бил командир полка Украинца.
– Взрыв произошел ночью. Убито около двух десятков бандюгов, ранено восемь и контужено девятнадцать. Много погибло под завалами, которые еще не разобраны.
– Интересно, что же показали оставшиеся в живых бандиты? – переспросил полковник: – Что они рассказывают?..
– Говорили, что надрайонный проводник ОУН Евген и представитель СБ Птаха проводили тайное совещание командиров групп. Обсуждались вопросы по усилению борьбы с большевистскими агентами и чистке боевок и кревок от случайных, не внушающих доверия и неустойчивых элементов.
Кроме того, на этом совещании было доведено содержание приказа куренного Беркута и надрайонного коменданта СБ Владимира, в котором они потребовали беспощадной расправы над колеблющими и паникерами.
Боевикам категорически запрещались отпуска. В одном из пунктов приказа оглашалось, что введен расстрел дезертиров с автоматической конфискацией имущества. Родственники, уличенные или подозреваемые в связях с органами советской власти, подводятся под ВМН – смертную казнь. Приказано в недельный срок представить коменданту СБ списки сомнительных лиц.
– Ишь ты, какие строгости… А что еще интересного? – спросил Сидоров.
– Бандиты в один голос твердят, что все строгости из-за действий Монгола. Хотя Беркут два раза убивал его, но он, как видите, «оживал», действуя под новыми кличками Москвич, сейчас – Север.
– Что, есть какие-то данные? – спросил комполка.
Алексеев ответил, что, кроме тех, какие имеются в дневнике Птахи, больше пока ничего не известно.
Полковник Сидоров встал, вынул из кармана пачку папирос, открыл коробку и нежно взял белую трубочку. Он с наслаждением стал разминать папиросу, согнул бумажный мундштучок и, отправив его в рот, слегка прикусив зубами. Затем чиркнул спичкой, затянулся и, выпустив сизый шлейф густого табачного дымка, с наслаждением потянулся.
– Значит, проводили узкое совещание по борьбе с московскими агентами, а от своих же черту душу отдали. Явно не полетели на небеса, их там Бог за кровавые грехи не принял и отправил в ад.
Полковник заложил за спину руки и заходил по классу. Потом резко повернулся и, обращаясь к собравшимся, продолжил:
– Вы думаете, что это от хорошей жизни? Моряк – хитрый мужик, человек с головой. Его тоже пугали, а он плюнул на них и ушел. Разоружил свою конную группу и сдался советскому командованию. Сейчас уже воюет с немцами. И надо сказать, неплохо воюет. Мне об этом доподлинно известно.
Затем, обращаясь к подполковнику Украинцу, комполка спросил:
– Какие же вы выводы сделали для себя из этой занимательной истории?
Наступило тягостное молчание. Поиск ответа на заданный вопрос был нелегким. Офицер пожал плечами, но ответил.
– Трудно пока судить, но версию о московском следе…
Сидоров недовольно махнул рукой.
– Версия о «Москвиче», неуловимом агенте, мне давно известна. Главное – причина. Меня интересует причина взрыва. Поняли?
– Пока точных данных нет. Бандиты единственное, что подтверждают, что все произошло неожиданно…
– А как, по-вашему, должны взрываться мины? Ожидаемо? Конечно же, неожиданно! – съязвил полковник.
– Мы выяснили, а поэтому точно знаем, что мины были установлены в разных местах.
– Дом кем-либо охранялся? – смягчая разговор, спросил командир полка.
– Абсолютно никем. Ни в доме, ни в бункере не обнаружено никаких признаков постоянного обитания большой массы людей.
– Нет, это черт знает, что такое… Ну а что говорят сами хуторяне?
– Только и слышишь: «Не видели, не знаем, чужих никого не было».
Сидоров молчаливо посмотрел на хитрую схему постановки мин, и задумчиво произнес:
– Вот штука, так штука, но кто ее придумал?..
В дверь постучали. Вошел один из руководителей контрразведывательного отдела областного управления госбезопасности подполковник Варивода. Командир полка пошел ему навстречу и тепло поздоровался.
– Здравствуй, здравствуй, дорогой гость, чем порадуешь, Сидор Трофимович? Какие принесли новости?
Тяжелый, грузный, с блестящими карими глазами на обветренном лице Варивода, судя по внешности, был в хорошем расположении духа.
– Отрадные новости! Подорван окружной бандеровский госпиталь на хуторе Леваши. Дом, приусадебные постройки превращены в щепки, – сообщил вошедший старший офицер.
– Кто жил в доме?
– Пустой… Хозяева сбежали с немцами.
– Есть убитые?
– Погибло около двух десятков. Три отсека еще не вскрыты.
– Живые есть?
– Никого.
– Это плохо. Кто же там лечился или скрывался?
– Преимущественно эсбисты и несколько «соловьев» из бывшего батальона «Нахтигаль».
Сидоров задумался.
– Какой-то заколдованный круг получается, братцы, – и, обращаясь к Вариводе, спросил: – Ну а как же все это произошло? Как и где расположен госпиталь?
Чекист взял со стола карандаш и на листе бумаги нарисовал схему.
– Тайный военный госпиталь выглядел довольно любопытно, – он ткнул карандашом в левый край нарисованной схемы. – В этом конце села когда-то проживали поляки. Бандиты, как и в других местах Западной Украины, уничтожили «пшеков». Дома частично пожгли, оставшиеся – разобрали. Сады вырезали на дрова. На этом месте не оставили никаких признаков жизни. Надо отметить, что в каждом дворе имелись колодези – они сохранились до сих пор. Никто ими не пользуется. Оуновцы поступили хитро: под землей прорыли ходы сообщения и соединили колодезь с колодезем. В центре на глубине примерно пять метров выбрана земля и поставлены деревянные крепления, замаскированные под сруб. Под землей помещение напоминает просторный зал со всеми удобствами: санпропускником, перевязочной, аптекой, кухней… Здесь они и приспособились.
– Когда же они успели это сделать?
– Еще весной 43-го года. Видно почувствовали другой ветер – ветер перемен, дующий не в их паруса. Мобилизовали из окрестных сел крестьянские подводы. Жителей привозили ночью с завязанными глазами. А что касается земли, то ее вывозили и гатили в Корабельском болоте. Весь фронт работ длился около двух месяцев.
– Так-так, забавно, – комполка забарабанил узловатыми пальцами по столу, – продолжайте, Сидор Трофимович.
– Поверхность земли запахали и засеяли рожью. Посмотришь со стороны – обыкновенное поле – ни дорог, ни стежек. Срубы колодезей служили вентиляторами и давали доступ белого света. Вход в подземелье начинался с кладбища. Один вход считался основным. Но есть еще пять запасных.
– При немцах госпиталь функционировал?
– Нет. Он был открыт перед уходом фашистов, а точнее, после освобождения нашими войсками городов Ровно и Луцка.
– О существовании госпиталя кто-либо знал?
– Допрошенные местные жители показали, что им категорически запрещалось появляться в этих местах под предлогом якобы нахождения стрельбища оуновцев.
– Пожалел волк кобылу, – улыбнулся командир полка.
– Просто пудрили мозги селянам. Но они догадывались, что под землей что-то есть, но что – толком никто не знал. Это место бандиты назвали «полем смерти». Для устрашения бандеровцы тут убили несколько крестьян, объяснив, что они попали под шальные пули. Отмечались несколько случаев и прямых расстрелов из-за появления в этих местах.
– Интересно, какими же средствами подорван госпиталь?
– Проникнуть в подземелье чужому человеку было невозможно. Надо думать, что кто-то из обслуживающего персонала мелкими порциями, чуть ли не в карманах, заносил взрывчатку. Конечно, взрыватели были доставлены в последнюю минуту. Заложение фугасов, по оценке специалистов-взрывников, говорило, что здесь действовал профессионал, хорошо знающий минно-подрывное дело.
– Веселее ничего не придумаешь, – засмеялся Сидоров и посмотрел на часы. – Так вот на этом пока закончим разговор. Я полагаю, Сидор Трофимович, расследование следует продолжать.
– Особое внимание, Павел Иванович, мы обращаем на всякого рода сохранившуюся документацию – она может многое рассказать. Не исключена возможность, что где-то здесь поблизости может быть спрятан архив Осовецкого гестапо.
Сидоров встал, на минутку задумался и, обращаясь к Алексееву, заметил:
– А вам, капитан, приказываю, хоть из-под земли добыть и доставить ко мне организатора всех этих взрывов. Документацию бандеровцев передайте чекистам. А что касается исполнителя, надо признаться, – это наш богатырь, настоящий герой!
Через час офицеры покинули район под Семидубами…
Чувствуя, что язык у Алексея Алексеевича подустал, автор предложил ему отдохнуть. Разговор плавно перетек в другое русло.
Говорили о прекрасной природе Полесья, об обилии рыбы в озерах и реках, о богатой жизни в колхозах-миллионерах, позволяющей труженикам села копить деньги и приобретать легковой автотранспорт.
– У нас по колхозам в десятках дворах стоят легковушки. Уже не «Москвичи» покупают, а им подавай только «Жигули». Селяне зарабатывают нормально, – заметил хозяин. – Это уже не те колхозы, что были на заре своего возникновения.
Обсуждали крайности в деле мелиорации.
– Понятное дело, надо было бороться с полесской трясиной – старой виновницей малярий, осушать заболоченные места, но не так варварски, как это сделало хрущевское чиновничество, сокрушался Алексей Алексеевич. – Дело дошло до того, что пропала вода в колодцах. Родники задохнулись.
Потом речь пошла о зажиревших партократах как в центре, так и на местах, о вероятном перерождении общества из-за мутации властолюбцев.
Разговор мой с Алексеевым состоялся в середине восьмидесятых. Он не был ортодоксом научного коммунизма и идей марксистско-ленинской идеологии, но искренне верил социализму и его основному вектору – социальной ориентации.
– Ни при каком обществе нельзя построить такую социалку, какая бывает при социализме. Если бы нам не мешали, если бы мы глупо не ринулись догонять США в смысле расширения вооружения, скорее, количества, а не качества – мы были бы примером для всего мира. Армады никому не нужных танков наклепали наши тракторные и оборонные заводы и до сих пор штампуют броню. Я не уверен, что она нам понадобится. А средства затрачены. Думаю, что скоро мы их будем переплавлять на производство чего-то другого, – ворчал ветеран.