[321] . Пробил роковой час смены караула, и некоторые поспешили сделать выводы сами. Начальник УНКВД по Горьковской области М. Погребинский, известный теоретик карательно-воспитательной системы ОГПУ—НКВД (автор книги «Фабрика людей»), узнав об аресте Ягоды, в тот же день (4 апреля 1937 г.) застрелился, прервав ради этого совещание, которое он проводил (спецсообщение ему подали в президиум), настолько беспросветной сразу показалась ему грядущая судьба [322] . Вероятнее всего, он сопоставил неприятное известие из Москвы с тайным арестом в Восточной Сибири бывшего начальника Особотдела Гая. Гай арестован 1 апреля, и его поездом этапировали в Москву. Вполне вероятно, что именно 4 апреля поезд с секретным узником приближался к Горьковскому железнодорожному узлу и, возможно, Погребинскому было поручено принять в связи с этим какие-то дополнительные меры безопасности. Будучи далеко не глупым человеком, Погребинский не захотел отправляться вслед за Ягодой и Гаем на им же прославленную «Фабрику людей» и предпочел привести себе смертный приговор в исполнение сам. Кстати, арест Гая в сочетании с арестом месяцем ранее Молчанова, видимо, и породил легенду о том, что все ягодовцы были арестованы в одну ночь, следуя в командировки с разных вокзалов Москвы и доставлены обратно в Москву под конвоем.
В тот же день, 4 апреля, выехал в командировку из Москвы и начальник КРО НКВД Л.Г. Миронов. Он был направлен на Дальний Восток во главе специальной бригады НКВД для «выявления и разгрома шпионско-вредительских троцкистских и иных групп» [323] . Чтобы руководство КРО не попало в руки Лоева или еще кого-нибудь из людей Миронова, в те же дни заместителем начальника КРО и фактически его руководителем срочно был назначен А.М. Минаев-Цикановский, которому спешным порядком присвоили звание комиссара госбезопасности 3-го ранга [324] . Причин для назначения Минаева было несколько. Во-первых, Ягода невзлюбил его за то, что некогда Минаев работал под началом Евдокимова, и постоянно держал на периферии, переводя с места на место, поэтому связей в ягодинском руководстве центрального аппарата он не имел, к тому же наверняка был озлоблен на Ягоду и его окружение. Вторая причина имела к самому Минаеву еще более непосредственное отношение. Дело в том, что за несколько дней до дальневосточной командировки Миронов подготовил и подал на рассмотрение Ежову проект приказа «О задачах третьих отделов управлений государственной безопасности по борьбе с диверсией в народном хозяйстве» («третьей линией» называлась контрразведка, поэтому центральный и местные КРО именовались «третьими отделами»). В приказе, например, Мироновым была подана идея квалифицировать все аварийные случаи на производстве как террористические акты и диверсии. Много было и других подобных предложений, направленных на повальные аресты среди определенных категорий населения, перемежаемых трескучими фразами вроде «добить контрреволюционные троцкистские формирования». Среди этих категорий упоминались бывшие эсеры и меньшевики [325] . Так вот, Минаев-Цикановский имел именно эсеровское прошлое (к большевикам он переметнулся лишь в 1919 г.). Поэтому подготовленный Мироновым проект приказа грозил ему гибелью. Таким образом, новый заместитель Миронова, кстати, получивший назначение в Москву уже после отъезда Миронова на Дальний Восток, явился вполне удобной для Ежова фигурой. Нарком доверял ему до такой степени, что следственные дела арестованных руководителей центрального аппарата НКВД по большей части сосредоточили в КРО, который в отсутствие Миронова де-факто возглавил Минаев [326] . Он, кстати, не брезговал лично бить арестованных работников НКВД [327] .
Эти события совпали по времени с болезнью Ежова, вызванной, вероятно, переутомлением. Сразу после ареста Ягоды в Москву прибыл начальник ленинградского управления НКВД Леонид Заковский – видимо, чтобы прояснить обстановку и обезопасить себя накануне грядущей чистки. Ему было о чем тревожиться: по представлению Ягоды он награжден вторым орденом Красного Знамени (к пятнадцатилетию органов ВЧК—ГПУ), орденом Красной Звезды, получил звание «Почетного работника ВЧК—ГПУ», переведен из захолустной Белоруссии руководить вторым по значимости ленинградским управлением НКВД (достаточно сказать, что его предшественником по этой должности явился первый заместитель наркома внутренних дел СССР Агранов), получил наряду с первыми лицами в НКВД звание комиссара госбезопасности первого ранга и теперь, вероятно, волновался, как бы его не приняли за ягодовца. Его московская квартира находилась в доме 5 по Большому Кисельному переулку, где проживали также Ежов и Евдокимов, так что у него появилась возможность проведать больного наркома на дому. Показная заботливость Заковского простиралась до того, что он высказал опасение, не отравлен ли Ежов врагами-ягодовцами.
Тот, перепугавшись, срочно вызвал Фриновского и приказал ему проверить эту версию, а тот передал поручение Николаеву-Журиду. Последний понял это по-своему и принял свои меры: решено было срочно создать дело об «отравлении» Ежова. На роль исполнителя наметили шестидесятилетнего вахтера-курьера НКВД Ивана Михайловича Саволайнена, без малого двадцать лет отслужившего на этой должности в ВЧК—ОГПУ—НКВД. Он по своим должностным обязанностям имел доступ в кабинет Ягоды, а затем, соответственно, Ежова. Уже 2 апреля было получено «объяснение» от некоего П.А. Чикина, вахтера дома 9 по ул. Мархлевского, где ранее находилась одна из квартир Ягоды, будто Саволайнен передал ему на хранение чей-то пузырек. Но каким содержимым его наполнить? Николаев-Журид поспешил обратиться к начальнику Военно-химической академии Я.Л. Авиновицкому за консультацией. Не раскрывая существа дела, он описал симптомы заболевания Ежова (не упоминая, естественно, что речь идет о наркоме) и спросил, каким веществом можно достичь подобной интоксикации организма. Авиновицкий, сам в прошлом чекист (во время Гражданской войны он служил зампредом фронтовой ЧК), конечно, рад был помочь бывшим коллегам. Да и жил он неподалеку: в ведомственном доме № 17 по Лубянскому проезду, так что не исключено, что примчался по вызову Николаева-Журида в ночное время прямо из дома, это должно было занять у него не более нескольких минут [328] . Корпусной комиссар предположил, что речь может идти об отравлении ртутью или свинцом (в августе Авиновицкого арестуют как «польского шпиона» и затем спешно, внесудебным порядком, «ликвидируют» как «врага народа»). Разумеется, в пузырьке была «обнаружена» ртуть. Решили, что этого недостаточно, надо «подвязать» Саволайнена к делу покрепче. 8 апреля нагрянули с обыском к нему домой (он проживал в квартире 3 дома 12 по Фуркасовскому переулку, где до революции размещался магазин инженерных механизмов Кеппера, а ныне на его месте находится подъезд № 5 Главного здания ФСБ РФ) и, конечно, «нашли» в подъезде дома еще один флакон со ртутью. Однако помещенный в тот же день во Внутреннюю тюрьму Саволайнен, а также Ягода решительно отказались признаваться в какой-либо причастности к этой истории. В дело решено было ввести «посредника» – недавно арестованного бывшего секретаря Ягоды Павла Буланова.
При Ягоде этот человек служил главным хранителем наворованных Ягодою ценностей из числа конфиската. Ягода доверял ему до такой степени, что поручил руководить высылкой Троцкого из СССР в 1929 г. Шрейдер пишет о нем:
«Заняв пост секретаря коллегии ОГПУ, Буланов своим неприкрытым подхалимажем в адрес Ягоды добился его полного доверия и стал, по существу, его первым помощником. Он по своему усмотрению представлял к награждению знаком «Почетный чекист» за всевозможные «доблести», подчас совершенно не связанные с оперативной работой, хозяйничал в кладовых ОГПУ, где хранились ценности, изъятые у спекулянтов и валютчиков. Часть этих ценностей он раздавал по своему усмотрению женам высокопоставленных работников ОГПУ – Паукера, Лурье, Успенского и других, а также ближайшим своим холуям вроде Макса Станиславского...» [329]
Ежов первое время вроде бы тоже планировал использовать Буланова как помощника: 28 ноября 1936 г. тот по его представлению был даже награжден высшей на тот момент советской наградой – орденом Ленина. Но все же Ежов заменил Буланова его заместителем Дейчем, а самого Буланова решил использовать в несколько ином качестве: как сообщника Ягоды по террористической деятельности. С этой целью Буланова начали интенсивно допрашивать о том, как он якобы получил от Ягоды отравляющее вещество и передал его Саволайнену для отравления Ежова. Поскольку быстро получить от него признание оказалось невозможно, были составлены поддельные протоколы с «признаниями» Ягоды и Буланова, предъявленные Саволайнену. Кроме того, изготовили фальшивый протокол допроса Ягоды, где было написано, что он поручил изготовление раствора ртути, который можно было распылить в кабинете Ежова, знаменитому биохимику профессору Збарскому, известному тем, что он бальзамировал тело В.И. Ленина. Збарского под страхом ареста в качестве соучастника Ягоды заставили помочь Николаеву-Журиду в фальсификации еще одного доказательства: глубокой ночью с 9 на 10 апреля – через сутки после ареста и допроса Саволайнена – они втерли в ткань занавесок и обивку кресла в кабинете Ежова раствор ртути; члены экспертной комиссии – известные ученые – заранее были доставлены в здание НКВД и ожидали возможности войти в кабинет для осмотра; ближе к утру их пригласили, и они дали заключение о том, что в обстановке кабинета имеется содержание ртути.
Так в деле Ягоды появилось единственное документальное доказательство. Его следовало подкрепить показаниями Саволайнена и Буланова. Шестидесятилетнего Саволайнена стали ежедневно избивать, а однажды в кабинет вошел Фриновский и объявил едва живому от побоев пожилому человеку: «Нужно сознаваться, а потом поговорим о твоей судьбе». Не выдержав, Саволайнен подписал требуемые показания. Следующим сдался Буланов: он подписал признательные показания на допросе у Ежова, который обещал за это сохранить ему жизнь