— Я ничего не знаю, — сказал он, обескураженный напряженной тишиной. — Но… но… ты в самом деле должна туда идти? — закончил он вдруг совсем жалобно.
Она бросила на него быстрый взгляд, увидела поблескивающие в его глазах огоньки и… возненавидела его за его молодость и неискушенность. В это мгновение она ощутила разделяющую их пропасть и стиснула зубы, чтобы не разрыдаться. Нетерпеливым, резким движением она высвободила руку, открыла дверь и вышла, захлопнув за собой дверь с такой силой, что в комнате все задрожало, как задрожало что-то у нее внутри. Он должен умереть, вдруг услышала она свой внутренний голос, он должен умереть. Все очень просто. В этой мысли была какая-то горькая сладость. Она вернула ей спокойствие и самообладание.
А Карега у нее за спиной весь словно сжался и тихо застонал. «Он должен умереть, — сказал он себе, точно отвечая на заданный кем-то вопрос. — Если бы у меня был огонь, я сжег бы этот дом». Нжугуна с удивлением посмотрел на него, сжавшегося в комок, неподвижного, как изваяние, а потом уставился в стену. «Молодость, молодость», — пробормотал он про себя. Мрачная тишина, зловещий мрак поглотили их обоих.
4
Наконец в понедельник утром делегация пришла в город. Илморогцы шутили и смеялись сами над собой: все вокруг рождало изумление и беспокойство — улицы, высокие здания, уличное движение и даже разнообразные одежды мужчин и женщин этого города. Переход через улицу был для них целым событием. Один или два раза они стремглав перебежали улицу, и несколько автомобилей с визгом затормозили, а водители обрушили на их головы потоки брани: откуда они взялись, эти масаи? Деревенщине с их ослами и тележками надо бы запретить появляться в городе! И все же илморогцы радовались, что после стольких страданий прибыли наконец в знаменитый город. Даже самая длинная ночь сменяется в конце концов солнечным утром.
Приемная достопочтенного Ндери Ва Риеры, депутата парламента от Илморога и Южного Руваини, помещалась на втором этаже Икбал Иклуд-билдинг на Маркет-стрит, в нескольких шагах от ресторана «Камэй» и парка «Дживанджи-гарденс». Делегация осталась в парке, а Карега и Мунира отправились в приемную, чтобы выяснить, примет ли достопочтенный парламентарий делегацию своих избирателей.
Секретарша, дама в парике, с ярко накрашенными губами — они застали ее за маникюром, — оглядела вошедших с головы до ног и точно облила их ушатом холодной воды: члена парламента сейчас нет в городе — он уехал в Момбасу и ожидается со дня на день. Увидев, как они изменились в лице, с каким унынием на нее посмотрели, она почему-то прониклась к ним жалостью: а может, они попытают счастье завтра? Карега и Мунира вернулись к своим спутникам разочарованные. Где искать ночлега? Как могли они не подумать о такой возможности, почему не предвидели ее? Да, но что они могли сделать, даже если бы и заранее знали об отъезде депутата?
А тем временем на них обрушилась новая беда: осла с тележкой увели в полицейский участок за нарушение правил уличного движения и загрязнение навозом улицы и «Дживанджи-гарденс». Абдулла объяснил полиции все обстоятельства, и ему ответили, что осла с тележкой задержат до того момента, когда вся их делегация будет готова покинуть город.
Карега особой религиозностью не отличался, но даже ему пришло в голову, что их преследует дьявол. Им пришлось вынести голод, жажду и полную безучастность своих соплеменников. Теперь судьба нанесла им, уже поверженным, новый удар. Все смотрели на него, инициатора похода, ожидая какого-то решения. «Ну что я могу поделать, — думал он с горечью, — разве что объявить и без того очевидное: придется провести ночь под открытым небом в «Дживанджи-гарденс»».
Но тут на выручку снова пришла Ванджа.
Она сидела одна, поодаль от всех, но заметила выражение тревоги на лице Кареги, и у нее возникла идея.
— Послушай, Карега. Я рассказывала тебе про одного человека, живущего в этом городе. Он адвокат, и он… какой-то не такой, как большинство людей.
Карега радостно ухватился за эту спасительную соломинку.
Они отправились вдвоем через парк к индийскому ресторану возле мечети Ходжи. В других обстоятельствах Карега с удовольствием осмотрел бы это здание, представил бы себе, на каком именно углу Оле Масаи так эффектно припугнул белых полицейских. Но сейчас обоими владела одна и та же мысль: а вдруг адвоката тоже не окажется в городе? Ванджа набрала номер, и раздавшийся в трубке голос был для нее как рука помощи, протянутая к ней вторично после еще одной ужасной ночи, и она почувствовала, что готова разрыдаться. Она попыталась что-то ему рассказать, но он предложил сразу же приехать к нему в контору. Он объяснил, где это и на каком автобусе добираться.
Карега никогда еще не бывал в адвокатской конторе, и, пока автобус вез их по Мбойя-стрит, Нгала-стрит, Ривер-роуд, Кариокор и затем Пумвани, он мысленно представлял себе устрашающие коридоры цитадели, где отстаиваются привилегии власть имущих. Однако автобус привез их в захудалый район с бесконечными рядами фанерных домов и жестяных крыш. Перед крошечной конторой адвоката вытянулась длинная очередь. Он встретил их приветливо, казалось, он нисколько не удивился, снова увидев Ванджу.
— А, это вы, молодая особа, — только и оказал он и усадил их на скамью. Карега ожидал увидеть пожилого, седого джентльмена в очках с толстой оправой, в брюках с подтяжками, в жилетке, шляпе и с зонтиком. А перед ними стоял мужчина лет сорока в белой рубашке с короткими рукавами и скромным галстуком, слишком молодой, казалось бы, для адвоката, к которому выстроилась такая длинная очередь. Присмотревшись, Карега обратил внимание на его усталое лицо, тревожные, точно подсвеченные внутренним светом, отягощенные чрезмерным знанием жизни глаза.
— Так вы и не уехали домой, — сказал он, но в его голосе не было осуждения; казалось, ему и в самом деле интересно было узнать, как сложилась судьба Ванджи.
— Нет… не получилось, — ответила она шепотом.
— Чем я могу вам помочь? — спросил он, глядя на Карегу и как бы подключая и его к разговору. Снова в его голосе была заинтересованность, нечто такое, что располагало собеседника к откровенности, внушая ему, что его слова ни в коем случае не будут обращены против него самого, что ему не надо опасаться ни порицания, ни осуждения, ни насмешки.
Карега рассказал ему о засухе в Илмороге, о том, как было решено послать в столицу делегацию, о походе, о последних мытарствах. Он не вдавался в подробности. Сейчас им нужно только одно — место для ночлега в ожидании аудиенции у члена парламента. Лицо адвоката слегка помрачнело; он постучал пальцами по столу и сказал:
— Вы видели очередь — все эти люди ждут меня. Большинство тоже приезжие, из деревень, им нужны советы по разным вопросам: одним банк грозит конфисковать землю, другие собираются купить какую-нибудь лавку или киоск, кто-то хочет посоветоваться о деньгах, которые у них выманил ловкач, пообещавший им ферму на взгорье, и все в том же духе. Вы не забыли, где я живу?
— Нет…
— Поезжайте туда со своими односельчанами. За домом есть сад. И сзади домов больше нет, так что вы никому не помешаете. Встретимся позднее.
Карега испытал огромное облегчение. Как хорошо, что не придется теперь всю ночь видеть устремленные на него осуждающие глаза. Какой удивительный человек… значит, остались в этой стране и такие, подумал он с чувством огромной благодарности к Вандже.
В автобусе он хотел сказать ей об этом, но раздумал; он смотрел из окна на трущобы, на голых детей, играющих на узких улочках, и думал: кому лучше — крестьянину в забытой богом деревне или горожанину, копошащемуся на этих свалках, именуемых локациями?
Ванджа поняла его состояние; это причинило ей боль, задело ее едва зажившие раны. Теперь он всегда будет помнить о том, что случилось с ней в доме Кимерии. Откуда ей было знать, что судьба сведет ее лицом к лицу с прошлым, от которого она хотела бежать? Внезапно она почувствовала, как где-то внутри нее закипает ненависть: ей была ненавистна его невинность, то моральное бремя, которое он самим своим молчанием налагал на нее. Если она и уступила, что тут такого? — прошипела она про себя, чтобы не расплакаться. Разве недостаточно она ради них всех настрадалась? А ведь она даже не хотела с ними идти!
Адвокат жил в западной части Найроби, в одном из тех районов, что прежде почти исключительно были заселены индийцами. Перед домом был просторный, покрытый брусчаткой двор, окруженный каменной стеной, а позади дома — маленький сад, тоже обнесенный каменной стеной. Одни расположились в саду, другие — во дворе перед домом. Корешки и листья эвкалипта, которые набрал Абдулла, к счастью, подействовали: их отварили, укутали Иосифа в одеяло, и, пропотев как следует, мальчик пошел на поправку. Теперь он играл с другими детьми. Все были счастливы, что наконец-то оказались в Найроби. Ванджа испытывала к этому городу смешанные чувства: он напоминал ей и о позоре, и об избавлении. Затем она вспомнила свой последний позор, еще одно унижение накануне вечером, когда, побывав у Кимерии, она вернулась к Кареге и Нжугуне. Они вышли тогда из дома втроем, молча подошли к воротам и с изумлением обнаружили, что их товарищи исчезли. Но тут из темноты вынырнул какой' то человек и велел им следовать за ним. Загадка разрешилась следующим образом: Кимерия не лгал, когда сказал, что отправил двух своих людей проверить рассказ Кареги и Ванджи. Выслушав историю несчастных путников, слуги хозяина, отлично знавшие жестокость мистера Хокинса (он был известен им под этим именем), решили ничего не сообщать ему об этих людях — ведь как-то раз он целую неделю продержал под замком на одной воде человека лишь за то, что тот спросил дорогу. Один из слуг проводил илморогцев в рабочий квартал, другой вернулся и солгал хозяину. Там же, в рабочем квартале, и провели остаток ночи Ванджа, Карега и Нжугуна. Все это время Карега и Ванджа старались избегать друг друга. Даже Нжугуна ушел в себя и был печален.