомневался. Возможно, злость. Но не страх.
Напарник закончил с пробоиной, повернулся, надвинулся и прислонил свой шлем к шлему Кугана. Глянул пристально.
– Пойдешь внутрь, – как в пустом доме, прогремел в шлеме густой голос Левидова. – Я присмотрю.
Перед тем как отстраниться, водолазы стукнулись медными лбами. Шлем Кугана зазвенел колоколом. Левидов специально?
Лампа осветила изуродованное железо. Водолазы наложили брезентовые пластыри на зазубренные края пробоины и закрепили прищепками. Левидов передал лампу Кугану, а сам включил фонарь.
В мутной воде повисла парочка прозрачных, будто обескровленных рыбок. Хрупкие скелетики, красные нити пищевода. Некстати вспомнилось бледное лицо Насти, жены Левидова. Куган мотнул головой и полез в дыру.
«Там море полно угроз,
Там ветер многих унес,
Там жил когда-то матрос
С женой – продавщицей роз».
Настя была славной девушкой, тоненькой и длинноволосой, как русалка.
Своей женитьбой Левидов гордился: она рыцарски искупала последствия опрометчивого поступка. В разговоре с товарищами по водолазной станции он шутливо называл супругу «Моя царица морская». Молодожены снимали рядом с набережной квартирку на две комнаты и кухню.
На берегу и случилось то роковое, как быстрый подъем на поверхность, недоразумение.
Настя остановила Кугана у кафешантана и зачирикала о том, что хочет сына: мальчики самостоятельные, а девочки шебутные. Пересказывала запомнившееся из книжки о младенцах. Ее бессмысленные слова баламутили что-то в его душе. Сумеречно горело небо над заливом. Угольно темнел закоулок, в который Куган и Настя как-то незаметно сместились, чтобы не мешать прохожим.
Там их и застал Левидов.
Остановился на краю света уличного фонаря, высокий и поджарый, но не взорвался, не закричал, а замер на мгновение, молча козырнул и пошел дальше. Куган обомлел. От нервности у него задергалось веко. «Вот ведь», – только и смог сказать тогда Куган. Настя заметила, что он изменился в лице, оглянулась на набережную, но под фонарем уже никого не было.
Ночью, в каюте баркаса, наполненной зловещими тенями от неспокойного моря, Куган не сомкнул глаз.
Собирался поговорить с Левидовым утром, да не решился подойти. Когда нечего объяснять, объясняться особенно трудно. Левидов держался холодно и отстраненно.
А через неделю Куган едва не умер.
Во время учебного погружения на пятнадцатиметровой глубине у него неожиданно кончился воздух. Застучало в висках, перед глазами поплыли черные круги. На поверхность его вытащили с потемневшим, дергающимся лицом и налитыми кровью глазами, готовыми вывалиться из глазниц. Две недели провел он в морском госпитале, первые несколько дней отхаркивался кровью.
Как воздушный шланг попал под станину водолазной помпы, где его передавило, лишив Кугана воздуха, осталось загадкой. Вроде как ужасная случайность, и некого слать в арестантские роты.
Куган поправился телом, но не разумом. До происшествия был прыток и весел, имел своеобразные привычки. После – перестал ходить на берег (боялся смотреть на девиц), за столом кают-компании молчал, в свободное время запирался в каюте. Единственной отдушиной стали морские питомцы.
Он перестал видеть сны. Кошмары мерещились наяву. В этих кошмарах он будто менялся с Левидовым местами: высокий, с черным лицом недоутопленника, Левидов следил за ним из темноты.
Куган видел моряков, идущих по лунной воде. У моряков были громадные желтые головы, не головы даже – понимал он, присмотревшись, – а голые черепа.
Видел гнезда из водорослей, кружащие в море.
Видел, как в окошко каюты заглядывает Черный Водолаз. В зеленой воде за стеклами водолазного шлема плавали живые глазные яблоки.
Жизнь в бригаде протекала мирно и дисциплинированно, но Куган плохо понимал, что с ним делается. Стал напряженным и замкнутым. С одной стороны, ждал нового удара, как человек, сделавший пакость (но ведь не делал!) и теперь ставший игрушкой в более сильных руках. С другой, внутренне беснуясь против Левидова (гад! гнус! душегуб!), все же сомневался: а если тот не виноват? А предъявить, выяснить все не решался…
После того погружения пропало чувство, что впереди – бездна лет: десятилетия, может, даже век – а что, вдруг он из породы долгожителей? Но теперь… теперь он боялся заглянуть дальше завтрашнего дня. Каждый новый спуск таил в себе смерть, очень близкую, приметившую его.
Возможно, Черный Водолаз был посыльным смерти. Злом из глупой легенды.
«И там, где он проплывет, рыбы жрут человечину».
Среди обломков острого металла Куган пробрался внутрь разгерметизированного отсека. Обернулся. От пробоины по обшивке прочного корпуса расползлись трещины, у подволока отошла переборка. Левидов – темный силуэт на фоне глубинных сумерек – травил с руки воздушный рукав, сигнальный конец и телефонный кабель Кугана, чтобы те не терлись о края пробоины.
Куган поднял лампу и осторожно двинулся вдоль герметичной переборки, покрытой накипью ржавчины; заденешь – поднимется ржавая муть. Перевернутый узкий шкаф неизвестного назначения усеивали тумблеры, клавиши, лампочки и круглые измерительные приборы (условные обозначения на шкалах были нечитаемы).
Куган внимательно смотрел, куда ставит пудовые калоши. Шаги отдавались глухим стуком. Внутри корпуса, как и снаружи, рядом с пробоиной, совсем не было морской растительности: водорослей, травы, грибов – необъяснимая избирательность!
Куган сосредоточился на ящике, большом металлическом ящике в дальнем углу помещения.
Что в нем?
На красный свет ламы выплывали разбуженные морские ерши с ядовитыми гребнями и шипами. Они окружили Кугана, но не лезли в стекла. Он махнул лампой. Рыбы лениво раздвинулись, дружно кувыркнулись на другой бок.
Пайолы кренились в сторону носа лодки. Крадущийся водолаз чувствовал себя вором. Он вздрогнул, задев что-то латунным носком галоши. Посмотрел вниз. Наклонился, поставил лампу и подобрал заржавелый наган. Потер ладонью барабан, покрытый бурой плесенью, затем с усилием переломил револьвер. Патронов было три – из камор выглядывали позеленевшие капсюли. Куган повертел наган в руке: офицерский или солдатский? Кто и на что истратил четыре патрона?
Он положил наган, потянулся за лампой и выругался в шлем – со страху.
– Что у тебя? – тут же спросил Агеев.
– Да так…
– Не понял! Повтори!
– Здесь мертвец.
Мощная подводная лампа тускло светила в мутной воде. Мертвец прятался в правом ближнем углу от пробоины. Вздувшееся тело в остатках флотского костюма было зажато между куском обшивки и ребром шпангоута и висело головой вниз.
Про такое не писали в книгах. А если писали, то не так. В книгах водолазы храбро сражались с акулами и осьминогами, пробирались в каюты погибших кораблей и поднимались на поверхность с сундуками, полными золота.
Куган помнил книгу, точнее картинку из книги. Скелеты в пиратских костюмах за столом кают-компании. Парящие над столом бутылки и кубки. Налипшие везде, где только можно, морские звезды. Маленькая рыбка, выплывающая из распахнутой челюсти скелета-капитана: он, видимо, собирался сказать тост. И замерший в дверях водолаз с удивленным лицом в круглом смотровом окошке медной головы. Водолаз с картинки не был испуган, разве что немного растерян: не каждый день встретишь под водой живых скелетов. Куган не сомневался, что нарисованный водолаз с честью выйдет из сложившейся ситуации. Даже если скелетов разозлит человеческое присутствие.
Такой же уверенности в собственных силах у Кугана не было.
Мертвец смотрел на водолаза. Морская вода отслоила кожу, лицо треснуло черной сеткой вен, вытаращенные глаза помутнели. С толстых пальцев сошли ногти и кожа.
Сохранность останков будила тревогу. В воде трупы разлагаются быстрее, чем на воздухе. Подводные флора и фауна набрасываются на мягкие ткани и огладывают до костей, перво-наперво объедая череп. Тина окутывает оголившийся скелет, и за него берутся черви и бактерии.
Но морская живность, микроорганизмы и падальщики не стали лакомиться мертвым моряком. Или им запретили… Кто?! Не дури!